Анри деликатно отказался от драгоценных мехов, заметив, что в ордене не принята роскошь. Зато порадовался большому куску льняной ткани, попросив Смороду сшить из него новый белый плащ и накидку-сюрко. Боярин кликнул портного и повернулся к Ярилову:
– Ну, а уж тебе точно надо переодеться. Твоими пятнистыми портами и полосатой рубахой только девок до икоты пугать. И вот ещё кошель серебра, на снаряжение. На Подоле себе купи хороший меч, либо саблю, коли тебе она привычнее. И кольчугу.
Побратимы горячо благодарили за подарки, а Сморода важно заметил:
– Это лишь малая толика от княжеских милостей. Времени не теряйте, чтобы к утру всё было в порядке.
Дмитрий и Анри ещё долго дивились княжеской щедрости, не могли взять в толк, чем она вызвана.
Не понимали, наивные: завтра важный день. Мстиславу Романовичу будет полезно другим князьям невзначай показать, что у него есть поддержка ордена тамплиеров, которые, как всем известно, близки к римскому Святому Престолу. Хоть и чужая церковь, но всё равно – почётно. Да и история о скором обретении Киевом чудесной иконы, написанной рукой самого апостола Луки, должна произвести впечатление. Значит, иноземный гость и его толмач обязаны выглядеть достойно, а не словно калики перехожие.
– Для начала, конечно, в баньку. Ну, и потом брадобрей вами займётся.
Ярило обрадовался, а Анри тихо спросил, что такое «ban’ca», и не является ли она каким-то языческим обрядом, способным повредить репутации рыцаря-тамплиера.
– Увидишь, – рассмеялся Дмитрий.
Франк сидел на лавке и наотрез отказывался снимать нижнюю рубаху и штаны из тёмной грубой шерсти.
– Не понимаю, брат Ярило, зачем это, – растерянно говорил тамплиер, – устав ордена запрещает нам раздеваться даже для сна, чтобы всегда быть готовым по первому зову трубы вскочить в седло. В последний раз я оголялся полностью, когда при штурме Дамиетты, что в Египте, коварные сарацины облили меня горящей смолой. Я катался под крепостной стеной, крича молитвы, и смог сбить пламя, но лишился сгоревшей одежды. И мне стало так непривычно и стыдно, что я даже подумал – лучше уж сгореть, чем такое бесчестье! Разве нельзя помыться в этой вашей «баньке» прямо в рубахе?
Но Дмитрий был непреклонен. Рыцарь зажмурился, чтобы не видеть своей ужасающей наготы, и позволил втолкнуть себя в наполненное жарким туманом помещение с крохотным окошком в ладонь, затянутым бычьим пузырём. Постепенно франк привык и даже согласился лечь на полок. Но когда русич, вооружившись двумя дубовыми вениками, начал хлестать побратима по спине, чуть не случилась трагедия.
– Никогда! – вопил тамплиер, раздувая ноздри и бешено вращая глазами, словно бык, утыканный бандерильями. – Никогда шевалье из древнего рода де ля Тур не подвергались избиению палками, будто простолюдины! Если я по неизвестной мне причине заслужил казни, то извольте использовать благородный клинок и отрубить мне голову, но не унижайте поркой!
Дмитрий едва успокоил франка, объяснив ему, что это такой почётный русский обычай, посвящение в витязи.
– Вот у вас король бьёт мечом по плечу, а у нас – побратим вениками по спине. Это – большая честь, и очищение тела и души.
Разомлевшие, сидели в предбаннике и пили ледяной квас. Нежно-розовый франк благодарил:
– Такого наслаждения я не испытывал никогда в жизни, брат Дмитрий. Это даже слаще, чем близость с девой!
– Ой ли? – усомнился русич.
– Моей первой и последней женщиной была толстая кухарка из отцовского замка, которая к тому же глупо хихикала, – грустно заметил де ля Тур, – а так как я – третий сын в семье, то выбор у меня был невелик – идти в попы либо в рыцари духовного ордена. Устав же наш суров и не одобряет даже простую беседу с дочерьми Евы.
– Значит, твоя жизнь и любовь разминулись, брат?
Тамплиер мечтательно поднял синие глаза к закопчённому потолку:
– У меня была любовь. Настоящая. По имени Эльвира де Монтюрал. Она рано осталась без отца, её растили дядя и дед – славные шевалье. Её привычки и развлечения совсем не подходили для благородной девы – скакать сломя голову через поля, загоняя лисиц. Острым клинком она владела получше многих воинов, а острым умом ставила в тупик искушённых богословов во время теологических споров. Волосы её прекрасны и подобны силкам из медной проволоки, в которых запутались солнечные зайчики. А глаза – как молодая трава, в которой потерялись кусочки янтаря. Но я мог лишь восхищаться ей издали. И в трудных походах, и в кровавых битвах её образ всегда поддерживает меня и спасает…
Дмитрий слушал побратима, прикрыв глаза. Вспоминал сладость губ Юлдуз и нежный звон серебряных браслетов…
Славен древний город, украшение русской земли! Брызжет солнечными зайчиками праздничная позолота церковных куполов; крепкие двухэтажные дома сложены из столетнего дуба и гордо глядят на улицу глазами окошек, окружённых весёлыми ресничками резных наличников. Кипит рынок на Подоле – бескрайний, бестолковый, шумный. Всё есть – от редкого зверя верблюда до лукошка новорожденных цыплят, от сарацинских непробиваемых лат ценой в стадо коров до дешёвых колечек из меди.
