— У меня будет белое платье… мини. И высокие такие сапожки с тиснением, недавно были в каталоге, я тебе покажу. И обязательно фата, без фаты не круто, и чтобы подлиннее, до земли… Го-ша?
Таблица мигнула и пошла перестраиваться разноцветными кубиками, будто форматируемый диск, быстро-быстро, неуловимо, неотвратимо, и Гоша подался вперед, часто мигая, готовясь мгновенно считать с монитора изменившуюся информацию, проанализировать, пропустить через себя — и мгновенно же сделать новую ставку. С каждым этапом финального розыгрыша ставки росли, и никогда еще ему, Гоше, настолько не везло, никогда не удавалось дойти так далеко. Любой на его месте давно бы уже пасанул и взял бабло, но он всегда чуял приход удачи, пряный, острый, неостановимый, если только… Yes-s-s!!!
Остался один-единственный, главный, последний этап.
Гоша выдохнул и застучал стаккато по клавишам длинными желтыми ногтями гитариста; как давно он уже, кстати, не играл, в смысле не игры, а игры… нет ничего случайного в том, что они совпадают, эти слова, эти родные и близкие понятия. В игре, как в музыке, важно не только угадать правильную ставку, важно сделать это первым и вовремя, не сбиться с ритма, попасть в такт, вот черт, муха залетела за воротник и щекочет шею, и не почесаться же, не согнать… да какая, к чертям, муха, это Элькины волосы. Убью. Потом, чуть позже, когда уйдет месседж. Ну?!!..
— Го-ша… ты согласен, правда же? Согласен?
Он откинулся назад в кресле, чувствуя, как ее губы влажно елозят сзади по шее, волосы щекотно забираются глубже за ворот, а пальцы бродят по груди, закатывая футболку вверх, выше и выше, уже до подмышек. И запах. Элькин невероятный запах, черт ее знает, каким образом она его добивалась, какие духи и дезодоранты смешивала с испарениями собственного тела, но от ее запаха всегда через две-три минуты начинала идти кругом голова, и ни о чем уже не получалось думать, кроме… Не мог он себе этого позволить!.. не сейчас. Финальный розыгрыш, дура, неужели она до такой степени ни черта не понимает?!
— Го-о-ош?
Она перегнулась через поручень кресла, извернулась, затенив своими вечно встрепанными, как перья, волосами полмонитора, затем ее лицо приблизилось, неотвратимым солнечным затмением закрывая его почти весь, до тонкого яркого серпа на краю зрения, и запах ударил наповал, насмерть, и губы впились в губы. Гоша откинулся назад, кресло пискнуло, Элькина грудь, уже голая, душная, душистая, навалилась сверху. Из-за взъерошенной птичьей головы ровно светила цветными квадратиками таблица; Гоша дотянулся до мыши, пошевелил ее, и таблица словно бы перетекла сверху вниз, не изменив конфигурации. А, черт с ней. Это финал, в финале всегда тянут паузу, принимая до упора последние ставки. Ближайшие минут десять все равно не разыграют.
Он, конечно, не забывал. Ритмично двигаясь, сминая пальцами ее мягкую спину, зарываясь лицом в гнездо волос, то и дело взглядывал на монитор, дотягивался до мыши или нажимал «энтер». Элька хихикала, не останавливалась, наоборот, припускала сильнее, сжималась внутри так, что он совершенно терял представление о реальности, о пространстве и времени, о верхе и низе, обо всем, кроме яркой и точной, как ориентир в ночи, таблицы на мониторе. И в тот момент, когда Элька застонала, впиваясь губами в его шею, когда мир окрасился голубой неоновой вспышкой, пронзился острым и головокружительным, как ее запах, заполонивший собою всё, — таблица дрогнула и затрепетала квадратиками, перестраивающимися в бешеном ритме.
Гоша выдохнул, стряхнул с себя Эльку, рванул кресло вперед и приник к монитору. Ну?!!..
…Медленно, очень медленно, ощущая во всем теле плывущее истомное расслабление, он отъехал назад. Еще раз для верности взглянул на монитор, перечитывая по буквам собственный, вслепую набираемый ник в красной верхней строке таблицы. Повернул голову и отыскал глазами Эльку. Она сидела по-турецки на ковре, совершенно голая, и пыталась руками пригладить прическу, оголяя слегка небритые выемки подмышек. Поймала его взгляд и улыбнулась.
— Эль, — выговорил Гоша и прокашлялся. — Я выиграл. Я безумно богат, представляешь?
Она хихикнула:
— Это же виртуальное бабло.
Дура, что с нее возьмешь.
— Во-первых, существуют схемы по обналичке, — в горле снова засаднило, и он прокашлялся опять; вообще-то лишь полный идиот с напрочь атрофированным инстинктом самосохранения взялся бы реализовывать эти схемы, целиком контролируемые криминальными структурами. — А во-вторых, по-твоему, в Сети не на что потратить миллион?
— Есть на что, — с готовностью кивнула она. — Гош, так давай поженимся? А когда надоест, сходим разведемся, как все люди…
Он уже не смотрел на нее и не слушал. Таблица на мониторе сменилась заставкой с призывом делать ставки на следующий большой круг, а тем временем в аську и ящик, засвеченные в игре, валились грудой, как абрикосы с сотрясаемого дерева, предложения выгодных банковских вкладов и акций мегакорпораций, кругосветных туров и космической недвижимости, секс-услуг и всевозможных казино, а еще немыслимо много музыки, музыки, музыки… существовали же еще в мире спамеры, которые не ленились заглядывать в профайл. Я богат, я могу выбирать. А могу и вовсе взять себе всё. Все, что способен предложить мне сетевой мир во всем его многообразии.
