Его подошвы словно покалывает мелкими электрическими разрядами. Он никогда не остановится, никогда не устанет. Ему даже совсем не хочется куда-то приходить, достигать какой-то цели — происходящее прекрасно само по себе, в процессе, в движении. Наконец-то.
Внизу раскинулось море, оно стальное с прозеленью и чрезмерно широкое, будто стоит наклонно, положив на тяготение и горизонт. Длинными зубами выступают в море волнорезы, впрочем, все они остались позади. Внизу вдоль белесой каймы прибоя тянется узкая лента набережной. Тянется довольно далеко, упираясь там, впереди, в коричневое нагромождение скал. Серым наростом виднеется у самого моря крыша какого-то здания.
Они притормаживают одновременно, как по команде, останавливаются, собираются в кружок. Гоша почти никого не знает, так, максимум перекидывался парой слов. Но каждому из них, нелепых, экипированных кто во что, очень разных и одновременно неразличимых на вид, — он готов доверять безгранично. Пойти с ними хоть в разведку, хоть в атаку. Собственно, он уже и пошел.
Заговаривает командир — писатель, припоминает Гоша, то есть Элька будто бы говорила, что он чего-то там написал, — суровый старик с вертикальными морщинами на щеках и пронзительным взглядом из-под седых, как штормовая пена, бровей:
— Город там.
Уверенный жест кисти в замшевой перчатке. Этого вполне достаточно: вперед. Но писатель продолжает:
— Вернее всего добраться туда по шоссе, это выше по склону. Но…
— Стас пропал на набережной, — говорит мелкорослый мальчишка с полупрозрачным черным чулком вместо лица. Показывает пальцем наискось и вниз.
— Да.
Писатель кивает, а значит, мальчишка не дерзил, а просто подал правильную реплику, озвучил своевременные слова. Гоша ощущает к нему скупую благодарность за подтверждение слаженности их команды, четко расписанных ролей каждого ее члена. А Стаса он помнит. Студентик, который не верил в сеть и думал, будто за ними наблюдают, накрыв пансионат прозрачным колпаком. Многовато фантазии — но он хотел вырваться, и у него получилось. Конечно, они должны теперь его найти.
— Вниз? — коротко спрашивает писатель.
Полукруглая траектория взгляда из-под штормовых бровей.
— Вниз, — первым, раньше всех отвечает Гоша.
И остальные подхватывают нестройно, однако на редкость единодушно:
— Вниз.
Они идут.
Снова припускает дождь, подошвы грузнут в глине и скользят на пучках жухлой травы. Отряд беспорядочно рассыпается по склону, теряя общность и строй. Шагающий перед Гошей мужчина в целлофановом комбинезоне, усеянном круглыми каплями, поскальзывается, по-кошачьи падает на растопыренные ладони, тут же поднимается, вытирает об себя желто-коричневую грязь. Гоша спускается боком, стараясь жестко врастать ботинками в землю, балансирует, сохраняя равновесие. Он не замечает, когда пропадает море. Просто исчезает в какой-то момент, как если бы противоестественным образом искривился горизонт.
Наверное, это из-за здания. Здание растет снизу им навстречу, как огромный гриб, на его недостроенной бетонной крыше ярким пятнышком вырисовывается, приближаясь, детский башмачок. И штыри арматуры, и круглые банки из-под пива, ну, это как раз естественно. Странно, что море… впрочем, нет. Море уже не имеет значения.
Подошва все-таки соскальзывает, Гоше удается удержаться на ногах, но последний отрезок склона он пробегает, как мальчишка, выставив вперед растопыренные ладони; с размаху они впечатываются в бетон, и саднят кончики пальцев, торчащие из обрезанных перчаток. Гоша оборачивается навстречу своим — и не видит никого. На вертикальном склоне дрожит под дождем двойная былинка с мелкими колючками на стеблях.
На мгновение Гоше становится страшно. Он, бывший интернет-отшельник и волк-одиночка — не может, никак не может теперь один.
По склону съезжает на заднице студент с чулком на голове, под которым явственно оттопыриваются уши, и Гоша громко смеется от души. Здание за спиной возвращает его смех жутковатым уханьем ночной птицы.
— Не видел раньше, — говорит студент, поднимаясь и делая вид, что у него нет здоровенного желто-коричневого пятна понятно где. — А ты?
Гоша прикусывает губу вместе с шерстяным краем маски:
— Эту хреновину? Не помню, может, и видел. Я вообще-то не слишком лазал по территории.
— Если его обойти, по идее, выйдем на набережную.
Это предполагает высокий парень-ролевик в разноцветных штанах. Как он спустился вниз, Гоша не заметил. Рядом с парнем, как привязанная, торчит его коротышка-девка, она вся, от кроссовок до меховой шапочки, тянется вверх, будто надеется дорасти до его плеча. Она немного раздражает, но ровно настолько, насколько раздражала бы любая девка в сугубо мужской ситуации и компании. Об Эльке Гоша и не вспоминает.
— Пойдем, Тим, — говорит она.
Ушастый студент перебивает:
— А может, подождем писателя?
