Русичи восторженно завыли, бросились в погоню, ломая строй: каждый хотел достать мечом как можно больше беглецов. Кто-то уже спешивался, чтобы содрать трофейную кольчугу и обшарить труп поверженного врага, кто-то ловил оставшихся без седоков коней.
Ветер играл конскими хвостами, свешивающимися с бунчука темника. Субэдей вглядывался в воющий клубок боя, равнодушно выслушивал донесения запыхавшихся гонцов. Какая это битва на его памяти? Десятая? Сотая?
Кто их считал? Сколько их, поверженных к ногам великого Чингисхана, народов? Сколько их, лёгших белыми костями на воспалённых, пропитанных кровью полях?
Сколько их, бестолковых вражеских полководцев, каждый раз с детской наивностью попадающихся на одни и те же уловки – ложное отступление, засада, фланговый удар по растянувшемуся, развалившемуся ради азартной погони боевому порядку?
Джэбэ деликатно кашлянул. Тоже почувствовал, что наступает самый важный момент сражения. Учёный араб, который прибился к монгольскому войску пять лет назад, глубокомысленно рассказывал о «золотом мгновении» боя, когда аллах раздумывает и решает, в чью пользу изменить равновесие.
Монголы не верят в аллаха. Они не ждут минуты, когда дрогнет коромысло и одна из чашей весов начнёт опускаться вниз по воле далёкого бога.
Они бьют по чаше стальным кулаком конных полков.
Субэдей-багатур улыбнулся и кивнул Джэбэ-нойону:
– Твоё время пришло!
Темник, не скрывая счастливого предвкушения, оскалился, издал радостный вопль и понёсся к своему отряду, нещадно хлеща коня плёткой. За ним едва поспевал нукер – бритый наголо кыпчак, подобранный этой весной в приднепровской степи. Лазутчики нашли его, привязанного к коню и истекающего кровью, близкого к смерти.
Но кыпчак выжил, а его воинская ловкость и знание языка русичей послужили причиной тому, что Джэбэ взял найдёныша в личную охрану. Многие уроженцы Дешт-и-Кыпчак пошли на службу в монгольское войско после того, как хан Котян бросил их и бежал под защиту своего зятя, Мстислава Удатного. Но этому степняку повезло больше других.
Темник обернулся и весело крикнул:
– Не отставай, Азамат! А то русичей на твою долю не хватит, всех перебьют без нас.
Длинный халат из сшитых шнурами железных пластин прикрывает полами ноги всадника и бока лошади. Шлем оснащён маской-личиной, имитирующей искажённое гневом лицо – немногие из тех, кто заглядывал в эти лица, остались в живых. Морда и грудь коня тоже защищены железом. Тяжёлое копьё, длинный китайский меч – это ударная конница Чингисхана.
Не обращая внимания на ливень половецких стрел, стальная лавина врубилась в котяновское войско, смяла, втоптала упавших в землю. Ставленник Удатного Ярун пытался организованно отвести своё войско, чтобы перестроить ряды и вновь броситься в бой, но воющие от ужаса половцы не слушались, разворачивали коней, уклоняясь от плётки полководца.
Ярун хлестал по плечам и спинам бегущих, кричал:
– Куда, сукины дети? Подыхать раздумали? Я вас…
И замолчал – длинное монгольское копьё полуметровым наконечником пробило галичанина насквозь.
Многотысячная масса растерянных степняков рванулась вслед за бежавшим первым ханом Котяном. Как весенняя дикая вода сносит мосты и плотины, разметала строящуюся для боя галицкую дружину.
В одно мгновение мощное войско превратилось в неуправляемую, испуганную толпу: никто не слушал приказов и не видел знаков, подаваемых княжеским стягом. Русичи вперемешку с половцами скакали к реке, стремясь раньше других достигнуть переправы, чтобы спасти жизнь – теперь навсегда уже опозоренную бегством с поля боя, но свою. Единственную.
Удатный пытался повести навстречу татарскому несокрушимому валу своих гридней: он бешено вращал чёрными глазами, кричал раззявленным ртом, рубил врагов до седла одним ударом топора, – но ничего не мог поделать, как одинокий валун не в силах остановить бешеное течение горной реки.
Кто-то, поражённый в спину, падал на продырявленную копытами землю; кто-то стоял на коленях, покорно ожидая смерти или плена; обезумевшие кони без седоков метались по полю.
Какой-то половец, потерявший в панике шлем, размазывал кровь по лицу и визжал, захлёбываясь:
– Монголы – не люди! Это демоны, упавшие с луны! Их не берут стрелы, о них ломаются сабли, их нельзя убить!
Черниговская пешая рать, прикрывшаяся огромными червлёными щитами в человеческий рост, выдержала первый наскок – Джэбэ вынужден был отвести орду, чтобы навести порядок в расстроенных погоней рядах. Это спасло многих, дало время на переправу через Калку бегущих галичан, половцев и волынцев.
Но фланги черниговцев никто не прикрывал, и следующий удар монголы нанесли, заходя справа и в тыл пешего строя.
Пехота была обречена. Мстислав Черниговский покинул седло, чтобы умереть пешим рядом со своими бойцами.
И в этот момент протрубил рог: маленький конный отряд вонзился в монгольский строй, готовящийся идти в последнюю, решающую атаку.
