— Зачем человеку люди-враги? Разве мало зверей? — поддержал шамана Вышата.
— И звери нам не враги. Если зверь дал себя убить, накормил нас, одел — он дорогой гость. Звери захотят — шкуру снимут, совсем как мы станут. Глядите: вот люди-орлы, а вот люди-касатки. Касатки нам друзья: китов на мелководье загоняют.
Среди старейшин трое выделялись орлиными носами, а ещё трое — крупными острыми зубами. У первых на груди были вытатуированы фигуры орлов, у вторых — остроносых зубастых рыб без чешуи и спинных плавников. Волх внимательно пригляделся, принюхался и заметил среди старейшин ещё троих: поджарых, с седеющими волосами цвета волчьего меха и с волчьими мордами, выколотыми на груди. Князь-оборотень негромко завыл по-волчьи, и эти трое ответили ему тем же. Зорни-шаман и Лунг-отыр переглянулись, окинули взглядом собравшихся и развели руками: ни людей-медведей, ни людей-гусей здесь не было.
А шаман-сииртя продолжал, хитро поглядывая на двоих эллинов:
— У нас ещё много чего нет. Тюрем нет, стражников, надсмотрщиков с плётками. Бьют собаку, не человека.
— Но как же вы справляетесь с ворами, лодырями? — спросил Харикл.
— Это у вас в городе вору легко спрятаться. У нас его ни свой, ни чужой род не примет. Вот никто и не ворует. А над лодырем все смеются. Куда ему от насмешек деться? Другим родам лентяй и подавно не нужен. У вас вора и бездельника в носилках носят, сытого, в дорогой одежде: смотрите все, как можно хорошо жить и не работать! Рядом другой лентяй, в драной одежде, весь день сидит без дела, а ему подают. А если ещё и болтать умеет, говорят: святой человек, мудрый. Вы богатые, зачем столько лодырей кормите? А хорошим работникам пищи не хватает. У нас, если голод — весь род голодный, дичи много — весь род сытый. Кто что добудет — всё в стойбище несёт, одному в тундре есть стыдно. Сииртя голодные — к печорцам в гости идут, печорцы голодные — к сииртя приходят.
Оба эллина пристыженно опустили головы. То, чему учили и не могли научить жителей юга мудрейшие из философов, для дикого и бедного северного племени было так же естественно, как дышать воздухом.
— Какой великий мудрец научил вас столь справедливым законам? — спросил Хилиарх.
Або перевёл его вопрос. Старейшины отвечали вразнобой, потом шаман сказал:
— Каждый из них назвал предка своего рода. А ещё — Нума, отца всех людей. А вас разве Нга создал, не Нум? Столько всего знаете, умеете, одного не можете — жить так, чтобы зла друг другу не делать.
Взгляд Хилиарха остановился на знаке Солнца, вытатуированном на груди Або. Такие же знаки были на теле у других сииртя, на бубнах шаманов. Внезапная догадка вспыхнула в мозгу эллина.
— Не вы ли гипербореи, блаженный народ, любимый Солнцем?
— Наверное, мы, — простовато усмехнулся Або. — Севернее нас никто не живёт. К северу от Священного острова ещё два острова есть. Там людей нет, ледники и летом не тают. А дальше на север — только море и льды, даже шаманы туда не летают.
— Говорят, будто у вас полгода ночь, а полгода день...
— Это там, на севере. А здесь солнце зимой целый месяц не восходит, летом целый месяц не заходит. Если летом много охотился, зимой сиди себе в тепле, песни пой, сказки слушай, из моржовых клыков красивые вещи вырезай. Снаружи пурга, темно, холодно, злые духи воют, а в дом забраться не могут.
— У нас думают, что в Гиперборее тепло, а непогоды вовсе не бывает.
— Кто здесь не был, много чего говорит. Я ваш язык немного знаю.
Хоры дев, звуки лир, свисты флейт
Мчатся повсюду,
Золотыми лаврами сплетены их волосы,
И благодушен их пир.
Ни болезни, ни губящая старость
Не вмешиваются в святой их род.
Без мук, без битв
Живут они, избежавшие
Давящей правды Немезиды[177].
Что, не похоже на нас, а? Лодыри придумали, что у нас работать не надо. Такого и на том свете не бывает, не то что у сииртя.
Або довольно рассмеялся, сощурив и без того узкие глаза. А у греков глаза, наоборот, расширились. Гиперборейский шаман цитировал Пиндара, без ошибок и почти без акцента! Харикл спросил вовсе невпопад:
— Говорят, вы жертвуете Солнцу ослов и из всех народов лишь вам дозволена такая жертва?
— Почему только нам? Найдёшь здесь осла — принеси его в жертву. Только не двуногого.
Послышались смешки. Греки были ещё более озадачены. Шаман знал не только об ослах, но даже о славе, которой те пользуются. Общался ли он с какими-то греками, приходившими с товаром к пермякам? Или сам бывал на юге?
— Верно ли, что у вас старики добровольно умирают, когда пресытятся блаженной жизнью? — спросил Хилиарх.
— Верно. Здоровья нет, силы нет, ум ослабел — зачем зря род объедать? Особенно в голодный год. Какая тогда от жизни радость?
— А если старик не торопится умирать?..
— Когда умирать человеку — только он решает и Нум. Никто не смеет сказать старику: «Подыхай скорее, кормить тебя не хотим». А сам захочет уйти к предкам — с почестями провожают. Для рода жить, для рода умереть — что может быть лучше для человека?
