— Я отпросился на сегодня и завтра. До обеда все дела подчистил, что срочными были. У нас впереди два выходных дня. Чего хочешь делать?
Я встал с матраса, что постелили мне ночью супруги, и направился в туалет. Уже пройдя мимо Пети, я буркнул:
— В туалет схожу, можно? — и обернулся к другу. Тот не спускал глаз с моей спины и молча хлопал глазами.
— Я думал, что знаю все твои шрамы. Этих, — он указал на спину и руку, — я не помню.
— А, не бери в голову. Одним больше, одним меньше…
— Сань, это ж не об ветки в тайге… — тихо сказал Петя и тут же добавил: — Рассказывай! — Хоть тон у него и был приказной, я отмахнулся.
— Дай отлить, а? — Не дожидаясь ответа, я прошел в туалет и сделал свои дела. Затем неспешно умылся, придя в чувство.
Аленки дома не было, видимо, гуляет с дочкой. Усевшись вновь на кухне и осадив Петю уже своим приказным тоном, начал рассказ.
— Даже спрашивать тебя не буду, сдашь ты меня или нет, просто если ты это сделаешь, то меня просто посадят, а то и шлепнут.
— Сань, да мне по хрену, ты же знаешь! Служба службой, но ты мне дороже!
— Подслушать не могут?
— Мы же не в коммуналке! — успокаивающим тоном произнес Петя.
— Петь, я лечился, глаза почти не видели, даже после госпиталя в Москве. Там мне док один глаз немного вправил, но вот второй…
— Сань… — с упреком в голосе сказал друг.
— Петь, с сорок третьего я в Америке жил. Только приехал.
— Ни х… себе! — обалдел Петруха.
— Ага, только сильно не кричи. Там нашел хорошего врача, тот меня и залатал. Конечно, стопроцентного зрения нет, даже сейчас, но видеть я стал хорошо, а главное, ушли головные боли, что были сразу после ранения.
— А рука? Спина?
— Ох, длинная это история…
— Мы никуда не спешим!
Я начал рассказ, от которого у друга глаза лезли на лоб, и он постоянно меня перебивал.
— Как это в полицию поступил? Как на войну забрали? Какие острова? Какие японцы? — он завалил меня вопросами, на которые я последовательно отвечал. Чувствовал я себя в конце разговора как после допроса.
— Одуреть можно! Уехать из страны лечиться к буржуям, там на войну вернуться… Ты точно сумасшедший! Хотя я это и в Сталинграде замечал, когда ты один на фрицев ходил. А еще я замечал, что ты очень много знаешь! — Настоящий следак.
— Так, Петро, или ты убираешь «следователя», или я уйду на хрен! — строго оборвал я друга.
— Ладно-ладно, извини. Так как сейчас рука-то?
— Да как и у тебя! — я показал не сгибающиеся полностью два пальца, а затем, согнув руку в локте, указал и на то, как работает рука в целом. У Пети была почти та же проблема.
— Если бы кто другой рассказал, хрен бы я поверил, — заключил Петруха, — не вздумай только кому рассказать, сядешь наверняка!
— Тебе рассказал, — подмигнул я ему, — сяду?
— Дурак ты, старшина! — подвел итог Петя.
— Нет, — покачал я головой, — я офицер специального, противотеррористического отряда. Если на звания переводить, то примерно старлей, как и ты. Я там, в отделе этом, еще и за главного инструктора.
— Так же, снайпером? Глаза-то позволяют?
— Да нормально все.
— Я тогда чуть дольше в части задержался, только через неделю отправили, так слышал, что тебя к награде Нечаев представлял, не знаю, утвердили или нет. Но когда придут новые документы, то, думаю, узнаем. Я сегодня запросы сделал, побегать пришлось, скоро все бумаги будут у тебя на руках. Только нужно сфотографироваться.
— Нужно, значит, нужно, — пожал я плечами. — Чего делать будем?
— Пойдем гулять, я тебе город покажу? — Ага, а может, я тебе его покажу? Точнее, расскажу, что будет здесь лет через сорок-пятьдесят? Смеялся я в душе, конечно, но гулять согласился.
— Идем, конечно, заодно и поговорим… — произнес я так загадочно, что Петруха вперился в меня своим ментовским взглядом с еще большей силой.
— Ты мне что-то хочешь рассказать? Я имею в виду то, что ты мне не стал говорить там, на фронте, а ведь хотел, я по глазам видел!
— Да, не буду скрывать, очень хотел. Петь, ты помнишь мою историю о появлении в составе группы окруженцев?
— Ну… — Петя как-то напрягся.
— Расслабься, не засланным я был, успокойся, — похлопал я друга по плечу. — Тут другая история…
— Пойдем на лавочку, — мы уже вышли из дома и Петя указал мне в сторону набережной.
— Идем, — кивнул я.
Усевшись на лавочку, надо же, а ведь они здесь простоят как минимум лет сорок, только доски менять будут, сами-то лавочки литые, из чугуна, мы продолжили наш разговор. Я не знал, как начать, с чего, поэтому ляпнул то, что показалось на тот момент подходящим.
— Хорошие лавочки.
— Да, красивые. Их еще при царе установили, так и стоят. — Вот, друг сам мне помог.
— Ага, еще лет сорок точно простоят, — улыбнулся я.
— Ну, а почему бы и нет, наверняка простоят, — Петя не «въехал» в мою «игру» и просто поддакивал.
— Вот именно, Петь, что не наверняка, а точно простоят, — меня смешил этот разговор. Два человека, крепко подружившиеся на фронте и не видевшиеся очень давно, сидят и разговаривают о лавочках.
