Платон смерил рыбака слегка высокомерным взглядом и ответил так же медленно и важно, с видом человека, знающего себе цену:
— Я всегда утверждал лишь то, что править должны имеющие к этому призвание. А с ним нужно родиться, и не обязательно в знатной семье. Если же способностей нет, то что может развить даже самый искусный воспитатель? — Он снова обернулся к Ардагасту: — Ты — сын венеда и сарматки. Чтобы соединить два столь непохожих народа, нужно обладать достоинствами их обоих. Разве эти достоинства у тебя не от твоих почтенных родителей и не от их предков? А ты ещё и потомок скифских царей.
— А если бы меня подобрал на поле боя не Вышата, а какой-нибудь простой сармат или венед? И пас бы я до сих пор баранов или пахал землю, — возразил Ардагаст.
В их разговор непринуждённо вмешался перс средних лет, в тиаре и с акинаком в золотых ножнах:
— Думаешь, таким младенцам, как мы с тобой, легко потеряться? Я вот рос среди пастухов и не знал, что я — царевич, а мой воспитатель Митридат — не просто пастух, а служитель Митры весьма высокого посвящения. Зато Гарпаг, другой мой наставник, хорошо знал, где меня прятать от деда и индийских магов. Митра видит всё, что есть, а его слуги — всё, что нужно. — Перс приветственно поднял руку. — Здравствуй, Солнце-Царь росов! Я — Кир Ахеменид по прозвищу Отец Персов. Слушая своих наставников, и сам не заметишь, как станешь великим царём.
— А вот его не слушай, хоть он тоже Солнце-Царь, — улыбнулся Вышата. — Ну разве я учил тебя жить чужим умом? Плохой бы я тогда был наставник.
— Цари-воины вроде вас и не должны править сами, — обратился к обоим царям Платон. — Защищайте государство, а правят им пусть мудрецы.
Ардагасту вдруг вспомнилась Индия, где коварные жрецы Шивы и Будды губили и возводили на престол царей. Ещё он подумал о Братстве Тьмы, одна незримая рука которого вела к трону Империи Нерона, а другая проталкивала в цари росов Андака. Смог бы он, Ардагаст, противостоять этим «мудрецам», если бы не другая, добрая мудрость Братьев Солнца?
Размышления его прервал вынырнувший из толпы Диоген:
— Да хранят тебя боги, царь росов! Особенно от таких вот философов. Этот выдумщик Платон ещё не подбивал тебя построить идеальный город? У мудрецов и воинов всё общее, а остальные, рабы и свободные, пусть на них работают... Сицилийскому тирану Дионисию он этими планами так надоел, что тот его продал в рабство.
— Планы эти он, кстати, списал у моих учеников, — с ехидцей заметил Пифагор. — И попался на этом. А с одним сицилийским тираном я тоже имел дело. Только не угодничал перед ним, а обличал. Помнишь, Абарис?
— Ага, — кивнул шаман. — Ты обличал, а я прикидывал: с какими чарами удирать будем, если он стражу позовёт?
— Нет, зря тебя, Платон, на невольничьем базаре сразу выкупили, — не унимался Диоген. — Побыл бы рабом с моё, так подумал бы, нужны ли в идеальном городе рабы.
— И нужны ли вообще города. И царства. И ещё многое другое, ради чего люди делают друг друга рабами, — добавил мрачноватый худой скиф. — Пойдём отсюда, Диоген. Этих, с мечами в золотых ножнах, мы ничему не научим.
— Диоген! Анахарсис! Идите сюда!
Услышав этот оклик, киник со скифом поспешили к стоявшей у другого входа кучке людей, среди которых выделялся мужчина с курчавой русой бородой и великолепным телом воина. Он и собравшиеся вокруг него, не считая одного скифа, были одеты по-гречески. На головах у всех краснели фригийские колпаки вольноотпущенников.
— Вот те, кто больше всех настроен против тебя, Ардагаст, — указал на них Платон. — Спартак, Аристоник, Савмак, ещё Евн и другие сицилийцы.
Зореславич замер, поражённый. Те, кем он восхищался ещё в детстве, слушая рассказы Вышаты! Отважный Спартак, гроза Рима... Савмак, Солнце-Царь боспорских рабов... Аристоник, первым создавший Царство Солнца в Пергаме... Евн-Антиох, царь сицилийских рабов... Да не оклеветал ли кто-нибудь его перед ними?
— Не удивляйся, — невозмутимо продолжил Платон. — Для всех этих рабских царей мы с тобой — господа. И этим всё сказано...
— Что-то не видно Атарфарна. С ним они считаются, — озабоченно произнёс Аристей.
Это имя тоже было знакомо Ардагасту. Атарфарн-Огнеслав, великий солнечный маг, предок Вышаты...
Тут к ним подошли ещё трое. Одеты они были по-скифски, но из вырезов кафтанов выглядывали расшитые сорочки. Волосы у самого младшего из них блестели чистым золотом, у двух же других, тронутые сединой, напоминали электр — благородный сплав золота с серебром. Из двух старших один был в золотом венце-диадеме, с золотой гривной с львиными головами на концах и мечом в золотых ножнах, второй же выглядел гораздо скромнее и носил короткий сарматский плащ с тамгой сарматов царских. Диадему и золотую гривну имел и молодой. Старший венценосец приветственно поднял руку:
— Здравствуй, потомок! Я — Лют, первый царь сколотов-пахарей.
У Ардагаста перехватило дыхание.
— Говорят, ты и был Даждьбог-Колаксай, и тебе первому дались золотые дары? — с трудом произнёс Зореславич.
