Это был не роман – сумасшествие, контузия, колдовское наваждение. До обморока, до окровавленных губ.
Мы лежали на скрипучей кровати во флигеле, я гладил тёплую кожу и спрашивал:
– Почему – Ася? Александра? Или Анастасия?
Она смеялась грудью – не оторвать взгляда. И говорила с милой загадочной хрипотцой:
– В детстве я мечтала, чтобы меня назвали Астрой. Но в святцах нет такого имени.
– Астра – потому что цветок?
– Нет. Потому что – Звезда…
Дорога пошла под уклон, половцы подобрались, посерьёзнели. Хорь вполголоса объяснил:
– Это место у них священное. Видишь, каменный утёс? На лежащего волка похож. И река так называется – Волчанка. Кыпчаки считают, что волк – их предок. Почитают, словом. Язычники поганые, что с них взять.
На берегу стояло огромное высохшее дерево, похожее на скелет – белело мёртвыми ветвями, как костями. Половцы спешивались, ползли к нему на коленях. Шептали молитвы и просьбы, отрывали от одежды ленточки ткани, привязывали к ветвям.
Возвращались после обряда повеселевшие. Быстро разбили лагерь, запалили костры. Тугорбек заметил:
– В хорошее время мы здесь проезжаем. Сегодня – Волчья Ночь, полнолуние. Значит, лёгким будет наш путь и успешным – посольство.
Подмигнул Юлдуз, ласково хлопнул дочь пониже спины:
– Береги богатство, чтобы было чем на престол у русичей садиться, ха-ха-ха!
Воины подхватили, заржали. Девушка вспыхнула. Убежала в свою кибитку.
Варили в котлах свежую баранину, доставали из вьючных мешков жирный балык. Бек велел не жалеть запасов кумыса и пива, сосуды быстро опустошались.
Когда выкатилась на небо полная луна, кыпчаки были уже изрядно пьяные. Орали песни невпопад, кто-то пытался выть, подражая волку. Тугорбек, вопреки обыкновению, велел и дозорным отнести кумыса – праздник же!
Потом обвёл взглядом пиршество. Поднял руку – все замолчали, слушая:
– Мои верные багатуры! Через три дня будем в Киеве, в гостях у великого хана русичей. Нас с вами ждёт великое будущее. Восславим же Чатыйский курень. Верю, придёт день, когда не только его мы сможем называть своим!
Воины уже прослышали о планах Тугорбека стать ханом. Заревели, поддерживая; славя курень, его великого и мудрого предводителя. Племянник подошёл к беку, что-то прошептал. Тугорбек кивнул, крикнул:
– Мой племянник угощает вас, славные воины! Дарит бурдюк самой настоящей крепкой архи!
– Тьфу, – скривился Хорь, – завтра башку будет не поднять. Эта архи – настоящая гадость. И крепкая, зараза. А откажемся – обида будет.
– Так давайте незаметно уйдём, – предложил Анри, – у меня есть фляга хорошего вина, которое мне продал Юда.
– С чего ты взял, что хорошего? – рассмеялся бродник. – Откуда такое возьмётся у жидовина?
– Ну, денег он с меня взял, как за отличное.
Хорь, Анри и Дмитрий незаметно вышли из освещённого костром круга и растворились в темноте. Хотели позвать и Азамата, но кыпчак уже подставил чашку, в которую племянник бека щедро лил пахучую белую жидкость.
Когда проходили мимо палаток, девичий голос позвал:
– Русич! Подойди, ты мне нужен.
– Видал, – толкнул локтем франка Хорь, – нужен он. Понятно, для чего, ха-ха-ха!
– Мой брат, – строго сказал тамплиер, – благородный рыцарь никогда не станет обсуждать чужие сердечные дела. Тем более, если они касаются друга. Мы будем на берегу реки, Ярило!
Побратимы, болтая, спустились по откосу. Юлдуз подождала, когда стихнут голоса. Потянулась, прижалась острыми грудками:
– Солнечный мой! Ты совсем забыл про свою девочку, а я очень скучаю.
– Я не хочу навредить тебе, маленькая, – прошептал Дмитрий, – и так уже многие догадываются.
– Да, – легко согласилась девушка, – я не умею делать взгляд равнодушным, когда гляжу на тебя. Я не могу не улыбаться счастливо, когда думаю о тебе. Потому что люблю.
Ярилов молчал, чувствуя, как тяжелеет в груди. И так их отношения зашли слишком далеко, а ведь совсем скоро придётся прощаться. Видимо, навсегда.
Юлдуз привстала на цыпочки, нашла в темноте губы. Долго целовались, и Дмитрий чувствовал, как бегут солёные струйки по её щекам, изменяя вкус поцелуя.
– Ты плачешь, родная?
– Да. Я не хочу расставаться с тобой. Мне не надо ни драгоценных украшений, ни высокого терема в городе русичей, ни толпы коленопреклоненных подданных. Я хочу быть княгиней только для одного человека на свете – для тебя, родной. А ты чтобы стал моим единственным, моим князем, моим богом. Давай убежим, а? Сегодня все пьяные, хватятся только утром, мы далеко успеем ускакать!
– Куда убежим, сладкая? – горько спросил Дмитрий. – Мир огромен, но вряд ли в нём есть спокойное место для беглой дочери бека и степного подкидыша.
– Неважно! Куда угодно, лишь бы вдвоём…
Юлдуз плакала на его плече. А Дмитрий думал о том, что их бегство будет предательством по отношению к доверившемуся Тугорбеку и к побратимам. И поставит крест на планах встретиться с киевским князем. И хоть как-то попытаться изменить неумолимый ход истории, который уже наваливался, подминал под себя мечты о счастливом будущем Руси.
