Коренастый парень с разноцветной бахромой вокруг шеи начинает подробно и с явным удовольствием объяснять. Элька переминается на месте, шоколадка в ее руках уже превратилась в бесформенное крошево. Какие же все-таки дуры эти бабы. Ни малейших способностей к сопоставлению информации, не говоря уже об элементарнейших выводах.
— Спасибо, — Гоша поворачивается к ней и говорит внушительно, вполголоса. — Ты слышала? Это наверху, почти возле выхода. Прогуляемся и заодно все выясним.
— Что тут выяснять? — ее приглушенный голос истерически дрожит. — Надо сразу. Немедленно. Пока никто не… Подожди тут, я сейчас. Дай ключ.
Выхватив грушу из его рук, Элька опрометью кидается в корпус. С тем, чтобы, уверенно прогнозирует Гоша, не появиться раньше, чем через полчаса или нет, самое малое минут через сорок. Образчик так называемой женской логики. Еще и притащит с собой чемодан, чтоб уж точно никто не догадался.
Бахромистый парень подвигается ближе, становится рядом у парапета. Предлагает мятую пачку сигарет, Гоша отрицательно крутит головой.
— Это абзац, — говорит парень. — А в море трупак, говорят, нашли. Я фигею.
Его лексика в сочетании с пестрым средневековым костюмом при заковыристом гербе на груди производит совсем уж запредельное впечатление. При ближайшем рассмотрении это довольно помятый мужик, его ровесник, а то и на десяток лет старше. Гоша нервно усмехается:
— Я слышал.
— Пойдешь в магазин — закупись как следует, — понизив голос, советует ролевик. — Мы вчера приличного портвейна последний бутыль взяли. А скоро там вообще все кончится нафиг.
— Пес! — кричит откуда-то сверху визгливый женский голос. — Где ты там? Благородные дамы желают откупорить шампанское!
Мужик запрокидывает голову, от чего из-под его шикарного воротника выглядывает край несвежей футболки:
— Иду, сиятельная Контесса!
Не прощаясь, он в два прыжка оказывается у входа в корпус и в проеме сталкивается с Элькой. И отшатывается в сторону, предусмотрительный, потому что она не видит никого и ничего на своем пути. На Эльке ее серебристый пуховик без рукавов поверх черного свитера, джинсы и кроссовки, за плечами компактный, но увесистый рюкзачок. Волосы причесаны в хвостик, губы стиснуты так, что их не видно вообще. Поравнявшись с Гошей, она бросает чуть слышный приказ:
— Пошли.
В магазин, уточняет он про себя, чтобы придать хоть какой-то смысл. Элька дура, то есть нет, она сумасшедшая, и если что-нибудь вобьет себе в голову, ее уже не остановишь. А если жестко упереться рогом, не дать ей достигнуть своего, у нее может и в прямом смысле поехать крыша… Гошу передергивает.
Они идут по асфальтированной дорожке влево и вверх, по большой серпантинной дуге. Огромное здание корпуса бесследно пропадает за первым же поворотом, раздробленное в сложном ритме древесных стволов, растворенное в кустарнике. Зато в этой части парка то и дело попадаются постройки поменьше, явно хозяйственные, обшарпанные, мертвые. Перед входом в приземистую времянку выстроился батальон керамических цветочных горшков, половина из них валяется на боку, многие надщерблены или разбиты, рыжие осколки перемешаны с палой листвой. В нескольких десятках утрамбована земля и лежит на боку вялая мертвая рассада. Чуть дальше возвышается многоступенчатой пирамидой стопка гигантских сизых плит с выгравированными буквами, Гоша мимоходом пытается прочесть: «…к я завидовал волна…», «…дное мгновенье, передо мно…», «…ощай, свободная стихи…» Фигня какая-то.
Элька не читает, она вообще не смотрит по сторонам, шагает вперед, как универсальный солдат, рюкзачок подпрыгивает у нее на спине. Подъем становится более крутым, у Гоши сбивается дыхание. Где, черт возьми, этот магазин? Мужик по кличке Пес говорил, что…
Яркая вывеска возникает внезапно, как удар из-за угла. Новенькая, сверкающая из-под стекла неправдоподобными акриловыми красками. МАГАЗИН. Коротко и емко, без лишних изысков.
— Зайдем, — осторожно предлагает Гоша.
— Да, — неожиданно соглашается Элька. — Надо закупиться с собой. Почему ты рюкзак не взял, кретин?
— Потому и не взял, — огрызается он.
Они подходят ближе. Сквозь стеклянную дверь магазина видна стойка с весами, под ней витрина, забитая колбасно-молочным ассортиментом, холодильник с рекламой мороженого, полки, заставленные коробками и бутылками, у дальней стены. И только в самую последнюю очередь в глаза бросается здоровенный никелированный замок на толстых железных скобах. Рано еще, оптимистично думает Гоша. Смотрит на часы.
Тем временем Элька отходит в сторону, нагибается, приседает на корточки, шарит в листве и выпрямляется с увесистым камнем в руках. Стремительно шагает к магазину, замахивается — и Гоша едва успевает перехватить ее за локоть.
— Ты чего?!
Она вырывается, выкручивается из его рук:
— Пусти!.. Закрыто же, ты не видишь?!
— Ну так подождем, пока откроют.
— Ага, жди. Жди!!!
