— Как дома оказался, — не удержался он, садясь на тот самый стул, что недавно занимал Горпагон. — Чаем хоть напоишь, голуба моя?
— Даже с бутербродами. — обнадежила Горгона. — Тебе сыр, колбасу, масло или ветчину из банок?
— Можно всего вместе, да побольше, красавица, побольше.
Горгона щелкнула пальцами и один из силуэтов, маячивших в двери, пропал. Зато два других шагнули вперед, оказавшись рядом со стулом, звякнули металлом. Ну, дальше понятно — браслеты вокруг лодыжек, потом цепь на пояс и конец всего хозяйства — к кольцу, врезанному в пол. Надежно, умело, привычно. Профессионалы, чего уж…
— Боишься меня? — Бирюк подмигнул Горгоне. — Не пришедшего в себя, косого, как японец на карикатурах, а боишься.
— Опасаюсь, не бери в голову. Стандартные меры предосторожности, — Горгона положила пачку сигарет, хороших и привозных, с английской надписью и спички. — Кури, наркоман.
Первая пошла как по маслу, скуренная в три затяжки. Вторая неожиданно заклубилась кашлем в легких, но он справился, отплевался, а дальше смолилось уже лучше.
— Что в еду с водой мешали?
Горгона улыбнулась, ярко и открыто, совершенно неожиданно:
— Какая разница то? Будешь хорошим мальчиком, перестанем подмешивать, в себя придешь. Ну, а если будешь плохим, объявишь голодовку и откажешься сотрудничать, так у нас хороший медицинский отсек. Стану накачивать, резать, бить, колоть, жечь, спалю все волосы и хорошенько разберусь с твоими яйцами. Может, прибью их к полу в дровянике и подожгу его к чертям собачьим. Дровяники у нас изолированные, стены хорошие, сгореть ты не захочешь, не для того вы существуете. А вот без яиц будет тяжело.
— Прекрасная перспектива. — Бирюк вздохнул, закатив глаза, — нож-то хоть дашь или прямо так рваться придется?
— Дам, — уверила она его и глянула так, что стало ясно — эта точно даст. — Острый дам, потому как, оцени мой решительный настрой — как только отчекрыжишь себе кокушки, сразу все потушим, а из твоей мошонки сделаю мешочек.
— На фига? — непритворно удивился новым вводным Бирюк.
— Буду хранить любимые сережки, колечки и подвески с цепочками. И хвастаться нашим девчонкам, ты ж у нас настоящая легенда, понимаешь? Сразу на сто пунктов в негласном женском рейтинге КВБ подскочу.
— Чумовые планы… — Бирюк даже присвистнул, хотя вышло с трудом. — Только вот, знаешь, что?
— М?
Отвечать Бирюк не стал. Подали чай и самые настоящие бутерброды, так добротно нарезанные, что он чуть не прослезился от свалившегося счастья. И не стал терять времени, сразу откусив от первого, украшенного поблескивающим пластом жирной консервированной ветчины.
— Фу, как не галантно и невоспитанно, — Горгона смотрела брезгливо, как на помет, замеченный на самом кончике зеркально блестящего сапога. — И жрет он как свинья, и не рассказал даме что хотел, лишь разбередил любопытство, настоящий мужлан.
— Поффефи.
— Что? А?! — Горгона вздохнула. — Ты совсем охренел от моей мягкости, что ли?
— Потрепи, говорю.
— Что потрепать? — не поняла Горгона и уставилась на него, явно сбитая с толку.
— Я сказал потерпи или потрепи? А! — Бирюк ухмыльнулся. — Спасибо, хозяйка, видишь, как бутерброд животворящий меня обратно в человека превращает? Сразу захотелось, чтобы ты мне потрепала, хотя, конечно, ты права… Я ж не мылся сколько, пахнет, небось.
Стек ударил быстро, хотя он успел подставить голову и рассекло ее, не лицо.
