Если б не эта вонь и не оплавленные дырки на синих скатертях. Фу. Плюс ко всему на кухне у них, видимо, что-то сгорело, и стало уже совсем невозможно продыхнуть.
И когда уже двухметровая дура притарабанит кофе? Байкеры, прикатившие, кстати, позже них, уже вовсю жевали какую-то гадость. Гоше, правда, тоже ничего пока не принесли, и это опять-таки сближало.
Вдруг бухие вдрызг, но мирные на вид мужички за крайним столиком издали нецензурный негодующий вопль; от неожиданности Элька вздрогнула. Невнятно, сквозь чавканье, зароптали байкеры, коза в деловом костюме опустила вилку и телефон, а Гоша обернулся и, глядя поверх Элькиной головы, зацепился за что-то пристальным взглядом. Ну-ну; она развернулась в пол-оборота и посмотрела тоже.
На мониторе вместо футбола показывали дикторшу новостей, беззвучно шевелившую губами под «радио-шансон» — в такт она попадала не хуже футболистов, и Элька не видела особой разницы. К веб-трансляциям она после полугода работы секретаршей (Гоше долго втиралось, будто ведущей) на студии питала легкое презрение. Ну, прервали этот ваш футбол, и что? Сейчас прогонят анонс и снова запустят. Бегущая лента по нижнему краю монитора отсвечивала и вообще бежала слишком быстро, чтобы Элька могла что-нибудь прочитать. Гоша, тот, наверное, мог, натренированный своими вечными онлайн-тотализаторами…
— Звук, — негромко сказал он.
Как ни странно, его услышали; а может, просто сработали параллельно не самые оригинальные мыслишки. Двухметровая официантка прицелилась пультом, в то время как пухленькая что-то там подкрутила, заткнув глотку «шансону». Дикторша заговорила:
— …положение. На пораженных территория работают группы спасателей Министерства чрезвычайных ситуаций. Граждан просят сохранять спокойствие и четко выполнять инструкции относительно соблюдения правил безопасности и порядка эвакуации. Наш веб-марафон…
— Фигня какая-то, — пробормотал Гоша. Между их столиками было метров пять, но Элька почему-то продолжала на удивление четко его слышать. А вот видела с трудом, будто сквозь сизую дымку. Надымили так, что у нее запершило в горле.
— Это где? — звонко спросила сидевшая гораздо ближе девка-байкер.
Здоровенный небритый парень в черной коже ответил ей в рифму. Девка обиженно замолчала.
Элька попыталась сосредоточиться на бегущей ленте, где мелькали многоэтажные цифры и географические названия. Но в этот момент экран мигнул — и вдруг засветился ярко-синим с бессмысленными белыми значками.
— Блин, — недовольно сказала байкерская девка. После нее реагировать примерно так же было стремно, и Элька прикусила язык.
Дылда-официантка защелкала пультом: монитор послушно мерцал и выкидывал ту же самую картинку. Пухленькая выскользнула из-за стойки, подошла к монитору, вернее, под него, подтянулась на цыпочках и стукнула кулачком сбоку по корпусу; экран мигнул еще раз. Байкеры загалдели, как по команде, и наперебой полезли с советами. Бухие мужички в углу потеряли надежду на футбол, а с ней и какой-то интерес к происходящему, и вернулись к прежнему занятию. Элька прокашлялась. Проветрили бы хоть, блин.
Деловая коза опять схватилась за свою мобилку. И тут же ее опустила:
— Тоже нет, — разнесся по всей забегаловке ее неожиданно звучный низкий голос. — Сигнала.
— Серьезно? — обернувшись через плечо, коротко спросил Гоша.
Он пружинисто вскочил на ноги и, по-волчьи подобравшись на глазах, начал действовать — первый из всех, неспешно переваривающих непонятную информацию. Подозвал официантку, отменил заказ, сунув ей утешительную купюру, потом обвел оценивающим взглядом помещение и направился к байкерам. Не подавая виду — много чести — Элька прислушивалась к его отрывистым словам.
— Ребята, тут такое дело. У меня машина застряла в кювете. Аварийка теперь фиг приедет, помогите вытащить. Здесь недалеко.
Зашелестели бумажки, и небритый парень коротко бросил:
— Обижаешь.
Элька смотрела, как они поднимаются из-за столика, подхватывают круглые сумки со шлемами, набрасывают на плечи кожаные куртки. Здоровенный парень отлучился к стойке расплатиться, а остальные потянулись к выходу цепочкой, замыкал которую Гоша, не обращавший на нее, Эльку, ни малейшего внимания. Ну-ну; она принципиально не трогалась с места.
Уже в дверном проеме Гоша обернулся, ловя свой последний шанс:
— Пошли.
Ступив за порог, Элька внезапно переломилась от кашля, из глаз у нее хлынули слезы — здесь было надымлено куда сильнее, чем там, внутри, и зря она думала на кухню. Скорее, это жгли где-то на задворках кучу ядовитого мусора, сволочи. Проморгавшись, она подняла на пол-лица воротник и побежала вдоль обочины.
Гошу она догнала уже на трассе. Двое пеших байкеров (наверное, оставили с мотоциклами своих девок) тесно шагали рядом, напоминая то ли телохранителей, то ли конвой. Тяжело дыша, Элька протиснулась между ними, коснулась Гошиного локтя, повисла на руке. Он не отреагировал, продолжая идти с той же скоростью и решимостью мужчины, мужика, самца. Сквозь удушливую гарь от него несло чем-то пряным, звериным, и если б не байкеры, она прямо сейчас бы…
— Здесь, — сказал Гоша, останавливаясь возле переломанного кустарника.
