Хрустнуло, жутко и низко. Ведьма вздрогнула, глухо застонав. Низкий сильный звук шел изнутри, не смолкая, лишь становясь выше и поднимаясь к потолку. Набирал и набирал обороты, с воем и присвистом. И оборвался, почти поднявшись до визга пилы-циркулярки, резанув хрипом и оханьем, куда больше приличествующим жаркой ночи на двоих. Дуайт вздрогнул, понимая слова Марка про голос ведьмы. По спине, остро пробежав вдоль позвоночника, скользнула обжигающая искра мгновенного возбуждения.
– Теперь понимаешь? – Марк, отступив от ведьмы, покачал головой. – Ничего, сейчас так уже не будет. Надо лишь подождать.
Дуайт решил не ждать. Натянул ремень, заставив ее засипеть. И чувство пропало, ушло внутрь, успокоившись. Но…
Он знал. Теперь знал точно. Что никогда не забудет того обещания, услышанного в звуке боли. Того наслаждения, окутавшего от звука. Никогда.
Командор поднял руки. Звякнуло, еле слышно хрустнуло. Намордник аккуратно лег на стол, заскрипев серебром, ставшим в два раза тоньше.
– Вот теперь можно поговорить. – Марк сел на стул. – Желать тебе здравствовать не стану. И не поинтересуюсь твоим именем. Это совершенно не нужно. Нужно другое. И очень хочется надеяться на твой здравый смысл. Умереть от пули не то же самое, что умереть от боли. Ты готова разговаривать?
Ее голос… Дуайту хотелось, очень сильно хотелось, чтобы тот оказался другим. Но чудес не бывает. Голос оказался именно тем самым. Низким, бархатным, обволакивающе-медовым и… опасным. Ведьма не сдавалась даже сейчас. Скрученная по рукам и ногам, сидящая на троне боли и одна. Если она и боялась, то не сейчас. Куда опять делся страх? Этого Дуайт не знал. Он понимал совершенно другое.
Марк был прав, оставив кобуру на столе. И как командор сможет выдержать разговор и не захотеть спасти, отпустить, служить ей… этого Дуайт не осознавал.
– Поговорим, священник. Не хочешь попросить своего пса воткнуть в уши что-то плотное? Он пахнет вожделением, как кобель перед сукой в течке. Разве ты не чувствуешь? Если твой пес сойдет с ума, желая меня куда больше своей черноволосой девки, что случится?
Командор хмыкнул.
– Ведь ты права. Но, знаешь ли, не все в твоей власти. Доказать?
– Попробуй. Кто из нас успеет сказать раньше что-то нужное и правильное для него?
Марк хмыкнул еще раз.
– Почему ты думаешь, что мне надо что-то говорить?
Движение его руки Дуайт не заметил. А ведьма, если и успела, что могла сделать? Ничего. Хрустнуло там же, где ее грудь обнимал металлом странный серебряный паук.
Через мгновение Дуайт замотал головой, гудящей, как после хорошего хука справа. Ну или, если бил Шепард, слева.
– Ты со мной, Дуайт?
– Да. Что это было?
Марк усмехнулся. Сегодня он стал просто самим весельем.
– Морок, наваждение, ведьмина сила, козни дьявола. Называй как хочешь, все равно. Сидя к тебе спиной, она смогла успеть нащупать тебя и начать подчинять. Сильная…
Сильная. Дуайт помнил всех их. Мужчин и женщин, встреченных в пустошах, подстреленных из «упокоителя», револьвера или переломанных ударами его мере. И сожженных на кострах, утопленных в мешках с камнями, разорванных двумя байками пополам. Такого с ним не случалось. Никогда.
Снова щелкнуло. Ведьма выругалась. Красиво и сложно. Голос уже не казался бархатным и обволакивающим.
– Советую не богохульничать. Я очень терпелив, даже общаясь с детьми Козлоногого. Но коснешься Господа милосердного или его сына… клянусь, долбаная адова сука, пожалеешь. Не стану бить. Вырежу из тебя кусок плоти, которым ты привлекала своих мужиков. И заставлю сожрать.
Дуайт замер. Марк никогда не позволял себе говорить так… Ни разу. Что-то шло не так.
Командор резко поднял руку, замахнулся и… замер. Криво усмехнулся. Протянул руку к кейсу и, сразу же нащупав необходимое, вогнал себе в шею полный инъектор. Дуайт сжал рукоять револьвера. Что-то шло не так.
– Отдохнула, пока ехали… – задумчиво протянул Марк. – Отдохнула.
Голос священника изменился. Дикого яростного напряжения в нем не слышалось. Командор Марк вернулся, выгнав чудовище, сидевшее на его месте только что.
– Главное, успеть заметить вовремя, сержант, – он улыбнулся, широко и светло. – Какая умница. Придется все же делать больно. Когда им больно, получается не все. Не стану просить прощения. Я уже просил тебя быть сговорчивее, просил не заставлять меня делать тебе больно. Виновата только ты сама.
Мизинец на правой руке хрустнул не очень сильно. Правда, торчал он теперь совершенно ненормально, переломанный сразу в двух местах. Ведьма закричала. Без всяких там колдовских штучек и модуляций.
Марк дождался, пока она успокоится. И сломал еще один палец, на той же самой руке.
– Станешь говорить?
Ведьма кивнула.
– Правильно. Нас ведут от самого форта?
– Да, крестоносец.
– В форте есть ваши?
– Мы есть везде. Имя нам легион.
Марк понимающе кивнул.