Дмитрий отстранился. С трудом сказал:
– Нет. Я не смогу, маленькая.
Дочь бека упала на колени, рыдая. Обхватила ноги русича:
– Умоляю тебя. Меня зовут Юлдуз, что означает Звезда. Но я не смогу светиться без тебя, родной. Я остыну и умру без моего Солнца.
Ярилов стоял молча, освещённый полной луной. И тоскливо думал: «Господи, ну почему я? Не прошу избавить меня от смерти, но избавь меня от выбора…»
Больше двух с половиной лет длится поход. Почти тысячу дней в седле и ночей, раскалённых пылающими городами, взятыми с боем.
Чингисхан сказал:
– Субэдей-багатур и Джебе-нойон! Вы – мои верные свирепые псы. Пьёте росу по утрам, ночуете в седле, пожираете врагов на полях сражений! Куда бы я ни посылал вас, вы крепкие камни крошили в пыль, глубокие воды заставляли течь вспять, а потому во всех битвах вы были впереди моей армии! Настал час, и я снова призываю вас! Идите по следам хорезмшаха Мухаммеда, гоните его, как зверя на охоте, до края земли и дальше. Поднимитесь к звёздам и спуститесь в ад, но поймайте и приведите к покорности. Привезите ко мне не как правителя огромной державы, а как беглого раба, достойного плетей за упрямство.
Страшен гнев Чингисхана. Не укрыться его врагу ни стремительной птицей в небе, ни скользкой рыбой в морской глубине, ни сухой былинкой в степном раздолье.
Позади раскалённые горы Хорасана, разрушенные города и разорённые долины Картвелии, теснины Дербента и утопающая в садах Гянджа, десятки тысяч убитых во время сечи и равнодушно вырезанных после.
Великий хорезмшах Мухаммед, гордый властитель огромной и богатой державы, брошенный самыми верными слугами, позорно бежал и спрятался среди смертельно больных на затерянном посреди Каспия острове прокажённых. Там и умер, в забвении и страхе.
Но Чингисхан велел продолжить путь на север, обогнуть Каспийское море, разведать новые земли, приводя к покорности бесчисленные народы и беспощадно уничтожая сопротивляющихся.
Два тумена, двадцать тысяч бойцов было у Субэдея, когда он начал поход. Два тумена, двадцать тысяч багатуров у него сейчас: место погибших заняли новые подданные Великой Империи – туркмены и курды, аланы и кыпчаки.
Сейчас весь западный Дешт-и-Кыпчак, вся Половецкая Степь лежала перед ним, как испуганная наложница, ожидающая жестокого господина. Дрожащая от ужаса и молящая о пощаде.
Субэдей оглядел своих командиров, уже положивших половину мира к ногам Океан-хана. Тысячников и сотников, пропитанных запекшейся кровью боёв и горьким дымом пожаров. Трофейные китайские и бухарские латы на них, хоросанские и дамасские клинки дремлют в разукрашенных ножнах, предвкушая пиршество.
– Тумен Джебе-нойона идёт в Крым, берёт Сурож. Мой тумен идёт на Шарукань и дальше на запад по пути прямому, как полёт стрелы, к синему Днепру. Там вновь соберём войска вместе. У кыпчаков есть только два выхода: покориться или стать пищей стервятников. Поймавший для меня трусливого шакала Котяна получит особую награду.
Я всё сказал.
Может ли горечь быть сладкой? Может ли наслаждение приносить невыносимую боль?
Войлочные стены стоящей на отшибе кибитки Юлдуз впитали терпкий запах любви, запомнили музыку страсти. Невыносимо острой, потому что последней. Вкус слёз счастья и слёз расставания одинаков – они рождены из смешения бурлящей крови и капелек пота, сливающихся в ручейки.
Стихли пьяные крики утихомирившихся кыпчаков, отмечавших Волчью Ночь и середину дороги в Киев. Любовники лежали рядом, прижавшись, как мёрзнущие в гнезде птенцы. Девушка сказала:
– Моя мечта сбылась. Я понесла от тебя, мой солнечный витязь. Ещё месяц назад. Когда ты бросишь меня ради своих походов и подвигов, останется твоя частичка. Твой наследник, любимый небесным светилом и рыжий, как ночной костёр.
– Ты уверена? Разве можно знать об этом так рано?
– Женщина всегда чувствует такие вещи, если любит отца ребёнка.
Дмитрий рывком сел на кошме, обхватил голову руками. Все планы рушились и отступали перед этой новостью. Заговорил:
– Теперь я обязан…
– Ничего ты не обязан, родной, – половчанка ласково тронула парня за плечо, – не надевай на свою шею тяжёлую колодку долга. Моя судьба предрешена – быть верной женой русского князя. Делить с ним ложе, представляя, что меня ласкаешь ты, а не он. Гладить по огненным вихрам твоего растущего сына и просить перед образами удачи для тебя.
– Я клянусь, – горячо заговорил Ярилов, – когда закончу свои дела – обязательно найду тебя, и мы…
– Тихо! – Юлдуз сжала локоть русича горячей ладошкой. – Слышишь?
Звякнуло железо, посыпались камешки. Послышалось сдавленное ругательство. Кто-то прятался недалеко от кибитки, шпионил. Разгневанный Дмитрий быстро оделся, подхватил саблю. Неслышно выбрался наружу, разглядел тёмный силуэт: человек, скрючившись на карачках спиной к русичу, разглядывал происходящее в лагере.