– Надо как-то их отвлечь, – задумчиво сказал Ярилов, – против такой толпы вшестером мы… Кстати! А где этот ваш Барсук? Как бой начался – я его и не видел.
Хорь и Анри переглянулись.
– Неужто сбежал?
Барсук появился неожиданно, будто из-под земли выбрался. Буркнул:
– Ну, чего шумите? Давно бы сбежал, коли было куда. Я эти ваши средневековые развлечения с сабельками терпеть ненавижу, не для того здесь.
Жук глянул на удивлённых товарищей и начал:
– Слышь, а ты странный…
– Какой есть, – перебил Барсук, не давая развить тему. – Дмитрий, у меня к тебе дело.
Отвёл князя в сторону:
– Ты сказал, монголов надо отвлечь? Я могу помочь.
– Каким образом?
– Прежде мне надо кое в чём убедиться. Твой дед был профессором истории в Питере?
– Да. Откуда ты… – Ярилов чуть не задохнулся от неожиданности.
– Потом, всё потом, – изуродованное лицо исказила гримаса; Дмитрий не сразу понял, что Барсук улыбается.
– Теперь по делу: помнишь, что такое «эрэсзэгэ “Заря”»?
– Ручная светозвуковая граната… Стоп. Кто ты такой?
– Говорю же – потом. У меня есть пара подобных штуковин. Брошу – отвлеку внимание караула, а вы уходите.
– А ты?
– За меня не переживай. Я тебя сам найду. Давай, полководец, готовь прорыв. И береги себя, ты мне живой нужен. У меня на тебя виды.
Барсук протянул ладонь. Дмитрий посмотрел в жуткое лицо, подавил отвращение и пожал руку.
– Успехов, князь.
– И тебе. Кем бы ты ни был.
* * *
Огромное пространство между Хвалынским морем, Итилем и Джаишем (башкиры называют эту реку Уралом) кипело, словно гигантский котёл: Великая Степь вновь породила несокрушимые орды, и не было избавления от пришельцев.
Горели кочевья саксинов, огузов и иных кыпчакских народов; перепуганные курени бросали скот и бежали на запад, мечтая спасти хотя бы свои жизни. Тех, кто пытался сражаться за родную землю, монгольская волна смывала, не замечая.
Были и те, кто без боя сдавался захватчикам, понимая бессмысленность сопротивления: беки и даже ханы ползли навстречу запылённым всадникам на коленях, надев на шею аркан в знак покорности. За эту верёвку их и притаскивали в ставку Субэдэя, где ждала одна награда – меч нукера, отрубающий голову с одного удара. Рядовых же кочевников благосклонно принимали в войско, распределяя по десяткам из проверенных бойцов – перевоспитывать.
Он вернулся: воплощение бога смерти, медноголовый пёс Чингисхана, великий полководец во главе железных туменов. В руке его – сверкающий меч возмездия, в сердце – холодное пламя мести.
Где степные акыны, которые сочиняли похабные песни про позор Субэдэя в Бараньей битве? Их синие отрубленные головы торчат на кольях, показывая вывалившиеся языки перекрёсткам дорог. Мухи теперь поют вместо них, жужжа над гниющей требухой, и могильные черви – их слушатели.
Ветер с востока уважительно гладит пять конских хвостов на бунчуке великого орхона Субэдэя, играет с шёлковым пологом богатого личного шатра. Там ждёт юная китайская принцесса, подарок темнику от нового великого хана: набелённые щёчки, крохотные ступни, нежное тело, алые губы, обещающие так много.
Зачем старому полководцу девка? Лучше бы великий хан дал ещё один тумен…
Принцесса не дождётся объятий. Этой ночью опять обречена скучать: Субэдэй собирает тысячников на совет. Первым будет говорить темник Кукдай, правая рука и ученик полководца. Молодой, толковый, всё верно излагает: сначала надо покорить кыпчаков в междуречье Итиля и Урала, потом разобраться с башкирами, уже после взяться за Булгарское царство. И только тогда, обеспечив тылы и надёжную связь с Каракорумом, идти на Русь. Может быть, через год…
Всегда невозмутимый Субэдэй вдруг вскакивает, выкрикивая гневные, несправедливые слова:
– Эти речи под стать сонной черепахе, но не стремительному беркуту. «Сначала это, потом то, через год». Наши враги передохнут от старости, ожидая: когда же туменбаши Кукдай соблаговолит победить нас? Там, за Итилем, за булгарскими землями, в сырых лесах, прячется шакал, которого глупцы обозвали Солнечным Багатуром. И мы должны найти его. Перевернуть Вселенную вверх дном, вытряхнуть, словно старый мешок из-под сгнившей муки – и найти!
Кукдай пришёл в себя. Спросил почтительно:
– И когда ты хочешь это сделать, дарга?
– Как можно скорее. Их земля – это не привольная степь, это леса и болота. Когда замёрзнут реки, они превратятся в надёжные дороги.
– Но холода совсем скоро, Субэдэй-багатур. Каких-то три месяца.
– Зима близко, – согласился темник. И повторил: – Зима близко. И пощады не будет.
* * *
Позади тоскливое ожидание предрассветного часа быка, когда лошади ложатся на землю, а часовым так сладко спится.
Осторожный спуск по крутой тропе, кони на поводу с обмотанными тряпками копытами и стянутыми мордами. Дрожь при шуршании камешков под ногами и вслушивание в темноту, едва разгоняемую цепочкой караульных костров… Ожидание.
