Есть ли на самом деле эта тетя в мокром платье, Карина не знает. Говорит просто, на всякий случай:
— Пошли.
— Да, — говорит тетя и с трудом поднимается с мокрой травы. — Давай ручку, я тебя отведу. Ты, кажется… с какого ты этажа?
Карина не улыбается. Ничего смешного, всего лишь неудачная выдумка. Не отвечает, и тетя не повторяет свой глупый вопрос.
Собачка возится, удобнее устраиваясь на груди. Собачка — настоящая, она точно есть, и даже папа не знает. Наверное, он будет кричать и ругаться. Взрослые не любят того, что придумали не они. Ну и пусть.
На самом деле этот мир нужно выдумывать теперь заново, с самого начала. Карина очень старается, но у нее не так много помещается в голове. И она уже забыла, какое у мамы было лицо. Только прическа, длинные-длинные волосы такого же цвета, как мокрые листья, до самой земли…
Нет. У мамы не было таких волос.
Они с тетей идут по парку, поднимаются вверх по узким крутым дорожкам, тетя то и дело норовит уцепиться за Каринин локоть, наверное, устала, замерзла и долго плакала. Плакать нет никакого смысла, Карина давно об этом знает. А папе страшно почему-то, что она не плачет.
Если б он меньше боялся, они вместе могли бы попробовать. Придумать заново, вернуть как было.
…На веранде пансионата толпится много, слишком много людей. Кажется, тут вообще все, кроме папы: он, наверное, убежал искать ее и бояться, бояться всегда лучше получается одному. Тетя крепче хватается за Каринину руку и крутит головой, словно ищет кого-то и не может найти. Ей тоже страшно, потому что она одна.
— Как тебя зовут? — спрашивает Карина. Нужно было раньше, но она забыла.
— Рысь, — отвечает тетя, и все с ней становится ясно. у взрослых не бывает таких имен. Ее, наверное, нет вообще.
— Ка'ина!!!
Подбегает девочка с длинными рыжими косичками, ее подружка Звездочка, у детей бывают всякие имена. Она еще маленькая и не все может правильно сказать. Карина и себе хотела бы такие косички. Так много всего нужно придумать, и так мало места…
— Ой, что это у тебя?
— Собачка, — говорит Карина и расстегивает молнию на плаще.
В этот момент тетя-Рысь видит кого-то, напрягается, подается вперед, неловко дергает Карину за локоть — и собачка вырывается, падает на землю, расставив лапки, отряхивается, вздрагивает и бежит вверх по ступенькам раньше, чем Карина успевает ее поймать. Веранда взрывается разнобойными криками, все до единого кричат что-нибудь по поводу собачки, как будто она их и это очень важно. У лестницы вырастает лес разнообразных ног, и собачка теряется между ними, как будто ее вообще не было.
— Убезала, — грустно говорит Звездочка.
Все они слишком громко шумят. Выкрикивают много-много разных слов, которые каждое по отдельности имеют смысл. Но все сразу — Карина не понимает. Взрослые никогда не могут договориться так, чтобы их слова правильно соединялись друг с другом, и потому все, что они пытаются выдумать вместе — рассыпается, как опрокинутая мозаика, еще по дороге теряя смысл. Как вот сейчас:
— …собственно…
— …и к черту ваши поиски…
— …вознаграждение, блин…
— …приперся же! И я приперся…
— …как лохов…
— …всем спасибо, все свободны…
— …а кто, кстати…
— Зисси!!!
Две бабушки, толстая и худенькая, тискают собачку, выдергивают ее друг у друга, чуть не перебрасываются ею, как мячиком. Собачка тихо повизгивает, ей, наверное, больно и уж точно страшно. Остальные толпятся вокруг, продолжая кричать, но их общий и потому бессмысленный шум постепенно выдыхается, как жужжание мягкой игрушки, заведенной ключиком. Тетя по имени Рысь куда-то пропала, а, вон она, в окружении двух других некрасивых теть в красивых платьях, еще с ними дядя в странной одежде, и все они вертятся по сторонам, будто ищут кого-то.
Звездочку тоже ищут: Карина видит ее маму на секунду раньше, чем та замечает дочку и несется к ней сквозь толпу, таща за собой большого мальчика, Рыжего-Рыжего. У Звездочки и ее брата красивая мама. Маму, даже чужую, легко помнить, когда она здесь.
— Сколько раз я тебя просила не…! — кричит Звездочкина мама, теряя красоту; и прикусывает язык, и оборачивается к Карине: — А ты? Тебя же папа ищет. С самого утра, еще перед завтраком бегал…
Карина пожимает плечами. Все равно здесь невкусно кормят.
Она поднимается по лестнице и входит, как в парк, в густые заросли чужих ног. Шум и шелест наверху уже почти прекратились, как если бы затих ветер. Люди постепенно расходятся, уже можно идти прямо, не рискуя на кого-то наткнуться. Как их тут много. Как мало от них пользы и толку.
А папы нигде нет. Карина входит в вестибюль, останавливается возле тетки в белом халате, за спиной у которой в дырочках деревянной стенки торчат ключи. Тетка смотрит мимо нее, как если б тут вообще никого не было. А на самом деле все наоборот: она сама ненастоящая. Она просто для того, чтобы давать ключи.
— Тридцать шестой, — говорит Карина. — Северный стандарт.
