А с детьми теперь и не вернешься назад — об этом она думает потом, во вторую очередь. Придется пересидеть ливень здесь, будем надеяться, он ненадолго.
Дети уже насмотрелись на льющуюся по стеклу воду и вернулись обсуждать насущное:
— Я возьму дракона и свисток…
— Мама сказала — одно!
— А я — мороженое.
— Тогда и я!
— Нет, — вступает Ирина, — мороженое не куплю, простудитесь. Видите, какой дождь?
— Маму надо слушаться, — поучает продавщица.
Она вызывает у Ирины чувство физической неодолимой гадливости — как будто силиконовая кукла притворяется человеком. Но это единственная связь с гипотетическим внешним миром, куда ушел Рыжий.
Подходит вплотную к прилавку, опирается на витрину и заводит разговор, подпустив в голос интимно-бабьих интонаций:
— А скажите, пожалуйста… У нас тут одной девочке рожать скоро — у вас тут можно заказать заранее вещичек детских, медикаментов, может быть?
Слово «медикаменты» лишнее, выпадающее из стилистики. Лицо продавщицы становится каменным:
— Тут не аптека.
— А где аптека? — Ирина чувствует, что оно витает где-то близко, словно невидимый в темноте звенящий комар — зацепка, ниточка, возможный системный сбой неизвестного всеобщего заговора, ключ к дальнейшей судьбе Рыжего, и тех, кто пошел с ним, и тех, кто остался.
Продавщица пожимает круглыми плечами и роняет:
— В городе. Ближе нету, — и внезапно смягчается. — А за детское я поспрашиваю, пускай заходит, может, завезут чего.
— Откуда завезут? Как туда попасть? — скороговоркой спрашивает Ирина. — В город? Вы же понимаете, это очень надо, ей же рожать…
— Женщина, вы берете или как?
Это машина, в ней программа, и поделать ничего нельзя. Все равно что пытаться получить из кондиционера снег или радугу. Разумнее использовать по назначению, и побыстрее:
— Три батончика.
— Ма-ам, а мне вот это со свистком, — заводит было Рыжий-Рыжий, но она так на него смотрит, что он осекается и покорно берет шоколадку.
Карина благодарно смотрит своими огромными глазищами. Слабо улыбается и облизывает губы тонким бледным язычком.
Стекло уже не заливает сплошным ливнем, но дождь зарядил, похоже, надолго, и отсиживаться в магазине больше не имеет смысла. Ирина озабоченно смотрит на детей, одетых слишком легко, с непокрытыми головами, даже и без капюшонов. Ничего, добежим быстро, а в номере переодену, сразу напою чаем. А пока будут греться, зайду в сорок восьмой, гляну, как она там.
Необходимость планировать, принимать решения, координировать, сопоставлять — дисциплинирует и возвращает в действительность. Так она, Ирина, жила всегда, только так она и способна жить вообще. И нет смысла думать о чем-то другом, о том, что не зависит от нее напрямую. В конце концов, от нее не так уж мало зависит.
— Дети, — в голосе звучит привычный металл, — сейчас мы очень-очень быстро…
…В сорок восьмом настежь распахнуто окно и пахнет дождем. Беременная женщина лежит на застеленной кровати и, кажется, задумчиво глядит в потолок. И лишь подойдя вплотную, Ирина понимает, что она спит.
Спокойное, идеально правильное лицо с легкими тенями под пушистыми дугами ресниц. Ровное беззвучное дыхание; сама Ирина ни разу не спала здесь так безмятежно. Под складками ситцевого платья шевелится купол живота, слава богу, что все обошлось, что она действительно смогла помочь, эта девочка-медичка. Ирина умиленно смотрит на выступивший под тонкой тканью бугорок от маленькой ножки. Надо зайти попозже, занести в номер ужин, последние недели этой женщине — как ее зовут? — лучше бы вообще не вставать…
Лежащая женщина что-то неразборчиво произносит, поворачивается на бок, улыбается во сне. И вдруг выговаривает отчетливо и ясно:
— Рыжий.
(в прошедшем времени)
— Проверяют документы, — сказала бабушка на соседней скамейке. И голос у нее был такой довольный, что Карина засомневалась: а может, «раздавают всем конфеты»?
Со всех сторон дул холодный мокрый ветер, паром раскачивался на волнах, люди сидели на лавочках нахохлившись, как птицы. Собака Кудря примостилась возле огромной катушки с зеленым канатом и часто дышала, шевеля высунутым языком, похожим на розовый флаг.
Карина хотела снова пойти с ней поиграть, они уже как следует подружились, — но папа больно схватил за локоть и дернул на себя:
— Сиди. Пожалуйста, сиди.
Палуба кренилась туда-сюда, словно медленные качели, и поэтому, садясь на лавку, Карина больно ударилась о какую-то железную штуку. Хотела заплакать, чтобы папа знал, но посмотрела на него и передумала.
У папы было страшное лицо. Как если бы он сломал главный компьютер в питомнике, а воспитательница узнала. С одним мальчиком из ее группы такое было, правда, потом оказалось, что комп не сломался совсем, а просто отключился по аварийной программе, но воспитательница плохо в этом разбиралась… А тот мальчик смотрел так, будто собирался всех убить. И потом убежать через окно.
