Московский вокзал встречает нас привычной суматохой — толпы людей спешат в разные стороны, многие в растерянности останавливаются, озираются в поисках указателей. Среди этой толпы я замечаю девушку с огромным туристическим рюкзаком, которая медленно идёт, то и дело сверяясь с картой на телефоне, явно пытаясь сориентироваться в этом людском водовороте.
Спустившись в метро, оказываешься в ещё большей давке — в переполненном вагоне рядом со мной сидит уставшая женщина, обременённая двумя тяжёлыми сумками, и её усталые вздохи сливаются с громкими голосами подростков, которые чуть поодаль горячо спорят, перебивая друг друга. На станции «Планерная» поток пассажиров устремляется к аэроэкспрессу — здесь и деловые люди в строгих костюмах, и семьи с уставшими детьми, и путешественники с чемоданами, украшенными наклейками из разных уголков мира.
Аэропорт Шереметьево живёт своей особой жизнью — у стоек регистрации выстроились очереди, и если одни пассажиры спокойно ждут своего рейса, то другие нервно перепроверяют документы, словно боясь что-то упустить. Молодой человек в очках что-то эмоционально доказывает сотруднице авиакомпании, размахивая руками, а неподалёку уставшие родители пытаются успокоить капризничающего ребёнка, который тянет маму за руку, явно измученный долгим ожиданием.
На рейсе «Москва — Мурманск» салон заполнен самой разной публикой — рядом со мной устраивается мужчина в камуфляжной форме, вероятно военный или вахтовик, а через ряд сидит девушка с профессиональным фотоаппаратом, явно направляющаяся в путешествие. Впереди расположилась семья — ребёнок ноет от скуки, а отец, угрюмо листая журнал, делает вид, что не замечает его капризов.
Стюардессы разносят еду, и пассажиры реагируют по-разному — кто-то, уставший, отказывается от ужина и сразу засыпает, другие едят с аппетитом, а один мужчина лет пятидесяти, несмотря на вежливые намёки бортпроводников, настойчиво просит ещё один бокал вина.
За иллюминатором проплывают бескрайние просторы — сначала густая тайга, затем суровая тундра, и если одни пассажиры с интересом фотографируют эти виды, то другие, равнодушные к северным пейзажам, просто закрывают шторки, предпочитая им экраны своих устройств.
Даже летом в аэропорту Мурмаши веет прохладой, что уж говорить о поздней осени, когда холод пронизывает до костей. Пассажиры, кутаясь в куртки, торопливо выходят на улицу, где некоторые сразу же закуривают, пытаясь согреться. Водители такси лениво предлагают свои услуги, и мой выбор падает на бородатого мужчину в потрёпанном внедорожнике — он почти не разговаривает, лишь коротко бросает: «Туристом едешь?», прежде чем тронуться в путь.
Дорога в Хибины пустынна, лишь изредка встречаются машины местных жителей. На обочинах иногда виднеются фигуры рыбаков или туристов с тяжёлыми рюкзаками. Водитель временами прерывает молчание, указывая на лосей, бредущих по заснеженному лесу, но даже не притормаживает, будто для него это обыденность.
Поселившись в гостинице, я сразу замечаю типичную для этих мест публику — туристов. В холле группы в ярких горнолыжных костюмах оживлённо обсуждают трассы, а в баре двое мужчин горячо спорят о чём-то, пока бармен, снисходительно улыбаясь, наблюдает за их перепалкой, не вмешиваясь.
Выйдя на улицу, я вижу у подножия горы экскурсионную группу — туристы смеются, фотографируются, неуверенно примеряя снегоступы, а чуть поодаль, на камне, сидит одинокий человек, безучастно смотрящий вдаль, будто погружённый в свои мысли.
Утро выдалось по-настоящему морозным — воздух звенит от тридцатиградусного холода, а солнце, едва поднявшись, уже золотит снежные вершины. Проверив арендованный «Буран», который урчит недовольной дрожью, будто протестуя против предстоящего пути, я отправляюсь в дорогу. За спиной — рюкзак с провизией и камерой, впереди — бескрайние снежные просторы.
Первые километры пролетают по накатанной трассе мимо заснеженных карьеров и замёрзших рек, но вскоре дорога исчезает, сменяясь белой пустыней. Снегоход с трудом пробивается сквозь сугробы, снежная пыль бьёт в лицо, и лишь на перевале я останавливаюсь, чтобы окинуть взглядом долину, окутанную ледяным туманом. Ветер свистит среди скал, а снег искрится, словно усыпанный алмазной крошкой.
Спускаюсь в чахлую северную тайгу, где деревья, согнутые под тяжестью снега, напоминают скрюченных стариков. Следы лис и зайцев петляют между стволами, а у ручья, ещё не полностью скованного льдом, я задерживаюсь — вода здесь чёрная, как нефть, а над ней свисают хрустальные сосульки, переливающиеся в лучах солнца.
И вот оно — Сейдозеро. Лёд, гладкий, как зеркало, покрыт причудливыми снежными узорами, а горы вокруг стоят, словно древние стражи, их склоны изрезаны ветрами. Воздух настолько чист, что кружится голова.
Заглушив двигатель, я оказываюсь в абсолютной тишине — ни ветра, ни птиц, только собственное дыхание.