— Скотина! — рявкнула Горгона. — Я тебе, сволочь…
— Сволочь, — согласился Бирюк, — вопрос лишь один — точно ли ты мне, либо нет. Вот в чем вопрос, красавица. Ладно, не горю, не покажу тебе свой х… Не-не, хорош махать своей плеткой, все расскажу!
— Сразу бы так. Ну, я жду.
— Тебя следует называть госпожой? — поинтересовался Бирюк и нащупав языком кусок ветчины в лохматом венике бороды — быстренько тот слизал.
Горгона скрипнула зубами. Отлично, ему понравилось. Из ледяной и несгибаемо профессиональной дознавательницы вылезла обычная женщина, готовая быстро выйти из себя.
— Все-все, — он ухмыльнулся, радуясь маленькой победе, — не станешь ты меня никуда прибивать и давать ножик. Во-первых — я, нахер, сдеру ногти, но вытащу гвоздь пальцем и, во-вторых, у меня окажется нож. А в третьих, госпожа Горгона, что-то пошло не так. Вы закупорились, значит снаружи начался ад, а вы его не планировали, надеясь, что зараза, выпущенная Королевой, дойдет куда-то в ограниченные пределы. А она вас кинула. И сейчас самое важное твоим настоящим хозяевам, знать не знающим, где сама База, нужно добраться туда. Чтобы попробовать убрать хотя бы доступную фигуру, кого-то из Братства, Иуду, продавшего нас всех. Вы не дураки и не дуры, знаете, что с Иркуемом вам не светит, силушек не хватит. Только, чтобы ты понимала, толку от знания где База, тебе не будет.
— Это еще почему?
— Чтобы вскрыть Базу, нужно что-то серьезнее двух-трех батальонов, что у вас имеются. Знаешь, почему я так считаю?
— Почему?
— Потому что столько может быть у какого-то полковника, решившего стать князем, корольком или как хочешь назови. Будь он, или она, фигурой серьезнее, не стали бы трепать меня, а давно бы знали координаты и тот факт, что попасть на Базу можно только используя пароль, меняющийся раз в сутки. А если я вдруг выйду на связь, что вряд ли из-за творящего снаружи, то встанет вопрос — как же это я выбрался из города Солдат? И смог сделать оттуда ноги. Енота у вас нет, значит, парнишка либо помер, либо, что вероятнее, он-то как раз ушел. Кротенка вашего мы кокнули, да ты и без меня это знаешь. А не поведу я вас на Базу лишь по одной причине — парни выполнят инструкции и грохнут меня вместе с вами. А мне еще пожить хочется.
— Ты смотри, какой он проницательный… — протянула Горгона. — А скажи, Бирюк, если ты такой умный и логичный, то чего бы мне тебя прямо сейчас не грохнуть?
— Да потому что надежда помирает последней. И если вас припечет, то отправите партию самоубийц в Иркуем. А кто покажет вам дорогу, если не я?
— То есть туда ты ехать готов?
Бирюк кивнул.
— Особенно, если ты мне скажешь — кто вам дал мою медкарту, по данным которой вы меня тут кормили всяким дерьмом, чтобы я не порвал вас всех на десять тысяч маленьких Горгонушек с присными.
Горгона наклонилась вперед.
— А ни до хрена ли ты хочешь, чистильщик? Не занесло ли тебя, мой дорогой Бирюк, не слишком ли ты возомнил себя пупом земли и не стоит ли поставить, наконец, главную точку в твоей жизни?
Ствол оказался в её руках быстро, неуловимо темнея матовым покрытием и, ту же, выстрелил. Он даже успел заметить вспышку, вырастающую с дульного среза.