Впереди, на золотом коне, летел добришевский воевода, сверкающий шитым драгоценной нитью плащом. Высоко поднятый меч блистал, как молния возмездия.
Кто-то восхищённо выдохнул:
– Солнечный витязь!
Добришевцы были построены в три линии. В первой – самые опытные, на лучших конях, все в кольчугах, многие – в латах. Крепкое копьё прижато к правому боку, угрожающе качается в такт движению наточенное жало. Вторую линию составляли бойцы, способные стрелять на скаку – град стрел предварял атаку дружины. Остальные были в третьей линии, в любую секунду готовые заменить выбывших из боя.
Дмитрий приучил дружину скакать тесно, касаясь соседей коленями: фланги так сдавливали центр строя, что в середине всадников вместе с конём иногда поднимало на мгновение в воздух.
Монолитный маленький отряд набирал скорость и выглядел как стальной таран, готовый разрушить остриём вражескую стену.
Впереди, исполненный солнечного огня, мчался Дмитрий, следом – тамплиер в белом плаще, затянутый в кольчугу до бровей, и широкий Сморода, помахивающий тяжёлой булавой.
Татары не ждали внезапной атаки, завопили уже в последний момент, пытаясь развернуть навстречу внезапной опасности строй, готовый топтать черниговскую пехоту, – и не успели.
Кояш широкой грудью свалил подвернувшегося монгола одним ударом, вместе с конём опрокинув на землю. Дмитрий кричал что-то страшное – и рубил, рубил, рубил длинным клинком направо и налево, едва успевая утирать с лица брызги чужой крови. Анри ругался по-французски, ловко орудуя мечом, и только Сморода молчал, раз за разом обрушивая ужасный стальной шар на головы визжащих монголов.
Но места убитых степняков занимали новые бойцы, и не была конца их силе – уже устала рука вздымать меч, уже рухнул убитый под Смородой конь, и боярин стоял на крепких толстых ногах, как древний дуб, продолжая сокрушать врагов тяжёлой булавой. Дружинник Жук, прикрывая Дмитрия собой, принял предназначенный воеводе копейный удар и упал, заливаясь чёрной кровью; добришевцы давно потеряли строй, сражаясь в полном окружении бесконечного монгольского моря.
Чудом добрался до Ярилова посланник от черниговского князя, успел прокричать:
– Мстислав Святославович сердечно благодарит за помощь и зовёт пробиваться к реке! Наша дружина туда отходит…
И замолчал навеки, поражённый стрелой.
Дмитрий оглянулся, чтобы велеть трубить отход, но приказать было некому – сигнальщиков вырубили, а стяг едва успел подхватить из рук падающего знаменосца оставшийся без коня Анри. Рядом бились две дюжины ратников – всё, что осталось от полутора сотен добришевской дружины.
Ярилов прохрипел:
– Уходим к Калке! Черниговцы подсобят.
Он не знал, что и сам князь Мстислав Святославович, и его сын уже убиты, а остатки черниговской рати сражаются у лодок, прикрывая отправку раненых на правую сторону Калки.
На берег пробились вчетвером. У Анри плетью висела левая рука, кровь пропитала разрубленную кольчугу, белый хабит превратился в изодранные лохмотья. Франк сказал:
– Это была славная битва! Я горд тем, что сражался рядом с тобой, брат. А теперь – иди, твой чудесный конь, несомненно, вывезет тебя на другой берег, а мы задержим татар.
Дмитрий соскочил на землю, резанул кинжалом подпругу, освобождая коня от седла. Попрощался с Кояшем, что-то шепча верному другу на ухо.
– Идут, ироды! Ну, сучье племя, надоели вы мне, – дружинник Оглобля, ругаясь, растопырил длиннющие руки и пошёл навстречу появившимся на обрыве монголам.
Ярилов хлопнул жеребца по крупу, крикнул – золотой конь помчался по сырому песку прочь, шарахаясь от лежащих на берегу тел.
Ниже по течению вброд переправлялись татары, преследуя бегущих русичей – сотня за сотней, безостановочно.
– Зачем ты отпустил коня? – удивился Анри. – Так тебе будет труднее переплыть реку и уйти от погони. Поторопись, мы не сможем долго сдерживать врага.
– Дурак ты, лягушатник, – рассмеялся Дмитрий, – как я тебя одного оставлю? Обидят ещё.
Рыцарь сверкнул было синими гневными глазами, но и сам в итоге рассмеялся, кривясь от боли в обездвиженной руке:
– Я не могу на тебя сердиться, брат. И нет слаще смерти, чем в бою и рядом с таким другом, как ты!
Ярилов подошёл к старому боярину. Сморода, присев на песок, пытался перевязать глубокую рану на боку. Дмитрий ловко наложил повязку из разорванной нижней рубахи, помог киевлянину подняться на ноги. Попросил:
– Боярин, доберись до Мстислава Романовича. Передай ему дословно: пусть бьётся до конца, не верит вражьим обещаниям. А особенно – клятвам на кресте. И ночью прорывается в Киев, если пойдут единым войском – велика надежда добраться.
– Уж лучше я с вами тут, – кряхтя, сказал Сморода. Наклонился, попытался поднять с песка булаву и застонал, чуть не упав. Прошептал: – Вот незадача, крови много потерял.
– Я тебя прошу, боярин. Приказываю. Постарайся найти великого князя. То, что я сказал, очень важно. Запомни: Плоскине – не верить ни в коем случае.