Хотя, кто знает, может, дело в том, как ее, саму жизнь, принимать. Семья Хавьера Мартинеса принимала ее как есть. Что в ней было до Бойни, что семья потеряла? Уж точно не столько, сколько утратили el gringos.
Дом семьи Мартинес стоял на своей земле последние сто с небольшим лет. Кто-то что-то пристраивал, кто-то что-то убирал. Даже клозет со смывом в их семье остался после Бойни. Когда воды хватало в баке. Но в основном все пользовались вновь выкопанной выгребной ямой и аккуратной крепкой будкой из досок, сколоченной поверх нее. Ну, да, пришлось окружить дом высокой стеной с проволокой поверху. Хотя для начала деревня, скинувшись всем, и, самое главное, рабочими руками, обновила полуразрушенные стены вокруг нее. Превратили ее в небольшую крепостцу.
Да, сеять и собирать теперь приходилось осторожнее, выставляя дозоры и отправляя на сбор всех, включая женщин и стариков. Но никто не жаловался. Вся большая семья прекрасно понимала – их товару место есть всегда, в любые времена и при любых потрясениях. Семья Мартинес никогда не занималась кокаином. Коньком семьи всегда была el cannabis. Спокойная и ровная, успокаивающая и умиротворяющая, собранная, высушенная, расфасованная. Запасов пакетов семье хватило на много лет от начала Бойни.
Было ли скучно жить именно так? Хавьер не жаловался. Другой жизни он не знал.
Было ли плохо их занятие? Этим жили с добрый десяток поколений. И баста.
С утра, как и его соседи с ферм или других деревенек, выращивающих маис, картофель, кукурузу, фасоль, бобы, лук и перец, пасущих коз или буйволов, Хавьер радостно улыбался солнцу. Эта добрая, золотая и теплая лепешка-tortilla грела и светила всем им одинаково. И семье Эрнандес, чья говядина славилась на всю провинцию, и семье Родригес или Гарсиа, чье зерно расходилось по округе десятками бушелей, и даже маленькой, но очень сильной семье Круз, охраняющей границы провинции и ничем другим не занимающейся.
Полновесные серебряные «орлы» для всех одинаково хороши в своем блеске, тяжести и стоимости. И благородно-тусклые кругляши, привозимые старшими Мартинесами из Тихуаны, из Остина, из Джексонвилля, из Форт-Кросса, радовали все семьи округи. Семья Эрнандес, привозя на ледник туши, колбасы и потроха, а в кладовые кожи, сапоги и куртки, совершенно не противилась деньгам. Семьи Родригес и Гарсиа, разгружая повозки, полные мешков муки, брали, не смущаясь, деньги, полученные от торговли «бес-травой». Ну, а семья Круз, делая ежемесячный объезд всех охраняемых ranchieros и прочих, всегда с улыбкой принимала увесистые замшевые мешочки, набитые «орлами».
Хавьер, тогда еще совсем маленький, круглый, взъерошенный, с густыми черными бровями, соскакивал с деревянной кровати, накрытой тюфячком, плотно шуршащим листьями маиса, бежал наперегонки с тремя братьями и двумя сестрами умываться к колодцу. Родственников в los coral проживало много, до пятого-седьмого колена.
Вода из колодца, выложенного гладкими белыми камнями, холодила зубы, заставляла фыркать и подпрыгивать, ежиться. Золотистая лепешка на голубом небе смеялась с детьми, согревая замерзших. Двое молодых дядей Хавьера, Диего и Педро, знай себе окатывали племянников и племянниц, закаляя по какой-то хитрой системе. Madron Луиза, всегда стоявшая на крыльце своего дома, улыбалась, хмуря брови, тонко выщипанные по моде.
Гребень стены, где ходили вооруженные взрослые, ронял все удлинявшуюся тень. С общей кухни несло ветром вкусные запахи бобов с мясом и густым соусом, свежих лепешек, густо сваренного кофе, зелени и пряностей. Хавьер, всегда любивший вкусно и много поесть, всю оставшуюся жизнь расплывался, как довольный кот, вспоминая детские утренние часы.
Основной доход семья получала не с нескольких полей, сплошь засеянных дешевыми сортами. Нет. Главными благодетелями Мартинесов, пережив Бойню, стали несколько приземистых и длинных пластиковых коробов. Там, в парилке и духоте, вызревали лучшие кусты, благородно-зеленые, осыпанные соцветиями. Там Хавьер провел много детских часов, обучаясь у старого Роберто. Но тянуло его к другому.
Каждый приезд мужчин, хотя частенько и женщин, семьи Круз становился для него маленьким праздником. Madron Луиза, видевшая все и вся за своим черно-красным веером, хмурилась и приходила вечером к родителям Хавьера. Случалось, его даже пороли. Но каждый раз, заведомо узнавая о дне и часе их приезда, Хавьер обязательно оказывался где-то рядом.
Конечно, сама семья всегда могла постоять за себя. Частенько во время дальних отлучек мужчин, продававших и доставлявших выручку с проданного, тем приходилось стрелять, резать, убивать всем, что попадало под руку. Оружейная комната Мартинес вызывала зависть у всех вокруг, как и отвага мужчин. Только не у семьи Круз.
Семья Хавьера владела несколькими тяжелыми трехосными фургонами. Броня, местами державшаяся не на сварке, а на клепках. Круглые черепахи башенок на спине каждого смотрели в мир хитрым прищуром пулеметов «браунинга». На таких усачи с красными платками на крепких шеях выезжали по делам торговли. Старые машины, каждый раз после поездки встававшие в большой ангар старика Санчеса и его сыновей на ремонт.