Лют со смехом хлопнул его по плечу:
— Да я такой же бог, как и ты! Дары упали с неба за десять веков до меня, а я только добыл их для нашего народа и для всей Великой Скифии.
— А я — тот, на ком кончилось и царство пахарей, и сама Великая Скифия, — печально произнёс молодой. — Я, царь Слав, не сумел сплотить наши племена против сарматов, зато начал усобицу из-за даров. Всё, что я смог, — отнять Колаксаеву Чашу у жрецов и увести часть сколотое за Дунай. Там по наущению моего брата Горислава Котис, царь Фракии, убил меня и разрубил Чашу... Нет, я попал в Ирий, а не в пекло. Но хуже пекла было знать, во что обратился наш народ. И сюда, на Белый остров, меня не пускали — пока Чаша не возродилась в твоих руках. Спасибо тебе, Ардагаст, царь росов!
— Ну а я — не царь, хоть и царский сын, — сказал человек в сарматском плаще. — Я — Яромир, сын Сайтафарна, великого царя сарматов, и первый сарматский наместник над венедами. Меня, верно, до сих пор зовут предателем и сарматским ублюдком?
— Так говорят только чванливые экзампейские жрецы. А наше племя знает: ты спас его от гибели, а Колаксаевы Секиру и Плуг — от бесов! — горячо сказал Ардагаст.
— Спасибо тебе, потомок, за Чашу и за царство твоё! Теперь вижу: не зря я жил, не зря разрывался между двумя народами. — И Яромир крепко обнял царя росов.
— И от меня спасибо! — сказал Лют. — Я ведь тоже мучился, думал: не на погибель ли нашему племени создал я царство? Сидели бы тихо в лесах, как нуры... Теперь знаю: мы, сколоты, венеды, росы, можем и больше, и большего заслужили.
— Да что я... — смущённо произнёс Зореславич. — Если бы не Вышата...
— А я только искупаю грех моего предка, великого жреца Солнцеслава, что схватился из-за даров с тобой, Слав, — скромно проговорил волхв.
— Светловатый Парень уже летит сюда, — взглянув в небо, сказал Абарис. — Пойдёмте все в храм.
С востока, от солнечного диска, летело по небу как будто маленькое солнце. Оно приближалось, росло, и вот уже можно было разглядеть окружённого сиянием всадника на грифоне. А впереди него летела огромная стая белых лебедей. С громким криком опустились они на купол храма, и тогда люди разом двинулись ко входам.
Вместе со всеми Зореславич вошёл в Дом Солнца. Двенадцать дверей имел храм и столько же окон, а ещё большое отверстие на самом верху купола. Двенадцать статуй богов и богинь стояли в нишах, и перед каждой ярко горел огонь на золотом жертвеннике. Здесь не было обычной в храмах таинственной полутьмы. Нетрудно было узнать Мать Мира с растениями в воздетых руках, Громовника с пучком молний, самого Бога Солнца в лучистом венце... Не было здесь лишь богов зла, смерти, тьмы. Купол состоял из семи поясов, выложенных семью металлами и инкрустированных самоцветами семи пород. Посреди храма на возвышении с семью ступенями стоял золотой трон.
— Помнишь, Ардагаст? Через врата семи светил возносится душа человека к небу — если только ищет там истину и добро, — тихо сказал Вышата.
В ярком свете переливались изумруды на меди, рубины на железе, сапфиры на серебре... Любуясь их игрой, Ардагаст вдруг вспомнил страшные перстни Валента. Какую же грязную, мелкую душонку нужно быть иметь, чтобы такое знание обратить на службу своим порокам? И при этом ещё мнить себя превыше всего «грязного» мира, всех людей и богов...
Вдруг ещё более яркий свет залил сверху весь храм. Жрецы у алтарей заиграли на лирах и гуслях. Слаженный хор множества голосов запел гимн Солнцу. Пели на разных языках, но на одну мелодию — стройную, даже суровую, но радостную. То была радость обретения Правды и борьбы за неё, борьбы, в которой уже не страшно ни погибнуть, ни потерпеть поражение.
В этот хор вливался и голос Ардагаста, сразу узнавшего Михр-Яшт, древний арийский гимн, придававший ему силы в самых тяжёлых битвах от Индии до Золотой горы.
Под эти торжественные звуки в храм через верхнее отверстие влетел грифон. Его перья и шерсть излучали золотое сияние. На спине его восседал юный златоволосый бог в белой одежде, похожей на венедскую. На его лице, добром и приветливом, выделялись тонкие золотые усы. В руке бог сжимал золотую секиру. Мерно взмахивая крыльями, грифон опустился посреди храма. Бог взошёл на трон, а крылатый зверь улёгся у него в ногах. Он поднял руку, и в храме всё стихло. В руке у бога была золотая стрела.
— Мудрецы и воины Белого острова! — заговорил Даждьбог. — Вот стрела Абариса, великого шамана севера. Она попала в нечистые руки, и воины Тьмы едва не погубили наш остров. Но она к тому же открывает пещеру, где скрыты два священных дара: Секира и Плуг, скованные моим отцом из солнечного пламени. Третий дар — Чаша. Эти три дара дадут великое благоденствие великому царству, пока это царство будет верно Огненной Правде. Чаша даёт мудрость и справедливость, Секира — победу, Плуг — обилие. Чашу добыл Ардагаст, сын Зореслава, и она возродилась в его руках. Ответьте: достоин ли он получить стрелу и хотя бы увидеть два остальных дара? Ибо взять небесное золото может лишь тот, кого оно само примет. Мы, боги, можем лишь открыть достойному путь к нему, а недостойному — преградить.