Рязанцы рассмеялись:
– Здорово, дядя Хорь! Славно вы тогда порыбачили.
– Погоди, не перебивай. А потом…
В княжеских палатах с треском распахнулись ставни, появилась половчанка, служанка Анастасии. Крикнула что-то, не разобрать – и голова её лопнула, как раздавленная в пальцах клюква.
Хорь подскочил, и тут же рязанцы навалились на него: двое схватили за руки, третий выхватил меч.
Присел, рванул вниз повисших на плечах: гридни стукнулись головами, ослабили хватку. Вывернулся, ударил третьего в челюсть, перехватил запястье – из свалки выбрался с трофейным мечом в руке. Прохрипел:
– Что удумали, ушлёпки?
Со всех концов двора бежали рязанцы: кто в дом, кто – в толпу, сгрудившуюся вокруг Хоря.
Крутился, отбивая удары, да прозевал: еле успел отшатнуться, рязанская сабля отхватила кончик носа. Потемнело в глазах от боли. Отмахнулся мечом, отрубил обидчику кисть вместе с саблей, ухмыльнулся:
– Такого красавчика попортили, ублюдки!
И запел старую считалку:
Когда по морде втащили палкой —
Не плачь, не бойся – держи дыхалку…
Он рубил, отскакивал, уворачивался от ударов, а в голове – одно: «Это что же такое?!» И ещё: «Где княгиня и мальчишки?»
Болталась правая рука, перебитая топором – перебросил меч в левую. Крикнул:
– Десницу вы мою попробовали, так получите и шую!
Любая драка, любая свалка:
Держись, десантник! Держи дыхалку…
Кровь заливала глаза – своя и чужая, не разобрать.
Пробился, вскочил на крыльцо, закричал:
– Настя, держись, я иду!
Дверь распахнулась – из дома вывалилась толпа, в шлемах и кольчугах. Готовились, значит, заранее.
– Шмоки позорные! – заорал Хорь и бросился на гридней. Передние рванулись в стороны в ужасе; шагнул, ещё немного – и знакомые коридоры княжеских палат; но между лопаток вонзился дротик. Хорь раззявил рот, пытаясь вдохнуть – не получилось.
Ткнул наугад – попал: завизжали. Ещё раз ударил – мимо, клинок распорол пустоту. Споткнулся, упал на доски крыльца.
Рязанцы налетели, рубили упавшего, толкаясь: каждый хотел внести свою лепту, избавиться от ужаса перед легендарным жидовином. Лезвия кромсали, отрывали куски тела – уже бездвижного.
Хорь увидел: ярко-синее небо, вёсла расплескивают бирюзу, скрипят снасти. Хася, брюхатая, стоит на берегу, смотрит из-под руки; двое держатся за её подол, а старшенькие – отдельно, сами.
Улыбнулся и умер.
* * *
Юрий Игоревич сидел на княжеском кресле, утверждённом посреди палаты; рядом – отец Никодим, иерей добришский, сморщивший личико в елейной улыбке. Вокруг толпились рязанские дружинники – грязные, перемазанные кровью. Воевода, заменивший уехавшего Евпатия Львовича, закончил доклад на ухо: добришские дружинники кто перебит, кто пленён, а кто и на рязанскую сторону переметнулся; конь золотой, Кояш, гридней раскидал да убёг, не смогли взять; тысяцкий народишко собрал, чтобы о смене власти объявить, только тебя ждут; потери считают; а этих пока не нашли, но весь город вверх дном перевернули и найдут обязательно.
Юрий Рязанский поморщился, заелозил на кресле.
Княгиня гордо выпрямилась, усмехнулась:
– Красавец. Сел на чужое, словно муха на калач. Задницу-то не печёт?
Вмешался поп:
– Зря ты так, смирение жёнам больше к лицу. Уйми гордыню-то.
Анастасия фыркнула, будто комара сдувая. Сказала рязанцу:
– Вели своему пёсику в рясе не тявкать. Переметнулся-то быстро как, а? Будто мочало на ветру, а не слуга Господа.
– Потому как верное моё дело, – заявил Юрий, – и престол Добришский теперь мой: так оно и по лествице правильно, и по божьему закону, и по человеческому. И тебе говорю: хватит кривиться-то. Признай правоту и выходи замуж за меня. Тогда останешься княгиней Добриша, а нет – продам в неволю. Давеча персидские купцы приходили, просили помощи, а то Димка твой торговлю рабами в княжестве запретил. Станешь наложницей басурманина какого-нибудь, упрямица.
– Где же видано, чтобы мужняя жена замуж выходила?
– Мужняя – нет. А вдова – свободно. Сгинул проходимец в Булгаре, труп его вороны растащили, есть свидетели. Так что соглашайся. И сыновей твоих приму, как своих, сиротами не останутся.
Анастасия напряглась, придержала рвущиеся слова о брехливых собаках. О другом сказала:
– Хочу Антона и Романа увидеть. Прямо сейчас. Вели привести.
Юрий ответить не успел – влез торопливый воевода:
– А вот как споймаем, так тут же и приведём!
Рязанец сплюнул, сверкнул взглядом на боярина. Анастасия облегчённо рассмеялась:
– Нашёлся, ловец. Ты хозяйство лови своё, когда по малой нужде пойдёшь, чтобы не опозориться. А князь Дмитрий Тимофеевич жив.
– Откуда знаешь? Продам-ка я тебя персам всё-таки, если по-доброму не хочешь. Только сначала сам потешусь да дружине позволю.
