Когда Куница, выждав нужное время, выбралась на берег, Плохого уже не было видно. Ива не знала, как быть. Помочь Кунице или спрятаться самой и пусть гостья погибает от голода или уберется вплавь, но тут женщина посмотрела куда-то в глубь острова и заорала:
– Кролик! Коршун!
Ива застыла. Она не поняла, что это были за слова, хотя они что-то всколыхнули в сознании Ивы, быть может, они означали что-то из далекой-далекой жизни их общих предков, но ясно одно: это не крики злости и Куница кого-то зовет.
Ива не рискнула прятаться. Лучше помочь Кунице, пусть убирается отсюда побыстрее. Ива медленно пошла к ней. Куница заметила это сближение, напряглась, настороженная. Когда Ива подошла вплотную, готовая объяснить знаками, что хочет помочь гостье, она учуяла кое-что в ее ауре, что окончательно убедило в правильности своего выбора.
Куница – опасна. Она жаждет найти именно того, кого Ива спрятала на этом острове. У Куницы есть какие-то подозрения, но благодаря отсутствию запаха Адама – вернее, присутствию вони, забившей этот запах, – она стремится вперед, на север, куда скрылись три женщины. Она ничего не уловила. Ива могла лишь удивиться, что не учуяла этого еще раньше. Когда начала чинить ее лодку.
Ива заговорила, помогая себе знаками. Куница лишь покачала головой – она была сосредоточена на чем-то другом. Она кого-то ждала. Ива нахмурилась. Неужели здесь будут другие гости? Кое-как выдавив улыбку, Ива пошла вперед, приглашая жестами Куницу за собой, объясняя, что найдет для нее лодку. Помедлив, Куница пошла за ней, но больше вращала головой по сторонам, чем следила за Ивой. Ива тоже сосредоточилась на окружающем пространстве.
Не зря.
Ива увидела их обоих одновременно. Один двигался – греб быстро, но осторожно – вдоль берега в лодке, второй почти бежал по самому острову в направлении Ивы и Куницы, идущей за ее спиной. У обоих были арбалеты. Откуда они здесь? Ива не только не почувствовала их появления, но и в разговорах с пришельцем об их существовании не упоминалось. Или память ее подвела?
Ива остановилась, замерла. Она почувствовала, что Куница едва не уткнулась ей в спину, но обогнула, позвала мужчин. Они застыли, готовые к стычке, рассмотрели Куницу, возобновили движение. Ива не знала, как реагировать, хотя от Куницы исходила волна облегчения. Ива поняла, что это – ее братья. Они – оба мужчины и Куница – абсолютно разные внешне, разные по габаритам, имели что-то общее, как бывает у тех, кого родила одна пара.
Спустя считаные секунды с Ивой что-то случилось. Внутри у нее сбился некий радар, будто кто-то загасил все ее чувства. Что-то исходило от одного из братьев, того, в лодке. Понять, в чем дело, Ива не смогла. Не сразу.
Судя по репликам Куницы, первого звали Кролик. Он был перевозбужден, но не встречей с сестрой, не тем, что так вовремя появился, он искал другую женщину. Одну из тех, кто тут недавно был. Ива не сразу поняла, кто так сильно влечет Кролика. Ей было не до того, что некая из трех женщин Адама превратила этого увальня, пусть и сильного, выносливого, в прообраз гончей, готовой преследовать добычу, пока бьется сердце, и ничто уже не в силах сбить ее с этого направления. Попросту говоря, Кролик был обезумевшим, ничего не соображающим самцом, но толика разума оставалась в направлении того, чтобы найти нужную самку.
Иву сильнее отвлек мужчина в лодке, Коршун, который внезапно изменился в эти самые минуты, когда, приблизившись, рассмотрел местную женщину. Кое-как он пристал к берегу, выбрался, забыв втащить лодку, и лишь бросившаяся к ней Куница исправила ситуацию. Коршун видел только Иву. Точь-в-точь как его братец «видел» некую другую женщину. Ива увидела безумие в его глазах, попятилась, когда Коршун, оступаясь – он же не привык к подобной поверхности из ветвей, – пошел на нее: глаза не мигают, губы влажные, ноздри раздуваются.
Сбившаяся чуйка позволила понять Иве лишь одно: Коршун ее испугал. Она попятилась быстрее, но это ее движение породило рывок Коршуна, который с гортанным криком бросился к ней. Ива ахнула, развернулась, побежала. Она слышала, как Куница что-то кричит брату, но смысла в этом было не больше, чем взывать к ветру или волнам. Коршун видел перед собой лишь одно: цель.
Ива убегала, но он ее нагонял, и ей пришлось сделать обманное движение. Непривычный к поверхности, Коршун зацепился и рухнул. Он вскочил быстро, но в его крике была ярость от боли и негодования. Добыча уходила, к тому же он ударился, и теперь в звуках было больше угрозы, чем похоти.
Потеря нескольких секунд сказалась: Ива увеличила разрыв. Но Коршун спустя треть минуты оказался ближе, чем был ранее. Ива вновь совершила обманный маневр, уложив Коршуна, но он снова ее нагнал. Это повторилось трижды, прежде чем Ива осознала, что устала, запыхалась, а преследователь мог бегать так до утра. Она подалась к одному из лабиринтов, рассчитывая, что там что-то придумает, и, когда он уже тянул к ней руки, достигла незаметного входа, нырнула внутрь, больно оцарапав плечо и щеку.