Подходя к скале, вспоминаю рассказ старого геолога за вчерашним ужином — он, сжимая кружку с чаем, поведал легенду о Куйве, духе саамов, вмёрзшем в камень за непокорность. Вглядываюсь в скалу — и вдруг замечаю гигантский силуэт, будто вмурованный в камень. По спине пробегают мурашки.
А потом я вижу их. Снежные пирамиды — слишком правильные, чтобы быть творением природы. Кто-то сложил их здесь, словно часть забытого ритуала, и теперь они стоят, полузанесённые снегом.
Лёд поскрипывает под ногами, будто предостерегая, но любопытство сильнее. Грани пирамид неестественно ровные — не ветер же их выточил?..
Оборачиваюсь — над озером уже сгущаются сумерки. Пора возвращаться. Но странное чувство не отпускает — будто я разбудил что-то, что лучше было оставить в покое.
Я осторожно разжал ладонь. Артефакт, найденный среди бумаг Букреева, теперь лежал у меня в руке, и его резные руны слабо мерцали в темноте, будто отвечая на незримый зов этого места. Похоже, условием его активации была именно эта локация — древняя земля, пропитанная забытой магией.
Не раздумывая, я сконцентрировался и начал вливать в артефакт энергию тьмы. В воздухе запахло озоном, свет вокруг на мгновение погас — и когда зрение вернулось, я уже стоял посреди каменного помещения с низкими сводчатыми потолками. Давящая тишина.
Я щёлкнул фонариком. Луч света выхватил из мрака грубые каменные стены, покрытые слоем вековой пыли. На одной из них виднелся старый рубильник. Не особо надеясь, что он ещё работает, я дёрнул рычаг.
Раздалось сухое потрескивание, и по потолку замигали тусклые лампы, едва разгоняя тьму.
Пыль на полу лежала нетронутым ковром — здесь давно не ступала нога человека. Осторожно ступая, я двинулся дальше. Следующая комната оказалась раздевалкой: вдоль стен стояли металлические шкафы с полу оторванными дверцами, внутри — лишь паутина и ржавчина.
Дальше коридор разветвлялся. Я заглянул в несколько помещений — везде одно и то же: металлические сетчатые кровати, прикрученные к полу, голые матрасы, истлевшие от времени. Спальни. Казармы?
Стало ясно, что это огромное каменное сооружение изначально было чем-то иным — возможно, древним храмом или подземным убежищем. Но потом кто-то нашёл его и приспособил под свои нужды, возведя перегородки и установив утилитарную мебель.
Дальше — маленькая кухня с проржавевшей плитой и пустыми банками из-под консервов. Но самое интересное ждало впереди.
Одна из комнат заставила меня замереть — посреди неё, словно зловещий артефакт прошлого, стояло гинекологическое кресло.
Рядом теснились ветхие холодильники с облупившейся эмалью, а какие-то непонятные приборы, покрытые слоем пыли, казалось, давно забыли о своём назначении. Взгляд скользнул по стенам, испещрённым глубокими царапинами — будто кто-то отчаянно, до крови, цеплялся за них, пытаясь выбраться.
И тут меня осенило...
Неужели это нулевая лаборатория?
То самое место, где я родился.
Воздух внезапно сгустился, став тяжёлым, как сироп, а артефакт в моей руке дрогнул, забившись пульсирующим теплом — словно торопливо предупреждал...
Ты не должен был сюда возвращаться.
Ледяные пальцы страха сдавили горло, когда я впервые осознал - артефакт в моей руке дышит. Его пульсация стала настолько отчетливой, что я буквально чувствовал, как по моей ладони бегут волны тепла, сгущаясь в направлении одной конкретной стены. Казалось, древний предмет пытается вырваться, устремиться к чему-то, что скрыто за вековой каменной кладкой.
Я вышел в коридор, позволив артефакту вести себя. Его толчки стали сильнее, ритмичнее, превратившись в настоящий путеводный маяк в этом лабиринте забытых времен.
Коридор внезапно обрубался, открывая просторное подземное святилище. Воздух здесь был густым, словно пропитанным тысячелетними молитвами. В центре возвышался алтарь из черного камня, испещренный трещинами, в которых мерцала странная фосфоресцирующая плесень. Вокруг, образуя магический круг, стояли идолы - их рогатые силуэты казались неестественно вытянутыми в мерцающем свете.
Но самое жуткое началось, когда артефакт в моей руке внезапно замер, а затем... запел. Тонкий, едва уловимый звук, похожий на звон разбитого стекла, пополз по залу.
И тогда на меня обрушился Шёпот.
Он не звучал в ушах - он давил на кожу, на глаза, на легкие, как невидимая тяжесть. Сотни, тысячи голосов, сливающихся в один гулкий рев, наполненный такой древней ненавистью, что кровь в жилах превратилась в лед.
Своды зала вдруг покрылись инеем. Воздух стал вязким, как сироп. Я почувствовал, как что-то огромное и незримое медленно поворачивается в темноте, направляя на меня свой взгляд.
Артефакт в моей руке вспыхнул ослепительным синим пламенем.
Глава 17
Синее пламя охватило меня внезапно, будто живая субстанция. Оно не обжигало кожу - оно проникало глубже, выжигая саму душу, переплавляя каждую частицу моего существа. Я рухнул на каменный пол, чувствуя, как сознание начинает меркнуть. В последние мгновения перед темнотой я ощутил, как неведомая сила поднимает мое тело и бережно укладывает на холодную поверхность алтаря.