Здоровенный байкер присвистнул:
— Ну, мужик, ты и въехал. Как это?…
Другой уже боком, словно краб, соскочил с обочины и похлопал машину по капоту:
— Трос нужен. И если б еще фуру какую-нибудь стопорнуть или джип. Блин, откуда ж нанесло так, дышать нечем…
Гоша спустился следом. Указал подбородком снизу вверх, почти не глядя:
— Эль, давай.
Она кивнула. Улыбнулась, остро ощущая такое жаркое и знакомое, распирающее изнутри чувство, в чем-то родственное оргазму: они, мужчины, ничего не могут без нее. И никогда не могли, сколько бы ни пытались изображать из себя командиров и господ жизни, сколько бы ни размахивали своей брутальностью и физической силой, ни потрясали кое-чем как последним решающим аргументом. Рано или поздно все они обращаются к женщине — с пустячной будто бы просьбой. А женщина выполняет… или не выполняет. Все всегда зависит от нее одной.
Элька прищурилась, вглядываясь вдаль. Машины мчались сплошной стеной, все с зажженными фарами, обозначавшимися лучами в зыбком дыму. Она вскинула было и опустила руку, голосовать имело смысл прицельно — но фиг что-нибудь различишь в этой сизой мгле, исполосованной беспорядочным светом фар. И скорость, блин, на такой скорости не тормозят. Что ж они все мчатся, как угорелые, честное слово?…
Она сделала шаг на дорогу и голоснула снова.
Короткозадая развалюха, совсем не то, что нужно, с визгом тормознула рядом, распахнулась дребезжащая дверца, и мужик за рулем крикнул:
— Садись!
Элька покачала головой, отрицательно скрестила руки, махнула, проезжай, мол! — но он высунулся из своего драндулета, лохматый, полуседой, с опухшей испитой мордой, и хрипло заорал:
— Садись, дура!!!
Маньяк какой-то; она испуганно отступила, и мужик, хряснув дверцей, рванул резко, на всей скорости, какую мог, наверное, выжать из своего допотопного драндулета. Стопудово маньяк, успела подумать Элька, глянула вперед на предмет подходящей машины — и увидела.
Она закричала так, что ее вопль перекрыл шум перегруженной трассы, что Гоша там, внизу, поднял голову от капота — и увидел тоже.
С той стороны, откуда летели на все более сумасшедших скоростях обезумевшие машины, над горизонтом, серо-мглистым от дыма, поднималось широким веером оранжевое зарево. И нарастал отдаленный гул, переходя в оглушительное завывание, и вставала сплошная стена огня, завивающегося по краю в кучерявые протуберанцы, и становилось невыносимо больно глазам…
А потом Элька зажмурилась.
(настоящее)
Наверное, это началось сразу после перехода. Или даже в момент перехода, так точнее. А если он и сам себе это внушил, то все равно — оно того стоит.
Гоша чеканит шаг легко и пружинисто, он готов идти в том же темпе сколько угодно и как угодно далеко. Ничто не сковывает движений, камуфляж, купленный когда-то для рыбалки (где он ни разу в жизни не был), удобен и легок, как никакая другая одежда. Шерстяная омоновская маска (идиотский подарок друзей), которую он до последнего момента не хотел нацеплять и под которой там, в пансионате, потело и чесалось лицо, теперь приятно греет небритые щеки и выдает дополнительный кредит уверенности в себе и в происходящем. Смешно: на самом-то деле ни у кого из них нет ни малейшей уверенности ни в чем. Но ему плевать, как оно там на самом деле.
Он, полжизни просидевший в дурацкой виртуалке, возвращаясь только слабать на гитаре не менее дурацкую музычку, только теперь попал наконец-то в реальную жизнь. И ему нравится. Здесь разом отпали, перестали иметь значение все его прежние заморочки — о них теперь и вспомнить-то получается умозрительно, с удивлением. Кажется, была нешуточная ломка из-за пропавшей сети — у него?… ну нифига себе. Кажется, была баба, то есть жена, дура, поведенная на постоянном трахе и в конце концов нашедшая себе кого-то еще… да ну?
Гоша оборачивается. Остальные шагают в затылок, и голова того парня торчит над остальными — открытое лицо, смешная бархатная шапка. Нормальный мужик. У него, Гоши, ко всем им одинаково-ровное, добротное и крепкое, как его камуфляж, общее отношение: свои, надежные ребята. И каждый из них, сто пудов, ощущает то же самое.
После перехода.
В самый момент он не почувствовал ничего, если не считать того клока волос, с досадой и болью оставленного на решетке. Возможно, именно поэтому он, Гоша, и отвлекся, не поймал резонанса, мига разительной перемены. А теперь кажется, что вот так и было всегда. Ничего не изменилось — ни внутри, ни вокруг.
Они шагают по тропе, продолжающей виться по дикому уже склону, поросшему жухлой травой и куда более чахлым, чем в парке, кустарником; но тропа есть, а следовательно, здесь ходил кто-то и до них. Под ногами чавкает глина, размякшая под дождем, идти по ней мягко и хорошо. С не меньшим удивлением, чем о сети, гитаре и Эльке, Гоша вспоминает, что в последний момент вдруг захотел остаться, даже предложил что-то такое, не встретившее, к счастью, отклика. Неужели он, как бы это выразиться, трусил? Да нет, вряд ли, не до такой же степени, просто там, по ту сторону рваной сетки, разумными и правильными казались совсем другие вещи…