Выслушал Анри ещё раз, всмотрелся в лица. Погладил крашеную бороду, кивнул:
– Конечно, я помню то неприятное событие и благодарен вам за спасение. Всевышний учит нас платить добром за добро…
Нукер Джэбэ-нойона, кыпчак Азамат, сопроводил табун отборных жеребцов до стоянки. Покрикивая на табунщиков, то и дело любовался настоящим красавцем – золотым Кояшем. Коня он поймал сам после бойни на берегу Калки. Долго искал побратимов, но ни среди убитых, ни среди пленных Дмитрия, Анри и Хоря не было. Исчезли, как рассветные звёзды.
Азамат вздохнул. Вечное синее небо подарило ему настоящих друзей, но недолгой была дружба. Надо отнести её к потерям и лишь изредка вспоминать эти счастливые дни.
А в ставке монгольских военачальников кипела работа: китайские писари рисовали тушью на бумажных листах планы русских крепостей, расспрашивая лазутчиков, купцов и пленников о толщине стен, высоте башен и расположении ворот. Дороги, переправы и броды, расстояния между городами – бесценные сведения для будущего похода. Передовые отряды углубились в киевские и черниговские земли, сожгли несколько деревень и вернулись в ставку. Люди и кони отдыхали, набирались сил и ждали приказа вновь выйти в путь, чтобы добить обескровленную, оставшуюся без защиты Русь.
Ветер играл шёлковыми стенами белого шатра, в котором Субэдей собрал совещание тысячников. Джэбэ нетерпеливо ёрзал на циновке – ждал, когда его товарищ по многочисленным войнам назовёт день начала нового похода.
Но Субэдей не спешил. Мрачно выслушивал доклады о запасах оружия, о готовности китайских мастеров строить осадные машины для штурма вражеских крепостей – благо дерева в заднепровских лесах хватало. Потом велел привести захваченного в бою начальника «чёрных клобуков».
Пленника развязали, поднесли пиалу с кумысом. Субэдей начал мягко:
– Не пристало нашему брату сражаться на стороне врагов Чингисхана, повелителя всех народов Великой Степи. Зачем вам русичи? Разве степняк служит, словно сторожевой пёс, за хозяйские объедки? Идите в бой вместе с нами, и получите втрое большую плату, взяв на меч княжеские города!
«Чёрный клобук» допил кумыс, отдал чашку слуге. Поблагодарил темника за угощение. Помолчал и сказал:
– Ещё мой прадед пошёл служить киевскому князю. Сам. Никто его не неволил. Русь – огромная страна, удивительная. Она ласково принимает всех, кто приходит с добром – и степняков, и лесную мордву, и греков. Теперь это – моя земля. «Клобуки» будут сражаться за неё до последнего человека.
Субэдей поморщился. Спросил:
– А что за народ – «добришевцы»?
Пленник удивился, переспросил:
– Кто?
Толмач попробовал перевести по-другому:
– Добрецы? Добрые люди?
– Дело в том, – вмешался Субэдей, – что всё войско врага – и русичи, и кыпчаки, бежали от нас, как испуганные джейраны. Лишь один народ, название которого мне не выговорить, дал нам отпор. Их маленький отряд, возглавляемый Солнечным Багатуром, доставил много неприятностей. За одного убитого мы заплатили десятью отборными бойцами. И я хотел бы знать, много ли таких ещё в русской земле. Чтобы понимать, тяжёлой ли будет война.
«Чёрный клобук», потомок печенегов, потрогал подсохший шрам на щеке и рассмеялся – монгольский темник вздрогнул от неожиданности.
Пленник хохотал, бил себя ладонями по коленям, захлёбывался и вновь смеялся, будто услышал несусветную глупость. Наконец, икая и вытирая выступившие слёзы, успокоился и сказал:
– Добрые люди, говоришь. Слушай меня, победитель ста народов и слуга покорителя Вселенной. В русской земле тьмы добрых людей. И все они, если придётся, выйдут на бой с тобой. И победят. Ты обречён на поражение, темник. Бегите лучше к себе домой, пока не поздно.
Лицо Субэдея вытянулось, челюсть отвалилась от удивления. Эта картина была столь неожиданной, что пленник вновь захохотал – до кашля, до рвоты.
Субэдей вскочил и заорал, потеряв своё знаменитое самообладание:
– Убейте его!
Нукеры схватили «клобука» и потащили прочь из шатра, вынимая из ножен сабли.
А он всё продолжал смеяться, и даже кровь из разрубленной шеи выбивалась с глумливым бульканьем, а на мёртвом лице застыла ухмылка.
Персидский купец говорил вкрадчиво, прилепив к лицу доброжелательную улыбку:
– Да, Всевышний учит меня вознаградить своих спасителей от разбойников. Сейчас я велю снять с вас оковы и выдать оружие и одежду, а также кольчуги и первую плату – по пять серебряных дирхемов каждому.
Анри вскричал:
– Воистину, ты достоин быть взятым при жизни в рай! Какое благородство, достойное быть воспетым трубадурами!
– Подожди, – перебил Дмитрий, – о какой плате ты говоришь, перс?
– Ну как же, – работорговец пошевелил пальцами, брызгая рубиновыми искрами перстней, – я нанимаю вас охранниками. Твоё знание языка, русич, будет очень полезным – оно поможет управляться с рабами и предотвратит возможный бунт.
– Что-о?! – взорвался тамплиер. – Ты предлагаешь мне, благородному шевалье, службу гнусным охранником этих несчастных, да ещё и стать доносчиком?!