Услышав правильные слова, тетка включается и оборачивается к стенке. И раздраженно бросает через плечо:
— Взяли.
Под ногами у Карины лежит смятая бумажка. Поднимает, разворачивает, читает синие буквы: «ПРОПАЛА СОБА…» Это уже неважно. Жалко, что бумажку помяли, можно было бы нарисовать что-нибудь с другой стороны. Правда, фломастеры все равно остались в номере.
То есть ключ у папы, а папа неизвестно где. Если сейчас пойти его искать, понимает Карина, можно целый день кружиться по парку в разных местах, не пересекаясь, не встречаясь. Все равно что пытаться выдумывать окружающий мир по кусочкам, путаясь и мешая друг другу. Лучше пускай он сам. А я подожду.
Карина обходит сзади теткину дырчатую стенку и проскальзывает в маленький проход к самому стеклу. Здесь у окна заключена в деревянную клетку холодная батарея, и на ней можно удобно посидеть. Там, за стеклом — кусочек веранды и дерево с большими разлапистыми листьями, Карине видно, как по их толстым прожилкам стекают, будто по желобкам, капельки дождевой воды, очень похожие на слезки. С ее красного плащика тоже капает вниз, на каменный пол. И вообще, здесь тепло. Карина раздевается и кладет плащ поверх деревянной решетки.
Она сидит так целую вечность, и ничего не происходит. На видимом ей краешке веранды сначала курит какой-то дядя в спортивном костюме, потом качается на перилах большой мальчик Рыжий-Рыжий, пока его не забирает веснушчатый папа, затем целуются растрепанная тетя в черном свитере с высоким дядей в смешных красно-синих штанах. И снова нет никого, только большие плачущие листья. Хотя он давно уже кончился, дождь.
— Не положено! — громко говорит тетка с ключами.
— То есть как это?! Про собаку положено, а… У меня ребенок пропал!!!
Это папа, его голос, и надо выбежать навстречу, обнять, взлететь ему на руки. Но Карина остается на месте, ей удобно, она пригрелась тут. А голос звучит неровно и слабо, будто папа вот-вот заплачет, как дерево за стеклом.
— Я ведь только хотел…
Слышится резкий шорох сминаемой бумаги, и папа умолкает на полуслове.
— Не положено, — негромко и довольно повторяет тетка.
Папа сейчас уйдет, понимает Карина, и ей становится жгуче, невыносимо обидно и стыдно за него. Ничего он не может поделать, даже дать отпор этой ненастоящей тетке, — а еще берется выдумывать, лучше б не брался, все равно ведь получается беспомощная слабая глупость, рассыпающаяся на глазах. Обида перерастает в злость: так ему и надо, теперь я нарочно спрячусь, не выйду отсюда, пускай мечется, ищет, если ни на что другое в принципе не способен! Она прижимается лицом к холодному стеклу, расплющив нос и губы. Веранда пуста. Плачущее дерево дрожит на ветру.
— Мусор заберите, — мирно, воркующе звучит теткин голос. — Чтоб я еще за каж…
Хр-р-рясь!!!
Карина вскидывает голову. Оборачивается через плечо.
Там, за стенкой ее уютного закутка, грузно сползает на пол что-то тяжелое и большое. Зависает мгновение тишины, а потом по вестибюлю гулко стучат многочисленные шаги, мужские подошвы вперемежку с девичьими каблучками, кто-то тоненько вскрикивает, накатывает волной неразборчивый ропот. Из которого вырубается, будто кусок гранита, совсем другой, твердый и обвиняющий, полный угрозы папин голос:
— У меня пропал ребенок. Всем плевать. Да? Вам тоже плевать?!
Карина бочком выбирается из закутка. Никто ее не видит.
На каменном полу перед стойкой лежит, растянувшись наискосок, тетка в белом халате, возле нее валяется скомканная бумажка. Рядом стоит папа, он сжимает и разжимает огромные, страшные кулаки. Напротив сгрудились люди: трое молодых ребят и две девушки, дядя в разноцветных штанах и перепуганная тетя, с которой он целовался, дядька в спортивном костюме, красивый дед с белыми волнистыми волосами.
— Я врач, — тихо говорит тоненькая девушка с оленьими глазами. Выбирается из толпы и опускается на корточки возле упавшей тети.
Один из парней, в круглых очках, громко хмыкает, но передумывает что-то сказать. Девушка тонкими пальцами берет с пола теткину руку и напряженно сводит брови.
Карина подходит к папе и трогает его сзади за локоть:
— Пойдем.
Он оборачивается. Смотрит так, будто впервые видит ее.
(в прошедшем времени)
— Дура ты, — с чувством сказала Анька. — Что тебе не нравится? Крутые же мужики! Тот лысый вообще директор банка.
Марьяна не ответила, разглядывая мимо нее яркие отблески на синей-синей, такой синевы нигде вообще не бывает, поверхности воды за бортом. Когда ты в зеркальных очках, можно смотреть куда угодно, и никто не видит.
— Это же круиз! В круизе все знакомятся, сидят в баре и все такое. И, кстати, совсем необязательно сразу с ним спать, если не хочешь…
— Он врет, — сказала Марьяна.
Анька замолкла, как будто налетела с размаху на неожиданное препятствие:
— Чего?
— Врет, что директор банка.
Анька помолчала, переваривая информацию. Марьяна сдвинула очки на лоб, и море стало еще синее, хотя казалось, что это уже невозмо