– Это мне как раз известно очень давно. Сколько ваших есть у нас? Нет-нет, миз, не стоит, не надо врать или молчать. Мы еще только начали разговор, и нам предстоит преодолеть много вопросов. Если сейчас сломаю пару пальцев, то к середине разговора мне придется начать ломать тебе кости. К примеру, на ногах. Или делать что-то болезненное. По-настоящему болезненное.
Ведьма ответила тихо. Еле слышно, так, как ветерок свистит в замочную скважину. Но Дуайт услышал. Не удивился, как-то так все выпадало нужной картой. Подозревать пятерых предавших жителей Форт-Кросс не пришло бы и в голову. Но уж как есть.
– Спасибо. – Марк довольно улыбнулся. Отхлебнул кофе. – Продолжим.
– Я не хочу продолжать. – Ведьма скрипнула зубами. – Убей меня. Все равно ничего не вытянешь.
– Уже вытянул.
– Ничего ты не узнал важного. Крестоносец, все эти людишки нам не больше, чем самое обычное насекомое. Использовали и забыли. Ничего серьезного я тебе не скажу. Боль? Попробуй…
Что-то шло не так. Совершенно. Дуайт косился на командора, молча смотрящего на ведьму. Марк явно понимал, о чем та говорит.
– Выжидаешь… Идет буря, я чувствую ее. И в ней прячутся твои братья и сестры. Хочешь умереть? Не верю.
– Какой умный белый мальчик… – засмеялась ведьма. От ее смеха, тихого и опасного, становилось не по себе. – Все понимаешь. Чувствуешь бурю. Еще бы ты ее не чувствовал. Ты такой же, как я. Только носишь эти кресты и темный балахон. И хочешь быть хорошим. Хотя добра в тебе нет. Ни капли.
– Заговариваешь меня, тянешь время. Тяни, не поможет. Пуля быстрее любого из вас. А добро? Много ли ты в нем понимаешь?
– Не меньше твоего. Что ты сделал хорошего, крестоносец? Вы все только и можете, что убивать моих сестер и братьев, жечь на кострах и пичкать свинцом, сплавленным с серебром. Вырыл ли ты хотя бы один колодец за свою никчемную жизнь? Вылечил хотя бы стадо свиней для поселенцев на границе пустыни?
– Философия несла вред еще до Бойни. Сейчас она – само зло. Каждый делает предназначенное ему, ведьма. Ты убиваешь людей тысячью способов, я спасаю их от тебя. А колодцы пусть роют другие.
Ведьма снова засмеялась.
– А ты убивал только детей нашего отца? Не ври самому себе, священник, это же ложь.
– Убить своего врага – не грех. Если убийство служит защите добрых людей.
– Добрых людей… Такие, как эти самые добрые люди, когда-то уничтожили мой народ. Стерли, смахнули, как мусор. Это добро?
Марк не ответил.
– Твоя Церковь, крестоносец, несет мир и веру в справедливость. Это говорит каждый из вас. Почему моя вера в мою справедливость и мой мир неправильная?
– Мир дается только тем, кто заслуживает его. – Командор, наконец-то, допил кофе. – Твой новый народ мира не заслуживает. Вы сеете только смерть, и только ее пожинаете.
– Ты сам-то слышишь себя?
Марк не ответил. Затыкать рот ведьме он не стал. Лишь подвинул ближе металлический лоток с металлическим ужасом. И встал. Ведьма закричала минуте на третьей.
Печь оказалась тут же, за одной из двух внутренних дверей. Несколько баллонов с газом стояли наготове, только прикрути шланги и дай им растопить чертово пекло внутри металлической пещеры. Уголь хранился рядом, в четырех огромных корзинах. Пришлось попотеть. Но оставлять тело ведьмы здесь или тащить его наружу было неразумно. Буря приближалась. Дуайт чувствовал это через толщу стен и земли.
Они узнали немного. Но и сказанного оказалось достаточно. Несколько новых имен, брошенных ведьмой, ничего не сказали Дуайту. Марк же выругался. Витиевато и очень грязно. Крысы-предатели врылись в Анклавы очень глубоко. И в саму Новую Церковь тоже.
Впереди ждала дорога. Оставшиеся десятки миль до хреновой базы под песками и скалами Мохаве. И Дуайт уже нисколько не сомневался, как кончится их дерьмовая экспедиция. Радоваться не выходило. Хотя… с Изабель он окажется теперь до самого конца. И никак иначе.
После смерти ведьма не стала страшной, не покрылась бородавками или волосами от ушей до пяток. И у нее не отрос хвост. Красивая мертвая и совсем молодая женщина. Вставшая на сторону, выбранную по велению ее собственного сердца. Она оказалась храброй и держалась долго. А упрекнуть ее в предательстве Дуайт не смог бы совсем. И даже не смог представить, что и как быстро сказал бы он сам.
Пламя ревело внутри печи. Бесновалось, пожирая совсем недавно бывшее упругим живое тело. Никакой жалости или желания оказать последние почести несдавшемуся врагу. Глупости. Здесь шла война, и в этой войне сторона Дуайта проигрывала. А выигрышем было само существование. Из-за чего испытывать жалость? Из-за красивых глаз дикого разреза или слов, несущих правду? Да, правду. Только правда у каждого своя. Тут ведьма была права полностью.
До «Ориона» они добрались без проблем. Хотя и в масках.
Antem (The Unforgieven-IV)
Жизнь у Хавьера складывалась хорошо. Ну, для всего происходящего вокруг, в смысле. Как так получилось, что тому виною, но в его родной деревушке, на самой границе с последними тремя штатами КША, Бойня ощущалась слабо.