Ярилов не успел даже глазом моргнуть: Анри уже вцепился в горло перса и принялся душить, извергая проклятия. Конвоиры бросились спасать хозяина, оторвали руки франка.
Дмитрий взвыл, ударил одного сложенными кулаками, подсёк второго, выскочил из повозки, прокричал остальным пленникам:
– Братцы, выручайте! Нас много, справимся!
Рабы равнодушно наблюдали, как охранники расправлялись с бунтовщиками. Сбили с ног, молотили ножнами сабель, кулаками, древками копий…
Отдышавшийся перс прохрипел:
– Не убивать, рабы денег стоят. Колодки несите.
Окровавленным Анри и Дмитрию надели тяжёлые деревянные колодки. Подвели к колонне, приковали к общей цепи.
Дмитрий сплюнул чёрный сгусток и прокричал:
– Что же вы, православные? Так и подохнете – в цепях…
И еле устоял на ногах, получив от одноглазого страшный удар между лопаток.
Циклоп положил толстую сыромятную змею на плечо и ухмыльнулся:
– А вы все подохнете, урус. Не сейчас, так потом. На галерах или в руднике…
Тяжеленная колодка давит на плечи. Две увесистые деревянные половины с прорезями для шеи и рук соединяются так, что голова, будто отрубленная, лежит, словно на блюде. Не видно, куда ставишь ноги, и каждое неловкое движение приносит невыносимые страдания.
Солнце жжёт, назойливые мухи облепляют кровоподтёки на лице – и не согнать никак.
Шаг. Ещё шаг. Любое движение корёжит тело, пылает адским огнём каждая клеточка. Шея горит, как перерубленная. Звякает железо, на кожу толстым слоем ложится пыль, пот промывает в ней ущелья, разъедает незаживающие раны. Охранники, развлекаясь, наступают на цепь – падаешь плашмя, и невозможно подставить руки. Конвоиры хохочут, довольные: самому не встать. Потом хватают за волосы, поднимают – будто гвозди вбивают в голову.
День длится бесконечно. От жажды язык распухает, пересохшие губы лопаются, кровоточат. В глазах плавают раскалённые пятна, прожигают мозг до самого затылка. Нет ни смерти, ни избавления – только боль. Боль, заполняющая Вселенную до крышки, вываливающаяся наружу, плывущая гниющим потоком.
Шаг. Ещё шаг…
Писарь-уйгур строчил быстро, покрывая лист столбиками причудливых букв со множеством тонких лапок – будто букашек рассаживал.
Субэдей, прикрыв узкие глаза, диктовал письмо Потрясателю Мира. О том, что сражение далось нелегко, полегло шесть тысяч бойцов. О том, что пространства Руси огромны, и наличных сил может не хватить для немедленного успешного похода.
Посоветовался с Джэбэ: писать ли о неведомых добришевцах и загадочном Солнечном Багатуре?
Джэбэ-нойона перекосило: не хотелось вспоминать о неприятном случае, омрачившем победу. Отрицательно покачал головой.
Субэдей кивнул и продолжил:
– И прошу твоего разрешения, великий хан, заключить временный союз с волжскими булгарами, чтобы уже осенью выступить совместно против Руси. Предложить добром, а не захотят – тогда заставить силой. Да продлит Великое Небо твои счастливые годы до бесконечности, пусть будут твои стада бесчисленны, жёны – здоровы, а рука – крепка. Твои преданные псы, Субэдей и Джэбэ.
Уйгур закончил, посыпал лист белоснежным песком, чтобы быстрее высохла тушь. Поклонился, вышел из шатра.
Субэдей устало потёр переносицу. Кивнул учёному арабу:
– Теперь твоя очередь. Булгары одной веры с вами, вот и подумай, как составить письмо, чтобы их хан без малейшего колебания согласился на союз.
Араб растерянно промямлил:
– Я постараюсь, великий. Но вдруг…
– Никакого «вдруг», – строго оборвал темник, – или я велю снять с тебя кожу с живого. Набью её шерстью и поставлю у шатра в назидание всем писарям. Сразу научатся писать не только грамотно, но и убедительно.
Араб испуганно вжал голову в плечи, а Джэбэ-нойон захохотал, довольный шуткой боевого товарища. Действительно, развелось грамотеев. Пишут-пишут, а что пишут? Зачем? Монголы не ведают письменности, а кто владеет миром?
Вот именно.
Прохладный ветер остудил кожу, облегчил страдания бредущих по петляющей дороге рабов. Пригнал беременные влагой тучи, закрыл от безжалостного солнца.
Духота становилась всё тяжелей. На горизонте полыхали огненные сполохи: земля и небо тянули друг к другу сверкающие тонкие пальцы, пытаясь слиться в объятии.
Наконец, молнии продырявили небесный купол, хлынувший исцеляющим боль потоком. Охранники чертыхались, кутаясь в плащи, персидский купец опустил полог повозки.
А рабы задирали головы, глотали прохладные струи, улыбаясь. Ночь пришла раньше обычного, и конвоиры загнали колонну в овраг, закончив сегодняшний переход.
Небо устало извергаться водопадом, ливень разделился на отдельные капли – тяжёлые, как камни из пращи. Рабы жались друг к другу, пытаясь спастись от пришедшего вместе с непогодой холода, и только Дмитрий и Анри лежали отдельно – товарищи по несчастью избегали общения с бунтовщиками, чтобы самим не подвергнуться жестокому наказанию.