Виртуальное бабло, да. Но в Гошиной системе философских взглядов на мир у виртуальной реальности было не меньше прав на существование, чем у так называемой реальной… тьфу, объективной. Надо быть невероятно ограниченным и самовлюбленным дураком, ну, вроде Эльки, дурочки, как все бабы, чтобы принимать за абсолютную точку отсчета свои сомнительные субъективные ощущения типа осязания, тяжести или боли — что там у нас еще пока не освоила Сеть? Тепло, холод, вкус, запах?
Гоша повел носом: Эльки рядом не было, у него безошибочно получалось нюхом определять ее присутствие в радиусе пары-тройки метров. Крутнулся в кресле, и в этот момент она появилась из смежной комнаты. Одетая в его футболку, доходившую ей до середины крепких бедер, Элька приволокла зачем-то гитару, дилетантски держа ее за гриф со стороны струн.
Не вставая, подъехал ближе вместе с креслом и протянул руку:
— Давай сюда, строить не будет.
Она безропотно отдала инструмент и попросила:
— А сыграй нашу. Пожалуйста.
«Нашей» она почему-то называла романс в стиле ранних Битлов, примитивный, игравшийся на чистой акустике, сочиненный бог весть когда, в патлатой юности, задолго до их с Элькой знакомства, — но бабы ухитряются присваивать себе все, что плохо лежит и чего не жалко. Ну и черт с ней, нашу так нашу.
А гитару он и вправду слишком давно не держал в руках. До того, что с удивлением новизны вспоминал прохладную гладкость обечайки под кончиками пальцев, жесткую строгость ладов, шершавость струн. Подкрутил лады, поправляя чуть сбившийся строй, и взял пробный аккорд.
Элька подсела почти вплотную, устроилась возле его ноги, словно преданная собачонка, и Гоша, играя, вдыхал ее дурманящий запах, и думал о сегодняшнем выигрыше — уже спокойно, без остроты, как думают о вещах свершившихся, пережитых и неотменимых. Жизнь удалась, реальность прогнулась, и между ее виртуальным и объективным компонентами не было никакого противоречия, они самым чудесным и естественным образом дополняли друг друга.
Дозвучал последний аккорд, и Элька сказала мечтательно, в тональность, в унисон:
— И поедем в свадебное путешествие, забронируем «люкс» в пятизвездочном отеле, чтобы все включено… Да, Гоша?
Он усмехнулся, отставил гитару в сторону и взъерошил Элькины волосы, такие жесткие и непослушные, похожие на воробьиные перышки.
(настоящее)
— Как ты себе это представляешь? — спрашивает он.
— А ты предлагаешь вот так сидеть и ждать?! Пока и нас?!..
Элька похожа на мину-растяжку, она взрывается от малейшего прикосновения, неосторожного слова, даже от колебания воздуха рядом. Еще пару-тройку дней в таком режиме, и я сам ее убью, сумрачно думает Гоша. Хотя она, конечно, ни в чем не виновата. Просто дура; но от этого не легче.
После завтрака на веранде полно народу, они стоят у перил, курят, глухо бессвязно гудят. Гоша уже опознает в лицо троих студентов с двумя девчонками, тусовку ролевиков, папашу с дочкой, одну из старушек с их этажа (вторая, видимо, поднялась в номер к своей засекреченной собаке, лаявшей полночи) в окружении двух немолодых мужиков. У всех впереди длинный день, занять который решительно нечем, и вот сейчас, в моменте, они постепенно осознают, проникаются этой данностью. Вероятно, начинают строить какие-то планы.
У Эльки в руках маленькая шоколадка, не съеденная за завтраком. Короткие сильные пальцы судорожно ломают ее сквозь обертку и фольгу.
— Прямо сейчас. Пока никто больше не опомнился. Потом будет поздно, вот увидишь.
Надо ее утешить, обреченно приказывает себе он. Бабы так устроены, их постоянно нужно утешать. Какого черта я влип во все это? Какого черта — еще и вместе с ней?
Шагает ближе, обнимает, ерошит ее воробьиные волосы. Интимно понижает голос:
— Эль… пошли в номер, а?
Мимо проходят японские молодожены, они держатся за руки, как дети, доносится краткий обрывок их птичьего разговора. Элька провожает их взглядом, а когда оборачивается к Гоше, глаза у нее совершенно безумные и горящие, будто два кончика бикфордова шнура:
— Какого хрена мы забыли в этом сарае? Опять…ться?!
Мат у Эльки выходит особенно вульгарно. Многие оборачиваются, папаша из соседнего номера оттягивает маленькую дочку подальше, крупная старуха подается вперед с явным намерением сделать замечание, но, слава богу, передумывает. Чертовы японцы. Если б нам тоже дали «люкс», она бы, наверное, не бесилась вот так.
Кстати, презервативы-то вчера кончились. Сегодня утром пришлось кончать мимо, а этот фокус Гоше не то чтобы не всегда удавался, но жутко напрягал, ну его. Кстати; появляется мысль.
— Ребята, — обернувшись, он обращается то ли к ролевикам, то ли к студентам, все равно. — Вы уже разведали, где тут магазин?