Фантастика 2025-127 — страница 86 из 1101

ГЛАВА I

— Ну ни фига себе, — в двадцать пятый раз пробормотал Открывачка. И тут же — в двадцать шестой: — Ну ни фига себе…

Летний видеосалон в парке был набит под завязку, как ни разу за всё время своего существования. Люди жались друг к другу на скамьях и на спинках скамей, толпились в проходах между рядами и вдоль ограды, обсели, как птицы, парапет и ветви соседних деревьев. Половине не было видно, она громко возмущалась, требуя подвинуться или пригнуться. Вторая половина шикала, призывая к тишине. На огромном мониторе появлялась очередная журналистка с перепуганными глазами и микрофоном на пол-лица, и тишина устанавливалась сама собой. Все хотели слышать. Все хотели знать.

Те, кого здесь не было, прилипли сейчас к экранам телевизоров в номерах отелей и пансионатов. Не только в этом городе — во всем Срезе. И в Исходнике тоже, если, конечно, уже наладили сигнал телепорт-трансляции. Во время прошлого студийного включения шли сплошные помехи.

Стар подумал, что город теперь, наверное, совершенно пустой. Это должно быть прикольно: широкая безлюдная набережная под ярким полуденным солнцем, брошенные лотки и снисходительные драконы… или драконы тоже смотрят телевизор?

Съежился от стыда, как от удара под дых. Думать надо о Дылде. О Марисабель. Обо всех тех девчонках и остальной съемочной группе… о том, чтобы они остались живы. Хотя бы думать.

— Передает наш корреспондент с места происшествия. Анна? Вы меня слышите? Что у вас там происходит? Каковы последние новости? Террористы уже предъявили свои требования? Есть ли информация о судьбе заложников?

— Дмитрий? Нет, никаких требований террористы пока не выдвигали и вообще на контакт не выходили. За моей спиной вы можете видеть часть двора отеля: при любых по пытках проникнуть за ограду эта территория простреливается. О судьбе заложников на данный момент ничего не известно. Дмитрий?

— Спасибо, Анна. До связи. Напомним, что в захваченном террористами отеле, по нашим данным, находится в полном составе съемочная группа реалити-шоу «Я — звезда», прибывшая в Срез для…

— Ну ни фига себе, — повторил Открывачка.

— Всё они уже знают, — сказал Бейсик. — Просто пока не получили указаний, в каком направлении фильтровать базар, а потому предпочитают вообще помалкивать от греха подальше. Это называется «свобода слова».

— Я говорил, надо было идти с тем пацаном, — бросил Открывачка, — как там его…

— Толик, — подсказал Стар. — Нас бы всё равно не пустили. Он другое дело. Он журналист, у него бэджик…

Снова ударило под дых, правда, уже не сильно, а легонько, будто при воспоминаниях о том, как в детстве поймали на нелепом вранье или на краже орехов с торта в холодильнике. Глупость, а стыдно. И с чего это вдруг он принял Толика за голубого? Нормального парня, журналиста, который сейчас, между прочим, там, за оцеплением! — в то время как он, Стар…

— Смотри, вон он! — подал голос Воробей.

Действительно, бритая макушка Толика мелькнула на мониторе, тут же скрывшись в толпе. Вокруг отеля постоянно сновали туда-сюда какие-то люди: кое-кто из них еще тянул на сотрудников спецслужб, занятых подготовкой операции, но подавляющее большинство явно спешили освещать события — пока с переменным успехом. Диктофоны, микрофоны, фотоаппараты и камеры наперевес; мобилки у виска; поминутно там и тут юноша или девушка становились навытяжку перед телеоператором, готовясь доложить в эфир о том, что им ничего не известно. За их спинами белел из-за деревьев корпус отеля, молчаливый, будто необитаемый. Пустынный двор никто не простреливал. Во всяком случае, видимые фрагменты. На экране.

— Откуда ты его знаешь? — спросил Бейсик.

Стар отвлекся, не понял:

— Кого?

— Этого журналиста.

— Я его раньше не знал. Мы же все вместе и познакомились.

— Странно.

— А ну заткнулись, живо, оба! — прошипел Открывачка.

— Дайте послушать, — поддержал Воробей.

Слова Бейсика, по идее, можно было бы и пропустить мимо ушей, ему по жизни слишком многое казалось странным. Но, с другой стороны… Ведь Толик зачем-то ходил вчера за ним, Старом, по пятам, и сегодня утром ждал же, это факт, за воротами отеля! Надо будет спросить, когда они встретятся, как договорились, возле оцепления — он глянул на часы — уже минут через двадцать. Задать вопрос тогда, в парке, сразу после их короткого блиц-знакомства, не получилось. Было бы ну совсем не в тему.

Оно не в тему и сейчас.

— …гость нашей студии. Господин Ароян, кто, по вашему мнению, может стоять за этим захватом заложников? Почему террористы до сих пор не заявили о своих требованиях?

Пузатый дядечка на экране выглядел полупрозрачным, словно медуза; телепорт-сигнал из Исходника до сих пор проходил кое-как. Но зато там, в отличие от местных развлекательных телекомпаний Среза, по-видимому, уже определились с информацией, которую можно и нужно выдавать в эфир.

— Заявят, и очень скоро, можете не сомневаться. И представятся. Но уже сейчас, по почерку, как говорится, можно утверждать с вероятностью в девяносто семь процен…

Звук пропал, и следующие несколько слов дядечка произнес беззвучно, шевеля в такт толстыми медузьими щеками. По толпе прошел истерический ропот, перерастая в ругань и крики. И почему именно девяносто семь? — успел удивиться Стар.