Они ждут. Присоединяются двое в целлофановых комбинезонах, потом чиновник и актер с Гошиного этажа, второй студент, ростом чуть пониже ролевика Тима, второй ролевик с идиотской кличкой Пес… Писателя нет. Постепенно стихает общий гомон, теоретически способный скрыть звук его шагов, становится совсем тихо. И только шелест мелкого дождя по целлофану, мягкий стук капель по глине и дробь по бетону.
Кто-то неуверенно подает голос:
— А если он уже прошел вперед?
— Да, — громко и убежденно говорит девка по имени Рысь. Показывает пальцем.
Все поворачивают головы, и Гоша тоже. По серому ноздреватому бетону, сухому и пыльному под крышей, уходят в глубину недостроенного здания мокрые следы. Высыхают и растворяются, не дойдя до границы мглистой темноты.
— Там, наверное, есть сквозной проход, — предполагает Рысь, и лучше бы она молчала, честное слово. Лучше бы то же самое сказал кто-нибудь из мужчин, и тогда эти слова приобрели бы вполне конкретный разумный смысл.
— По-любому, — поддерживает Пес, и все более-менее становится на свои места.
— Ну так пошли, — командует ушастый студент.
Они идут.
Бетонная коробка разделена внутри на секции, наверное, несостоявшиеся коридоры и комнаты, вертикальные плиты не доходят до потолка, поддерживаемого неравномерно-редкими столбами. Отряд снова рассыпается, гулкое эхо недостроя сдваивает шаги, путает направление звука, сбивает с курса. Надо переговариваться, понимает Гоша, держать хотя бы такую зыбкую связь, почему никто не догадывается, сейчас разбредемся нафиг в разные стороны… Он хочет крикнуть, хотя бы звучно сказать что-нибудь, позвать кого-то, подать сигнал… и молчит, не может выдавить ни слова. А бетонные плиты поднимаются со всех сторон, их слишком много, что за дурацкая многоугольная конфигурация?! — к тому же их края, кажется, загибаются внутрь там, наверху…
— Игорь, — слышит он вдруг свое имя, старое, ненавидимое в детстве и потому давно отмененное, забытое. — Игорь, где ты, блин?!
Это голос ушастого студента, искаженный эхом, но все же узнаваемый, а Игорем, соображает Гоша, зовут того, второго, длинного; тезка. Это воодушевляет, как если бы возникла внезапная общность, пускай формальная и иллюзорная, но отодвигающая с дороги паническое одиночество. Он шагает вперед, и волглые, пахнущие пылью и плесенью плиты неохотно выпрямляются, пропускают мимо себя. Спереди, извне, проникает серый и слабый, но бьющий наповал свет.
— Все здесь? — спрашивает писатель. Его взгляд под шапкой, наползающей на седые брови, движется скачками, губы шевелятся, пересчитывая головы. — Прошли. Это хорошо, что прошли.
Щурясь, Гоша осмотривается по сторонам. Да, все здесь: чиновник с актером, двое папаш в целлофане, ролевики (он искренне рад видеть и Элькиного хахаля Тима, и даже девку Рысь, и тем более хорошего парня Пса), а чуть в стороне — студенты, смешной ушастик и тезка Игорь, которому Гоша улыбается в отверстие маски персонально, как родному брату. Под черным чулком угадывается ответная улыбка. Мы вместе.
Не хватает чего-то несущественного, однако ожидаемого, такого, что непременно должно было быть где-то здесь. Гоша смотрит вокруг, очерчивая взглядом панораму по линии горизонта, высоко нависающей над ними по всей волнистой тристашестидесятиградусной длине.
Моря?…
(в прошедшем времени)
Стюардесса в который раз повторяла инструкции, теперь жестами, конкретно непристойными — для глухонемых. Интересно, подумал Игорь, она точно знает, что в салоне есть глухонемые?
Он был уже совсем трезвый. В прозрачной, как стеклянный шар, голове, происходящее отражалось четкими картинками, слегка искривленными по краям, а затем они проскальзывали насквозь, не задерживаясь и не встречая ни одной мысли. Внутри то ли занозой, то ли несущей осью торчало острое ощущение несправедливости: ну как же так, ведь летели же на море, оторваться, отдохнуть… Ладно бы что-то подобное случилось тогда, раньше, перед экзаменами, когда мир и без того скрипел, шатался и грозился рухнуть — но теперь?!..
— Жилет надень, кретин, — ткнул под ребро Андрей.
Сам такой. И это была его идея.
Внимательно следя за жестами стюардессы, Игорь выудил жилет, встряхнул, расправил, отыскал застежки. Засомневался, где у этой штуки верх, а где низ, и еще ведь какая-то маска? — вопросительно глянул на барышню, но она вдруг тоненько всхлипнула и, выронив жилет, метнулась по направлению к носу и, простучав каблучками по проходу, скрылась за синей занавеской.
А мы в хвосте, сообразил Игорь, удивляясь этой своей прекрасной и своевременной способности, а хвост всегда отваливается в первую очередь. Он видел в кино.
Однокашники вокруг тоже в разной степени протрезвели; девчонку, устроившую кипеж на таможне, рвало мимо пакета, в перерывах она плакала и материлась, а ребята рядом наперебой пытались ее урезонить, тем самым отвлекаясь — Игорь соображал все быстрее и лучше — от всего остального, повлиять на которое никак не могли. Они, студенты, еще сравнительно держались; наверное, потому что не совсем верили. А ближе к носу уже