Они дерутся молча, сосредоточенно, зло. Элька выпускает камень, он падает, чувствительно, даже сквозь кроссовок, отбив Гоше пальцы на правой ноге. Элькина прическа рассыпается, волосы встают воробьиным дыбом. Из-под слишком теплого, не по погоде, пуховика бьет наповал тем самым, непобедимым, единственным запахом. Какого черта мы сюда поперлись, досадует Гоша, пытаясь удержать ее запястья. Были бы сейчас в номере…
Из-за угла магазина выходит женщина. Не глядя на них, подходит к двери и лязгает ключом. Гоша и Элька отступают друг от друга, прерывисто переводя дыхание.
— Я же говорил, — шепчет он.
— Идиот, — отзывается она.
Женщина проходит внутрь. После небольшой заминки они идут следом и видят ее уже за прилавком, в белом халате и с наколкой на волосах. Она черноволосая и кругленькая, с ямочками на щеках, еще молодая, вполне себе ничего. Элька смотрит враждебно. Затем решительно движется к прилавку и начинает жесткий следовательский допрос:
— Колбаса свежая?
Гоша отходит в сторонку. Витрина бокового прилавка напихана всякой мелочью вроде мыла, зубной пасты, одноразовых бритвенных станков и кипятильников. Презервативы тоже есть, паршивые, конечно, а что поделаешь? К их разноцветным квадратикам с порнушными телками жмутся вплотную скрученные улитками стальные проволочки в прозрачных упаковках. Струны, гитарные струны.
— Девушка, — негромко подзывает он.
Продавщица мгновенно оставляет Эльку, придирчиво разглядывающую срок годности на йогурте, и подходит к Гоше.
— Хорошие, — интимно говорит она.
— Две пачки, — он кивает, восхищенный ее догадливостью. — А струны у вас тут… зачем?
— Если у кого-то порвутся… мало ли, вдруг. Вам какую? Есть третья, пятая и шестая. Но можно заказать.
Он горько усмехается:
— А саму гитару заказать можно?
— Вы будете брать или так спрашиваете?
Ее слова, уже звучащие с ощутимой ноткой раздражения, можно отнести и к струнам, и даже к презервативам — не о гитаре же она, в самом деле. Гитару давно пора вычеркнуть из жизни навсегда, забыть, что она бывает. Эта простая мысль тянет за собой на веревочке целую череду таких же, однородных, бесконечных, через запятую. Проще перечислить, что у нас еще осталось. И то неизвестно, надолго ли.
— Две пачки, я же сказал. Девушка, может, вы посоветуете, тут есть где-нибудь доступ к интернету?
Она смотрит на него странно, как если б услышала что-то совсем уж запредельное, заставляющее задуматься, нормальный человек перед ней или маньяк-убийца? Гоша сглатывает и сгребает презервативы с прилавка. Поодаль, возле весов, переминается с ноги на ногу Элька, ее глаза мечут молнии, пальцы угрожающе постукивают по стеклянной витрине. Пора уходить отсюда.
Он кивает на нее продавщице:
— У вас очередь, обслужите.
А сам выходит наружу. После спертого воздуха магазина в парке свежо и прозрачно, он прокашливается и глубоко вдыхает. Потеплело, сквозь серые облака незаметно просвечивает солнце. Пойти искупаться, что ли?
Из магазина выходит Элька с огромным полиэтиленовым пакетом, который, разумеется, сразу тычет Гоше в руки. Он заглядывает внутрь и присвистывает от обилия продуктов: такое ощущение, что она смела там всю витрину.
— Зачем ты это все накупила? И так ведь кормят от пуза.
Она вытаращивается на него глазами-лазерами, оптическими прицелами, дулами огнемета. Смотрит секунд пять — и, развернувшись, шагает вперед и вверх пружинистой поступью универсального солдата.
— Эля!
Он не трогается с места.
— Элька, вернись! Давай хоть в номер это занесем.
— Я здесь не останусь! — притормозив, она зыркает через плечо, мечет заряд пламени. — Больше ни секунды не останусь тут, понял?!
— Куда ты собралась, дура? — Гоша все-таки догоняет ее, перехватывает за плечо. — Там же ничего нет! Вообще ничего, до тебя не доходит?! Жить можно только здесь. Пока еще можно…
— Пусти! Отдай сюда.
Она вцепляется в пакет с продуктами, дергает за ручку, но Гоша держит крепко; они оба тянут пакет на себя — и полиэтилен рвется волнистым краем, лопается по шву, и летят в разные стороны стаканчики йогурта и вакуумные упаковки сыра, консервные банки и гроздья сосисок, пачки вермишели и нарезанный батон, шмякается об землю двухлитровая упаковка сока. Элька вскрикивает и бросается на Гошу с кулаками, расстегивая на ходу молнию своего жаркого пуховика, — и этот жест, и страсть в ее безумных лазерных глазах, и запах, запах…
Он срывает с нее одежду в кустах, как оно здорово, что тут везде кусты, непроходимые, колючие, ах ты черт, порвал, кажется, рукав; она выгибается, стаскивая джинсы, — а там, на дорожке, цокают и шуршат чьи-то шаги, и Гоша с Элькой замирают, прислушиваясь. Шаги приближаются, к ним примешивается непонятная птичья речь… японцы. Давайте, давайте, живенько, мимо, к себе, в корпус.
— У них люкс, — шепчет Гоша, подмигивая. — Там по-любому удобнее.
Элька беззвучно счастливо смеется.
(в прошедшем времени)