Инок Варфоломей вызвался сопроводить побратимов и теперь трусил рядом на невысоком флегматичном коньке. Жеребцы франка и его толмача, отъевшиеся на отборном княжеском зерне, сияли сытыми боками, играли под всадниками и фыркали – застоялись в денниках.
Народ пялился на невиданного золотого Кояша, на горделиво восседающего на солнечном жеребце рыжего дылду в новеньком зелёном плаще и сафьяновых сапогах. Дмитрий, одевшись в княжеские подарки, почувствовал себя окончательно вжившимся в это время – без привычной тельняшки и берцев, в одежде без карманов и пуговиц и обуви без не изобретённых ещё шнурков и молний…
У оружейных рядов спешились. Анри восхищённо цокал языком, щупая дорогущие клинки дамасской стали, осторожно трогал украшенные яхонтами и смарагдами персидские кинжалы. Варфоломей, недовольно качая головой (мальчишки!), оттащил побратимов подальше, где убийственным товаром торговали местные кузнецы и оружейники, а цены были не в пример реалистичнее.
Долго подбирали кольчугу – на такого рослого, как Ярилов, это было сделать нелегко. Наконец, нашлась – новенькая, гремящая блестящими ещё кольцами, закрывающая бёдра почти до коленей.
А вот с выбором клинка пришлось труднее. Анри горячо убеждал:
– Брат мой, христианскому воину не пристало позорить крепкую руку легкомысленной саблей! Только меч, даже гарда которого напоминает нам о кресте, на котором распяли сына божьего. Мне приходилось одновременно сражаться с полудюжиной и даже больше сарацин, вооружённых саблями – и что же? Их кости давно выбелены беспощадным палестинским солнцем, а я здесь, силён и готов к новым битвам!
В доказательство своих слов тамплиер выхватил меч и начал легко вращать им – клинок превратился в сияющее кольцо.
Дмитрий усмехнулся:
– Был бы здесь Хорь, он бы рассказал, как разогнал своей сабелькой не полудюжину оборванных сарацин, а половину рыцарей венгерского короля, которые – заметь! – все, как один, были оснащены мечами.
Сказал – и погрустнел. Никаких известий о пропавшем побратиме не было. И где-то в степи сгинул четвёртый друг – Азамат. От кровной четвёрки осталась лишь половина.
Неожиданно в разговор встрял инок Варфоломей:
– Франк дело говорит. Многие переняли у половцев сабельный бой, но истинный русский витязь всё же должен биться мечом.
Ярилов не нашёл, что возразить, и пошёл к рядам, где торговали мечами. Тамплиер принял самое горячее участие: прищуриваясь, приставлял рукоять к щеке и выискивал неровность лезвия; простукивал ногтем металл, ища раковины; размахивал клинками и ругался, недовольный балансом. Наконец, удалось найти подходящий – как раз по длинным рукам Дмитрия, при этом не тяжёлый, с узким лезвием и облегчённый долами. Ярилов покрутил мечом, взмахнул – остался довольным. Анри тут проявил ещё и купеческие наклонности: услышав объявленную оружейником цену, возмутился:
– Ты ничего не попутал, уважаемый? За такие деньги можно купить весь твой прилавок с товаром, тебя и твою жену в придачу!
– Жёнку мою не трожь, фряг, – мрачно заметил киевлянин, – а то я тебе брюхо этим мечом забесплатно распорю.
Тамплиер понял без перевода, вспыхнул и ринулся на деле выяснять, кто кому брюхо распорет – еле растащили спорщиков. Варфоломей ласково сказал оружейнику:
– Сын мой, стяжательство и сребролюбие не украшают истинного христианина. Ибо сказано: легче каравану верблюдов проникнуть сквозь игольное ушко, чем богатому попасть в царствие небесное. Ты хочешь в царствие небесное, а?
Детина задумчиво поскрёб затылок:
– Оно, конечно, хорошо бы. Только это когда ещё будет? А семью кормить сейчас надо. Вот смотри, монах, – оружейник принялся загибать пальцы, чёрные от навечно въевшейся металлической пыли, – за кузню – плати, за уголь углежогам – плати, подмастерьям жрать надо. А за железо? Железо-то знатное!
– Скажи честно, – вкрадчиво сказал монах, – давно этот меч у тебя продаётся? Он же под длинные руки рассчитан, не всякому годен. Совсем не всякому!
– Это да, – погрустнел киевлянин, – меч-то, твоя правда, под заказ делался. Да сгинул тот заказчик, и рост ему знатный не помог. Многие к мечу приценивались, да никому не подходил. А, была ни была!
Детина хватил шапкой об землю и сам обрадовался избавлению от проблемы:
– Отдам за полцены. Забирайте, пока я добрый!
Тамплиер восхищался благородством, достойным славного рыцаря, а не простого ремесленника; инок ласково тряс бородёнкой и хвалил щедрого оружейника.
А Дмитрий размахивал сияющим клинком, привыкая к мечу, и счастливо улыбался разбегающимся солнечным зайчикам.
Анри откланялся и поехал на фряжский двор, поболтать с купцами-соотечественниками, а Варфоломей пригласил Дмитрия с собой в Лавру.