– И что предлагаешь?
– Надо дружину добирать. Человек сто бы ещё.
– Так набирай. Клич только брось – из деревень желающих набежит.
– Тю, это разве бойцы? – скривился Жук. – Лапотники – они и есть лапотники. У тебя, княже, половецкий бек в друзьях. Пусть нам кого из своего куреня пришлёт к той полусотне, что уже в дружине имеется. Степняки – бойцы отличные. Говорят, у тебя и среди бродников знакомцы есть? Тоже знатные вояки.
– Хорь мне не знакомец. Выше бери – побратим кровный, – задумчиво сказал Дмитрий, – только давно известий от него нет. И бродники сгинули все, будто и не было такого народа. В торговых городах, Новгороде или Корсуни, дружину набрать нетрудно, но это ехать надо туда. А у нас и здесь дел по горло.
– Это точно, – Жук поднялся, отряхнул портки от налипших травинок. – Пойду, учение с гриднями продолжу. А то волю им дай – будут валяться на солнышке до конца света… Во, наступает уже.
– Что? – не понял Дмитрий.
– Конец света. Впервые вижу, чтобы твой ближний боярин так бегал, чрева богатого не жалея.
Князь пригляделся. По косогору топал ножищами багровый от натуги Сморода.
Долго хватал воздух раззявленным ртом. Наконец, отдышался и прохрипел:
– Беда, Дмитрий Тимофеевич. Караван на Тихоне побили, разграбили.
– Кто?!
Боярин виновато развёл руками:
– Не поверишь, княже. Друзья твои лучшие. Сараши.
Июль 1229 г., порт Солдайя, Крым
Хорошему купцу всё нипочём. С любой бедой справится. Проводника в безлюдной пустыне найдёт, а не найдёт – по наитию обнаружит занесённую песком тропу до оазиса. По запаху и цвету волн определит верное направление в морском просторе. От разбойников отобьётся, глупого властелина обаяет, жадного чиновника подкупит – и доставит товар. Свой барыш получит, невиданные редкости задёшево купит, да в обратный путь.
Чтобы вернуться когда-нибудь в эти чудесные места.
Вся Ойкумена перед ним. Новые города, шумные рынки, неизведанные пространства. Купцы – эритроциты цивилизации, красные кровяные тельца. Кислород новых знаний и нужных вещей разносят по телу человечества, добираясь до самых глухих уголков.
И город торговый – неистребим, живуч. Едва оправилась Солдайя от десанта сельджуков – заявились монголы. Стражу на стенах меткими стрелами проредили, ворота разбили, огромную контрибуцию наложили – и ушли.
А город поднялся вновь, отряхнулся. Ворота починил, места пожарищ на торгах продал: желающих строить лабазы, караван-сараи да таверны всегда хватает. И живёт: пыхтят меха кузниц, стучат молоточки медников, шумят разноязыкие рынки.
И порт в месте впадения реки Судак в бухту цветёт полосатыми парусами, пахнет рыбой, водорослями и пряностями. По скользким доскам шлёпают босые грузчики, скрипят калигами разморённые на солнце стражники, стучат высокими каблуками персидские купцы. И плещется море, облизывая зелёные брёвна причала.
В то утро публика столпилась, глядя из-под ладоней на редкую картину: в бухту входил двухмачтовый неф под красно-золотым венецианским флагом, таща на буксире фелуку. Рыбацкое судно болталось туда-сюда. Рыскало неуверенно, как кобель на поводке, ищущий на незнакомой улице забор, у которого можно задрать заднюю лапу.
Седобородый капитан подогнал неф к причалу по лихой дуге, пижоня и красуясь.
Кто-то узнал:
– Да это же «Изабелла» Винченцо Туффини! Готовьте кошельки, синьоры: будет славная торговля.
Сам хозяин выглядел помятым и явно не разделял оптимизма встречающих. Стоял у сходней и бурчал капитану:
– Ну, и чего мы сюда припёрлись? Чем я буду торговать? Хорошо, что твои вандалы не добрались до груза в твиндеке. Дюжина бочек вина да три десятка рулонов парчи: тьфу, слёзы, а не товар. И за трофейную фелуку выручим гроши.
– Следует радоваться, что мы живы, синьор Винченцо – усмехнулся капитан, – и то – благодаря случайности, милости Всевышнего и храбрости рыцарей-храмовников. А то стали бы главным блюдом на рыбьем пиршестве или лотом на аукционе рабов.
– Кстати! – щёлкнул пальцами хозяин. – Спасибо, что напомнил.
Подошёл к борту и крикнул:
– Нет ли среди почтенной публики продавцов с Нижнего рынка? Имеется, что предложить.
Пожилой брюхатый перс с выкрашенной хной бородой, завсегдатай рынка рабов, поднялся на борт и кивнул:
– Готов прицениться. Кто у тебя, фряг? Юные девочки? Или хорошие мастера, знающие ремесло?
– Отчаянные ребята, семь штук. Настоящие красавцы, силачи и воины. Было бы больше, да и этих с трудом успел спасти от мечей.
Итальянец выругался, поминая «ке куло», «мерда» и каких-то монахов, не способных вовремя остановиться.
Из твиндека поднялись связанные пираты-неудачники. Они щурились на солнце и морщились, трогая перевязанные окровавленными тряпками раны.
– Плохой товар, – покачал головой перс, – никуда не годный. Ещё и порченый. Вот этому полурослику и цена – половина. А что с этим плечистым? Его головой тесали камни? Или использовали вместо тарана, пробивая борт корабля?
