-- Плачьте, люди! Умер Ярила, веселый бог, солнце наше весеннее! Умерла Лада-Весна! Уходят они от нас в иной, подземный мир, где Солнце не светит, петухи не поют, собаки не лают.
Ему откликнулась Лютица:
-- Плачьте, люди! По светлым богам плачьте! По всем сородичам нашим, безвестной недоброй смертью умершим! По утонувшим, в лесу пропавшим, зверями растерзанным, на войне убитым и не погребенным!
-- Плачьте, люди! Не оплачете светлых богов - не вернутся они с теплом, с обильем. Не оплачете заложных[199] - вернутся навьями да упырями.
Слова лесной ведьмы звучали зловеще. Быстро темнело, и чаща вокруг наполнялась непонятными криками, стонами, хохотом. Кто кричал? Звери, птицы, лихие люди? Или навьи, злые духи-птицы? Или упыри, жаждущие крови, чтобы поддержать в себе подобие жизни? Жуткий, темный, смертоносный мир обступил людей. Кто погибал среди него - сам становился его частью. Недалеко, к северу, лежал страшный Чертов лес, где Ардагаст добыл в гробнице Семи Упырей Колаксаеву чашу, а Вышата одолел духовного владыку леса - колдуна Лихослава. Там же, на берегу Случи, Зореславич убил своего дядю - жестокого царя росов Сауаспа-Черноконного. Не рядом ли их черные души? А где души сотен тех, кто в славных походах Ардагаста не нашел даже могилы, чьи неупокоенные кости разбросаны от Карпат до уральской Золотой Горы, от жаркой Мидии до Ледяного моря?
Суровы были лица, стройны и печальны голоса воинов и девушек. Выступил вперед молодой гусляр Пересвет, муж Меланиппы. Запел о том, как Чернобог хоронил Ярилу живьем, закрывал досками железными, щитами дубовыми, засыпал песками рудо-желтыми. Голосу певца вторили причитания Ардагунды, изображавшей Лелю, жену и сестру Ярилы. В изорванной рубахе, заломив руки и скрыв лицо распущенными золотистыми волосами, стояла царица амазонок над мертвым богом, словно Изида над Озирисом. Только ее брата-царя Ардагаста почему-то не было видно. Вдруг умолкли струны и заговорил Вышата:
-- Люди! Не навсегда уходят светлые боги и не зря. Ушел Ярила в Мать Сыру Землю и отдал ей свою солнечную, живую силу. Вернется он к нам ярой пшеницей, густой рожью. А весной вернется и сам с зеленой травой, с теплом, дождями - святым белым всадником. Вернется и Жива-Весна: без нее ничего не родится. Она нам по весне кукушкой года считает, годам же ее жизни и счету нет. Всех богов она старше, а не старится. Воскресни, Ярила! Воскресни, Жива!
Пересвет снова запел: о том, как восстал из могилы Ярила, сел на белого коня, освободил из чащобы Чернобожьей сестер - Лелю, Морану и Додолу, вернул им облик божеский. Гусли звучали поначалу торжественно, потом все быстрее и веселее, и под звуки их менялся сам певец. Печальный, худой, слабый с виду, хоть и при оружии - куда такому против всей Тьмы. И вот уже он - рубаха-парень, веселый и отчаянный.
Неожиданно поднялся из гроба соломенный Ярила, бесстыдно-нагой и святой в своей наготе, а следом за ним, в простой белой одежде, с пучком колосьев в одной руке и Колаксаевой Чашей в другой - царь Ардагаст, златоволосый, смеющийся. Радостные крики огласили лес. Леля-Ардагунда сбросила рваную рубаху и осталась в белой вышитой сорочке, возложила венок на свои роскошные волосы и первой пошла в пляс вместе с братом. Выбежали к костру двенадцать русальцев с мечами и жезлами в руках, в плащах с косыми крестами - знаками Огня и Солнца. Еще громче и быстрее зазвучала музыка, и русальцы понеслись по кругу, высоко подскакивая и вертясь волчком. Скрещивались мечи, мелькали жезлы, скрывавшие в навершиях чародейные травы, страшные для нечисти. Были среди русальцев Вышата и Вишвамитра, Хилиарх и Сигвульф и другие лучшие воины росов: сармат Сагсар с сыном Нежданом Сарматичем, Всеслав, княжич дреговичей, и его друг кушан Хоршед.
А вокруг русальского круга-кола уже шло другое - из амазонок, и вела его Ларишка. А коло поляниц окружило самое большое коло, в котором плясами все остальные, не исключая великого царя Инисмея с его аланами. Закружило, понесло оно и царевича-эллина. В Коммагене он видел, как оплакивали Таммуза, Аттиса, Адониса - беззащитного юношу, возлюбленного могучей и порой жестокой богини. Но здесь, у суровых скифов, и Адонис был воином, способным защитить мир от Тьмы. С копьем и щитом плясал Ярила-Ардагаст, а рядом с ним взлетала белой лебедью, взмахивая широкими рукавами, Леля-Ардагунда.