Семья Круз имела разную технику. Но группы, охранявшие провинцию, всегда собирались одинаково. Тройка квадроциклов, бронированный грузовик, высокий, большой. И броневик-вездеход. Никаких клепок, никакой плохо подогнанной броневой плиты. Оружия одной группы вполне хватило бы на всю семью Мартинес. Но главным богатством семьи были ее бойцы. Мужчины и женщины, одинаково подтянутые, умелые, скрывающие лица за клетчатыми плотными платками и очками-масками на половину лица. В абсолютно одинаковой форме, увешанные с ног до головы оружием, стоившим столько же, сколько все оружие Мартинесов. И Хавьер очень хотел стать таким же.
Когда ему стукнуло шестнадцать, в провинцию заехали вербовщики КША.
– Что, сынок, хочешь повоевать? – спросил Хавьера сержант, протерев затылок платком, и надвинул шляпу на глаза. – А?
Хавьер дернулся ответить и замолчал. Madron, сухая, высокая, в черном, уже шла к нему. Рассекала толпу на рыночной площади, обгоняя телохранителей. Люди расступались, шепчась и оглядываясь. Луизу побаивались.
Вербовщик покосился в ее сторону и вздохнул. Чертовы мексикашки! Вон, прет гранд-маман, явно мать или любимая тетка парня, единственного на всю округу желающего записаться.
Конфедеративные Штаты пели свою последнюю песенку. Дикси, триста лет назад не давшие Союзу забрать их свободу, ревевшие rebel-yell под красно-синим знаменем, не смогли пережить Бойню. Союз, наплевав на братский договор, давным-давно подписанный с их стороны Линкольном, предал их. Вместо войны с исчадиями ада случилась новая война с янки. И южане проиграли северянам. Держались Техас, Нью-Мексико и кусок Алабамы. И все. И где брать солдат?
– Хавьер! – Madron остановилась рядом. На вербовщика она даже не взглянула. – Тебе стоит отойти от этого человека.
– Но…
– Помоги сестре! – Луиза нахмурила брови. – Живее.
Вербовщик вздохнул. Рекрут из здоровенного мексиканца был бы хоть куда. Madron наклонилась к нему, пробежалась взглядом, неторопливо, сверху вниз. Вербовщик, ветеран «Парней Дьюи», краснорожий, с дубленой кожей на загривке, дернул верхней губой. Как старый, с белыми ниточками шрамов по вислым щекам, бульмастиф, показывая клыки. У сержанта левый клык, желтый, прокуренный, давно сломался. Но добрее и мягче он от этого не казался.
Серый мундир пехоты говорил сам за себя. Две «Южных звезды», один «Мексиканский крест», нашивки за пять серьезных ранений, дополнительная желтая «галочка» к нашивкам сержанта. Ему довелось повоевать. И с людьми, и с нечистью, идущей на землю из Адских врат. Хотя, судя по скрещенным саблям на кепи, в последнее время он воевал именно с людьми. Бойня этому не мешала.
За его спиной сидели, курили, перемигивались с местными шлюхами его люди. Пять серьезных, испытанных бойцов. С полным комплектом вооружения и боеприпасов.
Но сержант все же нервничал при виде этой немолодой женщины с красивой большой черной пелериной на плечах, с веером, постукивающим по ладони, с оценивающим взглядом глубоких карих глаз. О да, дьявол ее побери, глаза эти оценивали безошибочно.
Они видели и растоптанные, со старыми подметками сапоги сержанта. И его витой шнур-аксельбант, надеваемый только на такие выезды и чуть блестевший серебром канители на застиранном сером материале мундира. Дрожащие, плохо слушавшиеся пальцы правой руки, бывшие такими уже три года как, с последнего ранения.
– Нечего вам здесь делать, gringo. – Madron расстегнула сумочку, выложила перед сержантом пять серебряных долларов с «орлом». – Выпейте с вашими парнями за наш счет. И езжайте дальше. Не задерживайтесь.
Сержант не стал с ней спорить. Они уехали под вечер.
Разговор Луизы, отца и матери с Хавьером был не очень долгим. Спорить не хотелось. Но желания младших madron уважала. Сложно бороться с глупостью тех, кого любишь. Семья Круз согласилась взять Хавьера на обучение.
– Хави, хватит лентяйничать. – Алехандро Круз поднес к глазам бинокль. – Нам скоро выезжать.
Хавьер, в очередной раз воткнувший кирку в спекшуюся от солнечного жара землю, сплюнул. Лентяйничать…
Алехандро-младший, выбрасывавший из ямы землю, подмигнул ему. И тряхнул головой, сбрасывая пот. Прямо как собака. Хотя… как раз собака, на удивление флегматичный ретривер Роско, страдал от жары куда меньше людей. Пес прятался под брюхом бронефургона патрульных и лежал, высунув язык. Он бы залез под бронеавтомобиль, но времена пошли такие… горючего стало не хватать. И на квадроциклы тоже.
Хавьер, Алехандро-младший, Педро и Альмадовар рыли длинную глубокую могилу. Спорить со старшим Крузом никто не собирался. Да и не получилось бы по-другому. Пусть найденные растерзанные тела принадлежали gringos, но их уважали. Отец Бартоломью, отец Натаниэль и отец Элайя заслужили покоя в земле. Жечь их Алехандро-старший наотрез запретил.