– Ну ты, харя сарацинская, – пробурчал потомок викингов, пуча единственный глаз, – если бы не верёвки, я бы с тобой по-другому поговорил. Выдрал бы тебе бородёнку по одному волосу. Крашеный, как портовая шлюха, тьфу.
Работорговец опасливо отступил к борту и заметил:
– Говорю же – дурной товар. Куда они годны? Разве что гребцами к «синим платкам».
– Жизнь – нелепая штука, – усмехнулся капитан, – пираты станут гребцами у пиратов. Комедия, достойная пера Аристофана.
– Договоримся, уважаемый, – вкрадчиво сказал Винченцо.
Взял перса за рукав шёлкового халата и зашептал что-то на ухо.
– Синьор Туффини, вы же не собираетесь продавать в рабство этому краснобородому мусульманину собратьев по вере?
Венецианец обернулся. Перед ним стоял высокий тамплиер, за ним замерли неразговорчивые спутники; все трое вновь облачились в монашеские плащи, скрывающие принадлежность к ордену.
Анри продолжил:
– Разбойники, несомненно, заслужили осуждение. Но рабство противно Спасителю нашему. И тем более недостойно, когда работорговлей занимается христианин.
Винченцо озадаченно почесал нос, косясь на плащи, под которыми угадывались очертания длинных мечей. Думал недолго. Хитро улыбнулся:
– Благодарю вас, достойные синьоры. Без вашего мудрого совета я не справлюсь: я всего лишь невежественный торговец, не искушенный в теологических премудростях. Вот скажите, как мне поступить: по закону, то есть сдать этих несчастных капитану порта? Чтобы их немедленно вздёрнули на виселице, как морских разбойников? Или продать их? Жизнь раба – не сахар, но это – жизнь. Если убийство – тягчайший грех согласно скрижалям, дарованным Моисею Господом нашим, то не является ли обречение на убийство таким же ужасным грехом? Иуда не казнил Христа, но разве его прегрешение не внушает нам ужас?
Купец сложил ладони и смиренно посмотрел на француза.
Анри сверкнул синими глазами. Промолчал.
Потом достал горсть золотых монет.
– Я должен деньги за доставку до Солдайи, как и договаривались.
Винченцо радостно протянул ладонь, но тут вмешался капитан:
– Не вы должны платить. Это мы обязаны вам жизнями за избавление от корсаров.
Сердито посмотрел на венецианца:
– Вы ведь не пожалеете дюжины солидов на награду для наших спасителей?
Поскучневший купец буркнул:
– Разумеется.
Запустил пальцы в мошну на поясе, начал отсчитывать на ощупь.
Тамплиер усмехнулся:
– Не утруждайте себя. Шевалье сражается не ради дюжины солидов, а рассчитывая на иную награду.
– Побойтесь бога, – заныл Винченцо, – я и так понёс колоссальные убытки. Максимум, что я могу – пятнадцать монет, и ни золотым больше.
– Я имел в виду совсем иную награду, купец. Когда-нибудь, умирая от старости над набитыми барахлом сундуками, ты тоже задумаешься о ней. Но будет поздно. Вот твои деньги за наше плавание. А теперь скажи мне, торгаш, сколько ты хочешь выручить за пленных разбойников?
Винченцо удивился:
– Не думал, что вашего брата интересуют цены на рабов. Но у меня нет тайн: я хочу сто солидов за всех.
– Странное дело, – вмешался спутник Анри, – жизнь свою, экипажа и пассажиров ты оценил всего в пятнадцать.
– Подожди, сержант, – строго сказал тамплиер, – итак, сто монет?
– Максимум шестьдесят, – быстро сказал перс, – не стоят они больше.
– Я согласен, венецианец, – Анри кивнул, – сто золотых. Снимай с них верёвки.
– Эй, франк, – крикнул арбалетчик Костас, – для чего мы тебе? Чтобы повесить? Так любишь убийства, что денег не считаешь?
Тамплиер не обратил внимания на слова пирата-неудачника. Добавил металла в голос:
– Снимайте верёвки, я сказал.
– Деньги вперёд, – поспешил заметить Винченцо.
Анри достал из-под плаща увесистый кошель. Бросил венецианцу.
– Надо бы пересчитать, – пробормотал купец, но капитан уже разрезал верёвки пленным.
Перс сплюнул и пошёл к сходням, бормоча что-то про бестолковых конкурентов. Тамплиер обратился к разбойникам:
– Теперь вы свободны. Подумайте, каким путём идти. В следующий раз я не буду столь снисходителен. Идите и не грешите больше.
Одноглазый вожак хотел что-то сказать, но маленький арбалетчик вытолкал его с корабля, шепча:
– Быстрее уходим, друг, пока сумасшедший церковник не оправился от солнечного удара.
– Не понимаю я вас, синьор, – задумчиво сказал Винченцо, – ещё вчера вы беспощадно рубили этот сброд и пять трупов сбросили за борт. А сегодня – спасаете их никчёмные жизни. Правда, не понимаю.
– И не поймёшь, торгаш, – сказал Анри и пошагал к сходням.
* * *
Стражник задумчиво пожевал бороду. Покачал головой:
– Нет, монах. Не припомню такого, а я всех лихих ребят на побережье знаю: служба требует.
– Попробуй вспомнить, – настаивал храмовник, – крепкий, широкоплечий. Из бродников-русов. Ростом невелик, зато ловкий. В бою предпочитает саблю. Светловолосый. И прозвище его – Хорь.