Рычание Коршуна прервалось. После чего явило себя еще с большей мощью. Казалось, даже вздрогнули ветви стен тоннеля. Ива поползла, не теряя времени, чтобы встать, вскочила, когда тоннель погрузился во тьму, стоило Коршуну при вхождении закрыть ненадолго свет. Она побежала, благо тут дело было уже не в скорости – изгибов много, разбегаться во всю прыть – значит врезаться и пораниться. Коршун отстал ненадолго. Он приноравливался к бегу по лабиринту, нагоняя Иву. Она поняла, что больше не выдержит, даже до тупика не добежит. Нужно прятаться. И побыстрее.
Она вскочила на «стену», зацепившись пальцами за ветки, взобралась выше, перехватила руками за «потолок», подтянулась и повисла, пытаясь «превратиться» в одну из ветвей наверху. Если повезет, Коршун промчится под ней дальше, где ее нет. И потеряет Иву.
Он пробежал мимо, но неким чутьем уловил ее, висящую сверху, у «потолка», затормозил, ударившись в «стену», его рычание, сбившись при ударе, усилилось, и он прыгнул к ней, схватил, чтобы больше не отпускать. Она проиграла, и страх, взорвавшись внутри, вынудил ее ударить его по лицу, поцарапать кожу.
Секунду-другую они стояли повернутые друг к другу лицом, ошеломленные, с широко раскрытыми глазами, вдыхая запах друг друга, но она пихнула его в солнечное сплетение, развернулась, вырываясь, он, снова зарычав, удержал женщину, прижимая ее к себе, лизнул ее здоровенным длиннющим языком по кровавой щеке, чмокнул в губы, она вырвала голову, лягнула его стопой. Он схватил ее за волосы на затылке, удерживая на вытянутой руке, она завизжала, схватилась за его руку своими ручонками. Он чуть приподнял руку, и она зависла над полом, пришлось ухватиться руками за его предплечье. Орать она перестала, лишь с силой через ноздри вырывалось шумное дыхание.
Он опустил ее, нагнул, всю свою силу направляя на то, чтобы поставить ее на четвереньки. Он сорвал с нее одежду ниже пояса, удерживая с легкостью, и она, обессиленная бегом и борьбой, даже перестала сопротивляться. Когда он вошел в нее, Ива почувствовала экстаз, который ранее никогда не испытывала.
Страх ушел, и она осознала то, что именно когда-то рассказывал пришелец. Для нее создан не тот, которого она закрыла в лабиринте. Не он. Она видела в людях то, что они в себе несли, что-то связанное с их Судьбой, но себя она, как человека со стороны, увидеть не могла.
Ива стонала и просила, чтобы Коршун продолжал и не останавливался.
Бешеный крик Стефана, визжание. Он начал резать несчастного, даже не выдержав паузы? Диана подалась к окну, но сдержалась, не выглянула. Может, блефует?
Марк расхохотался.
– Мой старый добрый Стефи, я еще ничего не делаю. Я только показал тебе ножик, и только. Заверещишь, когда я начну тебя резать, договорились? Пока не надо пугать сестричек напрасно. Еще рано, – мерзкий хохот. – Надо потерпеть. Или ты, идиот этакий, хочешь узнать, что это такое, когда лезвие вспарывает твое мерзкое брюхо? Хочешь побыстрее узнать? Что ж… Еще немного потерпи, хорошо? Я только спрошу твою ненаглядную родню, еще разок спрошу, еще только один разочек…
Диана закрыла глаза, ощутив, что прокусила губу, даже не заметив этого. Боль пришла вместе со вкусом крови во рту, но она казалась сейчас такой мелочью.
– Эй! Родня Стефи? Я начинаю пилить его, прошу заметить, по его личной просьбе. Слышите, как он хочет этого? Вам же слышно, вы, ублюдочные шлюхи?
Кажется, Марк запыхался от монолога, и его слова переполняла такая страсть, как если бы он ворочал громадные камни. Он задыхался, нужно было перевести дыхание.
Диана поняла, что проиграла: Марк выполнит обещанное. У Стефана осталась минута, не больше.
– Что ж… – Марк выплюнул эти слова со злостью, пропитанной такой ненавистью, что дальше он мог больше ничего не говорить. – Тебе конец, Стефи. Сам виноват. Я просил тебя, покажи, куда плыть, и ты знаешь, идиот, куда плыть, знаешь. Я знаю, что ты знаешь, и ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь, чертов ублюдок! Хрен пойми, как тебе это удается, но знаешь. Но ты молчал. Так что… Вот тебе за это конфетка, мой Стефи…
– Нет! – вырвалось у Дианы, и она подалась к окну, выглянула. – Не надо! Остановись!
Марк застыл. Он был удивлен. Возможно, он ожидал увидеть девчонок, но не Диану. Или просто давно ее не видел.
Глядя ему в глаза, в застывшие, злые, глаза сумасшедшего, глаза убийцы и того, кто никогда не идет на уступки, кто хочет забрать себе все, абсолютно все и никогда не поделиться, кто никогда не поймет ни боли ближнего, ни его каких-то иных чувств, для которого родные люди – все равно что мусор на воде, глядя в эти глаза монстра, Диана видела и что-то другое. Некую вариацию любви? У Марка? Нет, преклонение. Нечто похожее было заметно во взгляде Марка на свою старшую родную сестру, пока они не выросли, пока были детьми, и физиология еще не сыграла основной роли, и нечто внутри не возопило: и она тоже должна принадлежать ему, как предмет, не более.
Он как раз смотрел на нее снизу вверх, и эта позиция позволила вспомнить ей прежнего Марка, еще похо