Сидеть на месте тоже было интересно. Паром раскачивался все сильней, и вещи начинали ползать по палубе, как живые. Некоторые сумки и кофры норовили перекинуться, и она загадывала на них желания, не настоящие, а так, по мелочам: выпали новые фломастеры и чтобы папа рассказал сказку, а про подружиться с Лизой из восьмой группы сорвалось. А еще очень смешно было наблюдать за людьми. Карина никогда не видела столько смешных людей сразу.
Одни ощупывали себя, залезая в многочисленные карманы, другие по-собачьи рылись по сумкам, очень многие прижимали к ушам мобилки, а потом встряхивали их, жали на кнопки и снова встряхивали. Но смешнее всего они смотрели друг на друга. Так, будто внезапно замечали у соседей невидимые раньше клыки, рога или хотя бы пистолеты.
— Поймают, — уверенно сказала бабушка, которой хотелось конфет.
Папина шея дернулась, как если бы он проглотил, не прожевав, большой кусок не очень вкусной еды. Вдалеке рыжая Кудря улеглась на палубу возле зеленой катушки, свернувшись в похожий на эту катушку клубок.
Двоих людей в красивой голубой форме Карина заметила издали. Они подходили к пассажирам, и те сразу начинали бояться. Хотя ничего им не было: один из двоих смотрел на какие-то карточки, другой делал запись в маленьком, почти игрушечном нетбуке. После чего оба кивали и подходили к кому-то следующему.
Папа склонился к самой Карининой голове и что-то прошептал, жарко щекоча шею. Карина не расслышала:
— Что?
Бабушка на соседней лавке вся подалась вперед, как будто готовилась прыгнуть рыбкой, только не за борт, а в другую сторону.
— Ничего, — сказал папа. — Потом.
Они приближались. Уже было слышно, что первый говорит всем «ваши документы» (и точно никаких конфет) и потом «спасибо» или почему-то «без паники», а второй не говорит ничего, только беззвучно шевелит губами, записывая. Наконец, подошли к соседней скамейке, и бабушка с готовностью протянула синий кусочек пластика:
— Пенсионное. А загранпаспорт у сына, он мне пригласительную визу делал по этим вашим новым правилам… Если что, так он встречать будет! — сказала она очень гордо. — Скоро нас примут-то, а?
— Без паники, — непонятно откликнулся один из них. Другой отдал ей назад карточку.
И оба повернулись к Карининому папе.
Карина отвернулась; смотреть на него сейчас было слишком уж страшно. Кудря поймала хвостик каната и зажала между лохматыми передними лапами.
— Ваши документы.
— Вот, — прозвучал незнакомый, но, наверное, все-таки папин голос. — Ребенок вписан, вот, а если вам свидетельство… оно у жены, она встречает.
— Спасибо. Вас внесли, пожалуйста, без паники.
И они двинулись дальше. Соседняя бабушка посмотрела им вслед з явным сожалением: наверное, надеялась на конфеты. А папа…
Папа сверкал. Против мокрого ветра, темно-серых туч и холодных волн его лицо было — как солнце. Казалось, он сейчас рассмеется в полный голос, как от очень веселой шутки или щекотки. Таким его Карина тоже никогда раньше не видела — но ей понравилось, лучше так.
— Рассказать сказку? — звонко и празднично предложил он, поймав ее взгляд. — Значит, слушай: в одном королевстве…
Бабушка сделала из губ маленький комочек и отвернулась.
Папа умел придумывать. Его сказки (вот, загадала — и сбылось!) не повторялись никогда, их вообще нигде не было до того, как папа начинал придумывать и рассказывать, сам не зная, чем кончится. Только такими и должны быть настоящие сказки — живыми, вырастающими на глазах из ничего; и Карина не сомневалась, что все рассказываемое где-то происходит, сбывается в этот самый момент. А из этого отчетливо следовало, что и все происходящее здесь, с ними, тоже кто-то выдумал. Возможно, и папа.
Она слушала, приоткрыв рот от внимания и восторга, и совсем не смотрела вокруг, даже на Кудрю. В далеком королевстве подрастал у принцессы маленький ручной дракон, вот у него поменялись зубки, вот он пробно, первый раз в жизни выдохнул немножко огня…
— Люди!!!
Карина не обратила бы внимания, мало ли кто вопит во всю истошную глотку, в питомнике случались и не такие крики, особенно если воспитательница выходила за дверь… Но папа замолчал, и дракончик замер на коленях у принцессы с язычком пламени во рту.
Орал толстый дядька в длинном черном плаще, и это было очень смешно. Взрослые вообще-то редко орут.
— Вы знаете, что это за списки?! Это списки Сатаны! Враг рода человеческого переписывает души на пути в Преисподнюю! Взорвалась адская машина, и мир летит в тартарары! Покайтесь, люди!!!
— Псих, — негромко и неуверенно сказал кто-то.
— Взорвалось? — звонко зашептала на соседней лавке бабушка, вертясь по сторонам, словно насаженная на гвоздик. — Точно взорвалось? Я всегда говорила!
Карина хотела попросить папу не обращать внимания и рассказывать дальше, у него же получалось гораздо лучше. Но папа не смотрел на нее и вряд ли бы услышал. Толстый дядька все орал, и это уже не было смешно, а от него расходились в все стороны, словно круги по воде, волны неясного ропота, расспросов, разрозненных приглушенных криков. Несколько раз прозвучало непонятное слово, что-то вроде «синтересом», только длиннее, и папа вздрогнул.