--
Глава девятая: сталь рождает кровь
Вертихвост умел убивать всем, что подвернется под руку, вернее, под руки. Левой он работал как её сестрой, очень легко проходя любую защиту. Доцент как-то рассказал Мэдмаксу, что таких людей в медицине было принято называть амбидекстерами. Ну, а любители повыпендриваться, таких рядом с умеющими воевать всегда много, так вот, любители повыпендриваться, частенько употребляющие всякие громкие «путь воина», «воин по праву рождения», гордо брякали о таких, как Вертихвост:
— Обоерукие!
Прямо ух, да…
Но Мэдмакс относился к таким людям спокойно. Он сам был амбидекстером. Рпасался он только одного — что сломается, как это бывало, когда жил на Заводе, а Вертихвост, падла, был его учителем.
— Братишка, — Белый приобнял его рукой, сказал на ухо, чтобы никто не услышал. — Прошлое — недобитый тигр, всегда готово убить нас не вовремя. Убей прошлое, брат, освободи себя. Я в тебя верю.
Остальные, стоя у машины, по очереди кивнули, совершенно точно переживая. Рэд с Бесом и Ежом, торча в разных точках площади, уже держали стволы наготове. И правильно делали.
Мэдмакс обвел глазами заводских, все гуще заполняющих площадь. Ради такого зрелища, как бой бывшего гвардейца Маслёнки со своим же учителем, хозяйка даже не стала гнать всех на работы. Да и бой ожидался коротким, Вертихвост все двадцать лет жизни Завода оставался непобежденным.
Ему, Мэдмаксу, некоторые радовались, он видел глаза, наблюдал кулаки, прижатые к сердцу. Многие помнили его кулаки, щедро раздававшие, когда требовалось, удары, затрещины и оплеухи. Но Мэдмакс даже тогда старался быть справедливым, воспитанные здесь и видевший Завод изнутри с самого детства.
Также, как видела Сойка. Она даже не была ему родной, если уж разбираться, оказалась подобрана в один день и росла рядом, не годясь в прислугу или мастеровые. Сойка больше жизни любила схватки, сходиться с противником лицом к лицу, добилась места среди безопасников и…
И Вертихвост убил её, когда та отказала делить с ним постель. Знал о том только Мэдмакс, ему, брату не по крови, а волей случая, Сойка рассказала все сразу. Он даже пытался говорить с Вертихвостом, объяснить, приструнить… Когда Вертихвост одной темной ночью сломал её ребра, вогнав острые куски в легкие и сердце, Мэдмакс, бывший тогда Псом, валялся в лазарете со сломанной рукой и едва пришел в себя после взбучки, устроенной мастером. Он даже боялся, что после сотрясения потеряет нормальное зрение. Но вышло потерять единственного любимого человека, все понимающую душу и смысл в жизни, что не подозревал.
— Стоит, думает чего-то, — скалился Вертихвост, поигрывая ножом, куда больше смахивающим на кинжал. — Иди сюда, родной, сейчас окончательно решим наши спорные вопросы.
Спорные вопросы…
Мэдмакс кивнул ему, но пока еще стоял, не входил в круг, окруженный колышущимся и гомонящим людом Завода. Солнце выбралось из-за тучек, вроде скрывших жар и палево на какое-то время, дотянулось вниз, обжигающе поцеловав всех и каждого.
Спорным стала смерть Сойки, списали на дурость девки, решившей ночью побродить по цехам и наливной платформе. Мол, пьяная была, споткнулась на мазутной луже, упала в недавно вырытый котлован и не убереглась.
Мэдмакс мог бы поверить… Если бы своими глазами как-то не видел, как Вертихвост коленом крушит ребра, вгоняет их, разбитые, внутрь хрипящей жертвы. Быстро, жестко, бесконечно безжалостно и очень умело. О, да, Вертихвост это умел, держа в страхе всю округу на несколько десятков, если не сотен, верст. Себя держать в руках он и не подумал, отказавшая сестренка умирала долго, лежа в котловане с замотанным ртом. Он не добил ее, сломав ключицу ударом, крушащим и загоняющим ту к сердцу.