Анастасия сделал три шага вперёд – дальше не пустили гридни, перегородив путь скрещёнными копьями. Положила тонкие пальцы на копейное древко, погладила двусмысленно. Вдохнула глубоко, приподняв грудь. Посмотрела на рязанца пристально. Губы алые облизала, сказала с придыханием:
– Откуда про мужа знаю? Чувствую. Я ведь такая, чувственная. Особенная. Не для каждого.
Юрий покраснел, отвёл взгляд. Сказал тихо:
– Да, всем ты хороша. И умна, и красива. Снишься ты мне, княгиня. Волосы особенно. Когда распустишь – наверное, чистая русалка. Жаль, не видел.
– Так в чём дело? Показать недолго. Если эти дуболомы мешать не будут.
Юрий цыкнул: гридни убрали копья. Княгиня сделала ещё шаг – последний. Подняла руки, скинула плат с головы. Вытащила заколку из рыбьего зуба – косы золотые заиграли, падая, зазмеились по плечам.
Юрий смотрел на солнечные волны, замерев.
Княгиня улыбнулась и ударила заколкой в левую сторону груди рязанца. Юрий вскрикнул; хрустнула кость, ломаясь о кольчугу под кафтаном; выдохнул гридень, рубя саблей по лебединой шее.
Кровь хлынула на сапоги нового князя Добришского: тот бросился вон из чужого трона, завопил.
Анастасия что-то шептала, но лишь кровавые пузыри лопались на алых губах…
Глава восьмаяСардар эмира
Сентябрь 1229 г., севернее реки Урал, окрестности крепости Каргалы
– …Димушка, любимый мой.
Ярилов сел на нехитрой походной лежанке – попона поверх охапки сена. Тряхнул головой. Слова княгини прервали сон, прозвучали явственно – будто на ухо шептала. То ли звала, то ли прощения просила.
Встал. Плеснул в лицо из ковша, смывая наваждение: истосковался, скорее бы с делами разобраться, да домой, Добришем володеть. Натянул кольчугу, гремя железом, затянул пояс с тяжёлым мечом. Вышел под предрассветное небо: звёзды бледнели, прощаясь.
Азамат встретил у костра:
– Сам поднялся? Я уж хотел за тобой посылать. Вернулись лазутчики. Всё, как ты сказал: в два кольца вокруг крепости стоят, не прорвать. Не вижу, как справляться будем: с тысячей против пятнадцати. Не получится
– Если глупо в лоб переть – конечно, не получится. А если с умом, то может выйти. Как с лодками?
– Все челны по деревням собрали. Рыбаки тебя проклинают: у них самая путина, перед зимой рыба нажирается, а теперь они без запасов. Голода боятся.
– Впроголодь прожить можно, а с отрубленной монголами головой – вряд ли. Перетерпят рыбаки. А с соломой что? С лошадьми?
– Всё, как ты велел. Приготовлено.
– Теперь одно осталось: весточку Алтынбеку передать. Чтобы сделал всё согласно замыслу. Не упрётся? Говорят, он своенравный да самолюбивый, слушать никого не хочет.
– Был такой, – кивнул кыпчак, – да, думаю, поменялся. Три недели в осаде кого хочешь охолонят.
– Верю, – сказал Дмитрий. Сел на седло у костра, принял плошку. Подул, отхлебнул варева. Скривился:
– Это что? Горчит.
– И хорошо, – улыбнулся Азамат, – на степных травах отвар. Багатура бодрит, дух перед боем поднимает. А то ты смурной какой-то. Устал?
– Да о своих всё думаю. О жене, о сыновьях. Соскучился сильно. И как ты без семьи?
– Да что же вы все женить меня хотите? – рассмеялся Азамат. – То Хорь покою не давал, то ты теперь. Один Анри, молодец, не мучил: у них в Ордене ни с бабами, ни о бабах и говорить не принято. Алтынбека, даст Всемогущий, выручим – так и он старую песню заведёт, тоже ему не нравится, что холостякую. Сестру выдать за меня мечтает. Сестра у него в Биляре есть, Айназа.
– Как? – удивился Дмитрий.
– Айназа, «нежная, как Луна» по-булгарски. Её в русском квартале Биляра любят, часто туда ходит. Русичи «Настей» называют. А что?
– Ничего, вспомнилось кое-что. Так женись. Брак с принцессой Булгара – о чём ещё мечтать?
– Да ну. Успею ещё. Да и какая у меня может быть семейная жизнь? Годами из седла не вылезаю. Ладно, не о том сейчас думать надо. Когда начнём?
– Хорошо бы завтра ночью. У осаждённых кони слабеют от бескормицы, тянуть нельзя. Но надо наверняка знать, что эмир наше послание получит.
– Получил уже, надеюсь.
– А как узнаем?
– Полудня дождись, брат. Тогда выясним.
* * *
– Ещё раз пойдёшь? Рассветает скоро, опасно.
– Пойду. Вода нужна.
Алпар сложил кожаные вёдра, затолкал за пояс – руки должны быть свободны. Поправил кинжал. Пробрался между кольями частокола, сбежал вниз по земляному склону.
Вода близко, рукой подать – да эти шаги смертью пахнут. Буквально: третий день приятель из сотни на берегу лежит, пробитый монгольскими стрелами, раздуло труп на солнце.
Пригнувшись, добрался до реки. Всплеск заставил оглянуться: по течению плыла какая-то коряга. Вдруг от неё отделился кусок, отправился к берегу.
Нет, не кусок! Голова. Лазутчик монгольский. Булгарин неслышно вытащил кинжал, приготовился. Дождался, когда полуголый человек выбрался на песок.
– Брр, холодна водица, – прошептал пловец по-булгарски, стаскивая мокрое исподнее. И выругался – монголы так не умеют.