— Да нехай себе стоят, о чем ты вообще? — и тут что-то блеснуло в глазах у друга. — О лавочках это для начала, да?
— Помнишь, как тебя интересовало то, когда кончится война?
— Да я бы по-другому сказал, — скривился друг, — помню, как ты, довольно равнодушно так, сказал мне как-то, ранили тебя тогда в очередной раз, что воевать еще больше двух лет. Я тебя тогда подловил, ты разгорячен был после боя, наверное, не заметил, как сказал…
— Что именно?
— Что война кончится в мае, причем и год угадал.
— Ага, и это тоже.
— Сань, говори, я ж сейчас весь изведусь. Как, откуда ты столько знаешь? Или знал? — А я вдруг решил шутить дальше, испытывая терпение друга.
— Мологжане бывшие не достают? — В Рыбинске перед самой войной город Мологу затопили, устроив Рыбинское водохранилище. Так вот те бывшие жители города даже через пятьдесят лет все ноют и ноют.
— Чего? — явно сбился с мысли Петя.
— Чего, ты глухим, что ли, стал? — смеясь уже не скрывая, спросил в свою очередь я.
— Это ты сейчас о чем? — членораздельно, чуть ли не по слогам произнес Петр.
— Не бери в голову, просто ляпнул. Скажи мне, дружище, как тебе рассказать то, что я хочу?
— Ни фига ты вопросики подкидываешь! А я почем знаю? Говори уж как-нибудь, надоело твои загадки решать! — едва не матерясь, выпалил Петр.
— Просто, если я рубану тебе все вот так, в лоб, ты просто охренеешь и убежишь, да еще и «скорую» мне вызовешь. А я в дурдом не собираюсь.
— Сань, ну не томи, обещаю, дослушаю до конца!
— Петь, ты здесь родился? — заглянул я в глаза друга.
— Да, я ж рассказывал, — машинально кивнул он.
— Я тоже…
— Ты же не помнил ничего о себе, контузия. Что, и голову вылечил… — тут Петя и споткнулся.
— Ага, понял, наконец, куда клоню?
— Ты ничего не рассказывал, постоянно отмахивался от всех…
— А историю с наградами напомнить?
— Ты не хотел, чтобы тебя награждали! — он четко вспомнил то, что я и хотел от него услышать.
— Ты не думал, почему?
— Ну, ты же объяснял, что удача отвернется, сглаза боялся, хоть мне и смешно было такое слышать.
— Петь, я тоже родился в твоем городе… в восьмидесятом году.
— Чего? Тебе же не шестьдесят восемь лет!
— Ага, в тысяча девятьсот восьмидесятом… — и я взял паузу, чтобы вдоволь насмотреться на смешное выражение лица моего сослуживца-однополчанина.
Мы молчали минут двадцать, я уже начал переживать, что Петя ищет предлог, чтобы сбегать за «скорой помощью», когда он наконец оттаял.
— Так, б…, теперь-то все и сходится! — воскликнул наконец Петя. — Ты как ясновидящий, да?
— Ой блин! — выдохнул я. — Я был о тебе лучшего мнения как о следователе.
— Сань, ты чего, всерьез? — Видя, что я и не думаю улыбаться, он вдруг вскочил. — И ты молчал??? Ты столько времени молчал, гад!
— Поэтому и не говорил, что боялся именно такой реакции. Если бы мной заинтересовались «органы», как ты думаешь, я был бы еще жив? Вот только правду говори!
— Ты знал о войне, о победе, о жизни вообще!!! Ты же мог помочь…
— Кому? Петь, ты себя слышишь? — спокойно ответил я.
— Да как это кому? Рассказал бы политруку, Нечаеву, мне, наконец! Уж довели бы куда следует!
— Ты и правда побежал бы сдавать меня, зная, что больше не увидишь?
— Почему не увижу? — не понял тот.
— А ты подумай! Кто выпустил бы обладателя таких знаний на волю? — Теперь Петя молчал полчаса, я по часам заметил. Когда он очухался, глаза его стали другими.
— Саш, — ого, теперь и тон сменился, — сколько ни думаю, все равно склоняюсь к одной мысли… Ты неправ был, да и сейчас неправ. Твои рассказы о будущем, о сражениях, голоде, могли спасти кучу людей!
— А может, погубили бы еще больше?
— Почему?
— Да потому, Петь, что природа, она не терпит нашего вмешательства, все равно поставит все на свои места. Ты вот вроде думал, а начни сначала. Вспомни хотя бы переправу.
— Я-то помню, еще бы забыть! — Тогда я спас его, вытащив во время бомбежки из воды. Этот горе-следак даже плавать не умел. Вот, сидит сейчас, вижу, что в шоке, значит, сообразил.
— Не стало бы меня, а значит, и дочери, и всего того, что вокруг меня…
— А теперь представь, сколько таких, как ты, умерло бы, сколько осталось бы в живых? Ты уверен, что потеряв управление страной в самый разгар войны, наша власть выиграла бы эту самую войну?
— Победил народ! А вообще, Сань, чего-то это совсем для меня много. Мне надо все осмыслить…
— Да нет, теперь уж слушай, братушка! — я был серьезен как никогда, разговор выходил очень тяжелым. — Меня берут в разработку особисты, переправляют дальше по инстанциям, это в лучшем для меня случае, могли бы и просто шлепнуть, сочтя за бред весь мой рассказ. Дальше что? Вытряхивая из меня показания, дошли бы и до смерти вождя, и до сведений о нашей партийной верхушке. Сталин сразу захотел бы убрать тех, кто повинен как в его смерти, так и в будущем развале страны.