Хилиарх склонил голову на руки. Не разочарование — светлая грусть опустилась на душу, окутав её лёгкими белыми крыльями. Блаженная Гиперборея всё-таки существовала. Но как не похожа она была на мечту о ней, мечту людей, задавленных тяжким трудом и несправедливостью до того, что самый труд стал казаться несчастьем. Он бежал из городов, полных зла и роскоши, к варварам и был счастлив среди них. Но всё равно каждый год ездил в Ольвию или Пантикапей: купить то, чего варвары делать не умели, побывать в театре, послушать заезжих философов, поговорить со Стратоником, книгочеем и сочинителем учёных книг. Сколько мудрецов осуждали города — и не могли с ними расстаться! Даже Диоген... Спрятался в бочку, но бочка-то стояла в Фивах! Он бросил взгляд на Харикла. Бронзовщика, похоже, одолевали те же мысли. Медленно, подбирая слова, Хилиарх заговорил:
— Видят боги, вы — лучшие из смертных. Но я не смог бы жить среди вас. Слишком бедна и сурова ваша жизнь и слишком велика добродетель. Но всё равно — хорошо, что вы есть! Без вас люди потеряют веру в самих себя, в лучшее в себе.
— И я не смог бы жить с вами. Ни битв, ни вина, ни пива — что за жизнь для воина! Но, клянусь копьём Одина, я отдам жизнь за вас! Тот, кто смеет вас обидеть, — враг всем людям, хуже тролля, — стиснув тяжёлый кулак, произнёс Сигвульф.
— Тролль — это сюдбя? Хан-Хаденгота и его разбойники зовут себя сюдбя. Хотят быть как великаны-людоеды. Но ведь они же люди! Как воевать с ними, чтобы самим не стать сюдбя? Мы даже зверей ненавидеть не умеем. Солнце-Царь, научи нас воевать, научи ненавидеть врагов! — вскинув взгляд на Ардагаста, воскликнул Або.
Зореславич взглянул на Пересвета:
— Спой, гусляр, о нашей битве с людьми незнаемыми.
Пересвет положил на колени гусли. Струны зарокотали под умелой рукой, и полилась песня. Гусляр пел по-венедски, иногда переходя на сарматский. Або переводил или скорее пересказывал. Сииртя и печорцы, почти не понимая слов, слушали, словно заворожённые сильным, но мягким голосом певца. В песне было возмущение зверствами подземных выходцев, было спокойное мужество росских воинов и радость победы. Не было лишь злобы и жестокости, хотя речь шла о страшной, кровопролитной войне. И мирные северяне стали понимать, как можно не любить войны, но всегда быть готовыми к ней, побеждать людей-бесов, но не уподобляться им. Теперь охотники и зверобои, прежде редко воевавшие, готовы были идти вместе с росами на войну, как на охоту — бесстрашно и спокойно, с непоколебимой верой в свои силы и свою правоту.
Слушал песню венеда и Харикл, и словно могучая волна смывала с души бронзовщика всё мелкое, подлое, трусливое. Воинская слава и добыча никогда не привлекали его, но сейчас он был готов сражаться вместе со всеми этими людьми — только ради того, чтобы мир не погряз во тьме корысти и обмана, чтобы не погас в нём свет Гипербореи. Он понял, что никогда уже не сможет жульничать, подличать и утешать себя тем, что весь мир таков. Мир не так плох, чтобы его нельзя было сделать лучше!
— Я готов умереть за Гиперборею, как за свой родной город. Но скажите мне, мудрейшие из скифов: можно ли в этом мире жить так же справедливо, как на севере, и так же богато, как на юге? — задумчиво произнёс Харикл.
— А что, у вас на юге никто так жить не пробовал? — с простодушным видом спросил Або.
— Пробовали. Ессеи в Палестине уходили ради этого в пустыню. Жили общинами, вместе работали, без рабов, без господ... Их перебили римляне.
— Это те, что все племена хотят своими рабами сделать? И говорят: «Вот вам мир, вот порядок»?
— Да. Я видел, как убивали ессеев, как бросали зверям христиан. И я не знаю, можно ли соединить богатство со справедливостью? Здесь, в этом мире. Скажите, мудрейшие из скифов, — повторил свой вопрос Харикл.
— Можно, — кивнул золотым клювом Аристей. — Так живут на Белом острове. Он — и в среднем мире, и в верхнем.
— Так не он ли и есть настоящая Гиперборея? Или, по-нашему, Шамбала? — вмешался Вишвамитра.
— Сколько имён для одного хорошего места! — улыбнулся Або. — Значит, все его ищут. Только там не люди живут — духи. Просто хорошие люди, когда умрут, в страну предков уходят. Там всё как у нас, только голода нет. А на Белый остров — одни великие воины, великие белые шаманы.
— Это те, кто всю жизнь положил на то, чтобы все люди жили богато и праведно, хотя многие из них не увидели ничего, кроме неудач и лишений. Кто готов идти до конца этим путём — тому место в Братстве Солнца, — сказал Вышата.
— Я готов... — вскинул голову Харикл.
Но Хилиарх похлопал его по плечу:
— Не торопись. Это тебе не посвятиться в мистерии в захудалом храме. Ты прошёл только одну битву. И то... ну, сам помнишь. Поглядим, каков ты будешь в бою без своего порошка. А биться, может быть, придётся и за сам Белый остров. Я, знаешь ли, говорил с духами тех, кто был в Братстве, но ослабел, разуверился... Сидят теперь где-то... у входа в Аид, что ли. Ни блаженства тебе, ни мук, ни света, ни тьмы, а так себе — серые сумерки.