Потом – две ослепительные вспышки подряд и жуткий грохот, от которых заложило уши, а в глазах долго ещё плавали сверкающие пятна. В седло – и вперёд; внезапно выросший перед конём ошалевший монгол, закрывающий ладонями лицо, удар мечом наугад – и ходу, ходу!
Бешеный галоп, ощущение полёта: неужели ушли?
И мороз понимания: не ушли. Вопли за спиной, топот копыт, свист стрел. От этих не уйдёшь: они годами тренировались загонять стада сайгаков на ханской охоте.
Развернулись цепью, охватывают с боков, не давая свернуть в неприметный овраг. Всё ближе и ближе. Вот уже первые стрелы засвистели.
Дмитрий нещадно нахлёстывал коня, умоляя:
– Давай, родимый, прибавь!
Кыпчакский жеребец распластался над степью, превратился в птицу, вырвался вперёд. Но не Кояш. Нет, не Кояш…
Серело небо, предвкушая рассвет; таяли последние звёзды, и вместе с ними таяла надежда. А ведь лес – вот он, совсем недалеко. Вдруг там застава рязанцев, которой вчера ещё боялись и не хотели, а сегодня: лишь бы была! Лишь бы выручили ребята. Потом разберёмся, отбрешемся, откупимся.
Встать на стременах, лечь на холку – чтобы облегчить скачку, вместе с конём – лететь, лететь к спасительной чёрной стене деревьев.
Вот и застава. Вернее, то, что от неё осталось: упавший тын, сгнившая солома на провалившейся крыше сторожки. Брошена, и давно. Чёрт…
Ярилов придержал коня, перешёл на рысь, оглянулся: Анри и Хорь рядом, Жук отстал, а последним – Сморода: его пузатый мерин явно выдохся под такой тяжестью.
Хаим заорал, перекрикивая ветер:
– Не уйдём, азохен вэй!
Анри поддержал:
– Я буду счастлив умереть в бою рядом с вами, братья!
Жук догнал. Сказал:
– Я остаюсь. Прощай, князь. И вы, франк и иудей, не поминайте лихом. Жаль, познакомились поздно, хорошие вы ребята.
– Отставить сопли, воевода, – возмутился Дмитрий, – попробуем. Кобыла у тебя хорошая.
Жук без слов показал: позади седла торчал обломок стрелы, кровь ручейками стекала по мокрой от пота шкуре.
– Всё, кончилась моя кобыла, а другую взять неоткуда. Да и Смороду одного бросать не дело. А вы пробуйте.
Развернулся, поехал навстречу монголам. Крикнул напоследок:
– Анастасии Тимофеевне поклон от меня.
Спешился. Погладил кобылу по морде. Мерин Смороды встал, отказываясь скакать дальше: бока его надувались и опадали, как кузнечные мехи. Боярин вывалился из седла, задрал правый рукав – чтобы сподручнее было махать булавой. Хмыкнул:
– А ты чего здесь, чёрт долговязый? Не взяли на пирушку?
– Да решил тебе сопли вытереть. Обидит ещё кто маленького.
Боярин хохотнул и тут же охнул: стрела ударила в толстую ногу.
Жук вытащил меч, крутанул над головой:
– Давай по одному, огрызки, не толпитесь.
Монголы окружали неспешно. Один крикнул что-то обидное, остальные захохотали. Луки убрали: видать, хотели взять живыми.
Жук зарычал, бросился на ближнего – тот едва успел отскочить, меч впустую рассёк воздух.
Воевода вновь поднял клинок и захрипел: горло охватила жёсткая петля аркана, в глазах потемнело.
Выронил меч, схватился за верёвку, развернулся.
Последнее, что видел – три маленькие фигурки, исчезающие за деревьями недалёкого леса.
Глава пятаяЗа княгиней
Сентябрь 1229 г., Владимирская земля
Начало сентября, как томная женщина: дни – тёплые, ночи – нежные, и кажется, что холода никогда не наступят. Берёзы меняют зелёные листья на золотые монеты; темнеет, наливается пьяным соком последняя клюква на болотных кочках, а боровики входят в самую силу, крепко утвердившись на грузных ножках.
Но бабье лето коротко, как и бабий век. Рыжая белка, лесная проказница, знает: зима близко, и спешит делать запасы. Разжилась аппетитным жёлудем, потащила в заранее присмотренное дупло, царапая коготками кору, огибая ствол по спирали. И – отпрыгнула испуганно, чуть не свалилась. Выронила добычу, заверещала сердито.
– Ладно, не шуми, – прошептал Дмитрий, – а я никому не скажу, где ты богатство своё прячешь.
Не к лицу владетельному князю на дереве, скрючившись, торчать – а что делать? Отсюда подворье Кольца – как на ладони, всё видно: как караул ставят, когда собак спускают, сколько построек и каких. У Дмитрия отряд невелик, тут уж не до субординации. Каждому приходится свои часы на наблюдательном посту отсиживать.
По стволу постучали три раза: вниз зовут.
Ярилов спускался, цепляясь за ветви. Ругался тихо, обдирая руки. Наконец, спрыгнул.
– Поешь, дюк.
Анри протянул сухую горбушку со шматом солонины. Хорь проворчал:
– Третьи сутки без горячего, хотя бы кипяточку похлебать. Лето на исходе, долго не протянем, мёрзнуть будем под утро.
– Это тебе не в жаркой Тавриде цикад слушать, когда только ночь приносит облегчение от дневной жары, – усмехнулся тамплиер, – а здесь костёр не разжечь, сам понимаешь. Или надо в лес подальше уходить, чтобы из острога огонь не заметили.