Но вот разомкнулись все три кола, девушки подняли гробы бога и богини и бросили их в реку. Посыпались крепкие мужские шутки насчет того, за что именно любят бабы веселого бога. По шаткому на вид наплавному мосту веселая толпа повалила на другой берег - к зеленому еще ржаному полю. Впереди шла-плыла березка - Меланиппа. Звонкие девичьи голоса выводили:
Навстречу из села шла другая, столь же веселая, празднично разодетая толпа. А из густых камышей, из зеленых хлебов выбегали и проворно скрывались в толпе какие-то бойкие девушки в одних сорочках, с распущенными волосами, почему-то казавшимися в лунном свете зелеными. Вот упала в рожь березка, а Меланиппа, чью наготу скрывала лишь листва, прыгнула следом и заплясала среди зеленых волн, из которых то и дело выныривали рядом с ней, беззаботно смеясь, зеленоволосые девушки. Да это же русалки - венедские нимфы! А среди хлебов вдруг разлилось белое сияние, и все увидели светловолосого всадника на белом коне, во всем белом, с копьем и золотым щитом. Он рассмеялся легко и весело, приветственно взмахнул копьем и поехал на запад, вверх по реке. "Белый Всадник! Ярила!" - восхищенно закричали люди.
-- И-эх! Свят наш путь! Не сбились! - с чувством воскликнул Шишок.
Мужские голоса разухабисто затянули:
Шел Ярила ледом,
Нес корчагу с медом.
Заходили по рукам куски еще горячей яичницы, горшки и амфоры с хмельным медом, пивом и даже с привозным вином. Рядом с Каллиником появился Хилиарх с яичницей в одной руке и полной душистого меда глиняной кружкой - в другой.
-- "Все живое - из яйца", - здесь это знают и без наших философов. Яйцо - это жизнь и воскресение. Помяни же тех, кто отдал жизнь за тебя, царевич!
Взяв кружку, Каллиник плеснул медом в хлеба и вполголоса призвал души своих воинов, павших семь лет назад. Они не просто пали - разбили легионеров во славу Матери-Коммагены. Если бы отец тогда не отчаялся и не сдался римлянам... Но даже горькая память о поражении не могла сдержать волну радости, захлестнувшую душу царевича. Здесь все было, как на любимых им сельских Дионисиях: святое веселье простых честных поселян. Никто здесь не обманет, не донесет, не подсыплет яда в вино...
-- Люди! Ярила ждет любви! Это - лучшая ему жертва. Без нее не воскреснет он, не одолеет силы Смерти! - разнесся над толпой голос Вышаты.
Каллиник огляделся, ожидая бесстыднейшей оргии. На последнем таком развлечении у Нерона никто не счел молодого коммагенца слабым или стеснительным. Только наутро было противно, словно побывал в шкуре не то осла, не то племенного быка... Но оргии не было. Просто парочки одна за другой исчезали во ржи или в зарослях, как видно, сговорившись заранее.
Заметив красивую темноволосую словенку, которую никто не спешил уводить, Каллиник шагнул ей навстречу. А она улыбнулась призывно, словно только его и ждала, потом вдруг попятилась и, махнув рукой, побежала в лес с криком: "Лови, гречин!" Царевич бросился следом. Словно лесной призрак, девушка то пропадала среди зарослей, то взлетала на высокие ветви. Забыв обо всем. Каллиник топтал ногами кусты, рубил мечом ветки, пока, наконец, не оказался на топком берегу реки. А словенка уже стояла по колено в воде, и ее сорочка даже не была порвана. Со смехом она окунулась, снова поднялась. Теперь ее стройное тело, обтянутое тонким мокрым полотном, было еще соблазнительнее, чем просто обнаженное. Черные влажные волосы оттеняли бледность ее кожи. "Где она от солнца пряталась?" - мелькнула мысль.
Загадочная, и от того еще более желанная, венедка медленно отходила к заросшему таволгой островку. Голос ее журчал лесным ручейком:
-- Какой ты красивый, гречин! И смелый. Иди сюда, здесь мелко.
Не сняв ни сапог, ни перевязи с мечом, Каллиник шел на ее зов. А дно под ногами становилось все более вязким, быстро уходило вниз. И волосы красавицы были уже не черные - зеленые. Но не было сил даже отвести взгляд от этого белого, словно отлитого из лунного света, тела, от прекрасного лица, зовущего испытать себя, свою удаль.
-- Ты что это делаешь с нашим гостем? Уходи, не то полынью проучу! - раздался вдруг сзади решительный девичий голос.
Не без усилия царевич обернулся. На берегу стояла светловолосая амазонка в белой сорочке и шароварах, заправленных в сапожки, с секирой у пояса.
-- Разве мы теперь не сестры? - обиженно отозвалась русалка. - В такую ночь побаловаться с красавчиком не даешь...
-- Знаю я ваше баловство! Защекочешь или утопишь. А в другую ночь я бы тебя, сестричка, за такое чертополоховым веником по спине...
-- Ну и забирай гречина себе, сестра. Я не жадная, - рассмеялась венедская нимфа и скрылась в воде, только рыбий хвост блеснул серебром в лунном свете.
Едва не оставив сапоги в вязком иле, Каллиник выбрался на берег. Недоверчиво взглянул на амазонку: вдруг еще одна проказливая демоница? Но та приветливо улыбалась ему, держа у лица пучок не любимой русалками полыни.
-- Не узнал меня? Я Виряна-эрзянка[201]. Виряна - значит "лесовичка". К поляницам пристала в прошлом году, когда Ардагаст к нам на Ра-реку[202]