— …тремистских организаций, считающих себя идейными, и не только, наследниками Николаса Роверты, известного также как Лиловый полковник. Их несколько: «Идущие в пламя», «Фронт свободы», «Единая цель» и так далее. Разница в деталях, это несущественно. А основа их идеологии заключается в том, что Срез должен по праву принадлежать родине полковника Роверты…

— То есть, по сути, оставаться колонией отдельно взятого государства?

— Примерно так. Люди они импульсивные, способные на решительные действия, не всегда, кстати, обдуманные. Помните громкий теракт тридцать пятого года? Когда власти отказались отменить закон об интернационализации Среза, и террористы-смертники из «Фронта свободы» взорвали катер со ста пятьюдесятью заложниками на борту…

— Ну ни фига себе, — пробормотал Открывачка.

— Уже что-то, — удовлетворенно выдал Бейсик. — Я так и думал.

Открывачка зыркнул на него так, что Воробей, оказавшийся на линии взгляда, судорожно передернул плечами. Бейсик заткнулся.

— Вы считаете, господин Ароян, после смерти Лилового полковника экстремисты могли вернуться к прежним притязаниям? В расчете, условно говоря, на его наследство?

— Ну, пожалуй… возможно, однако я бы сделал акцент на другом моменте. Согласитесь, что смерть Николаса Роверты, последние двадцать лет проживавшего инкогнито в стране, которая предоставила ему убежище, могла вообще остаться незамеченной. Но тем не менее…

На последней фразе фигура эксперта с каждым словом становилась прозрачнее — вместе с ведущим и помещением студии, всё больше напоминавшим аквариум. В конце концов и картинка, и звук пропали вообще. Черт, да неужели так трудно наладить нормальную телепорт-трансляцию?!

— Умный дядька, — резюмировал Бейсик. — Потому они и пустили глушилку.

Стар глянул на него косо, недоуменно:

— Ты о чем?

— Он хотел сказать, что это провокация. И сказал, только мимо эфира. И он прав.

— То есть?

На них шикнули: не одни Открывачка с Воробьем, а и соседи со всех сторон. Монитор несколько раз мигнул промежуточными заставками и определился на озабоченной физиономии ведущего местного телевидения. В прямоугольнике над его плечом торчала девушка с микрофоном. Обернулась, что-то сказала кому-то за кадром, пожевала губками, поправила воротничок и тоже сделала озабоченное лицо.

— У нас экстренное включение с места происшествия. Что случилось, Анна?

Барышня помолчала несколько секунд: наверное, до нее не сразу дошло. Над притихшей толпой явственно разнеслось Открывачкино «ну ни фига себе». Журналистка кивнула, расширилась на весь экран и, по-видимому, заговорила; звука по-прежнему не было. Так что Бейсик совершенно зря фантазирует насчет «глушилки». Они все там просто лохи. Не могут правильно соединить пару проводов.

— …мочной группы, — наконец прорезалась барышни, — с гипертоническим кризом. Этот шаг террористов можно рассматривать как жест доброй воли, но, скорее всего, они просто не хотели пока создавать себе проблем с… телом. Сейчас состояние здоровья госпожи зампродюсера удовлетворительное, ее допрашивают сотрудники цивильных спецслужб. Дмитрий?

— Не въехал, — признался Воробей.

— Отпустили какую-то тетку, — бегло пояснил Бейсик. — Слушай.

— Что она говорит, Анна?

— По официальному заявлению цивильной пресс-службы, данная информация разглашению не подлежит в интересах… ну, пока не подлежит. Но сразу после освобождения бывшая заложница немного пообщалась с прессой. Мы можем сейчас дать в эфир эту запись? Дми…

Заткнув девушку на полуслове, на мониторе появилась тетка средних лет, большая, с массивным лицом цвета вареной свеклы. Тетка озиралась по сторонам, тяжело дышала и прижимала к груди сумку из крокодиловой кожи. Со всех сторон на нее нацелились микрофоны в стиснутых кулаках, за спиной толпились журналисты, и среди них Толик: он причудливо изогнул руку, словно собирался пить с заложницей на брудершафт, подсунув ей диктофон под самый подбородок.

Стар отметил, что испуганной тетка не выглядела, скорее клокотала изнутри от негодования и злобы. И несла какую-то пургу:

— Петеэска! Я бы еще поняла, если б… но петеэска! Какой эфир, кретины?! Они хоть представляют себе, сколько это стоит?! час работы?!! — Она задохнулась, побагровела еще больше, закатила глаза.

— Что это — петеэска? — спросил Стар у Бейсика. По идее, должен знать.

Бейсик знал:

— Передвижная телевизионная станция.

Тем временем кулаки с микрофонами вокруг тетки судорожно задергались, из-за кадра посыпались вопросы:

— Живы ли остальные заложники?

— Как с ними обращаются?

— Террористы, сколько их?

— Как они вооружены?

— На каком языке говорят?

— Может, они обсуждали при вас свои требования?

— Изнасилования были?

Последний вопрос задал Толик. Невозмутимо, с профессиональным интересом, так что до Стара даже не сразу дошло. А затем возникло в сознании не фактом, а сразу картинкой, цветной, выпуклой, страшной — и притягательной, от чего стало особенно мерзко. Дылда — какого черта она вообще поперлась на эти съемки?!. и Марисабель. Толику легко спрашивать, он никого там, наверное, не знает. Он журналист, ему положено задавать вопросы… разные. Всё равно — мерзость. А может быть, он все-таки голубой? Одно другому, в принципе, не мешает.

— Ах ты… — начал было Открывачка.

Но в этот момент тетка на экране извернулась, отыскала источник вопроса и выдала в упор пулеметную очередь таких матов, какие Открывачке с его уголовным прошлым вряд ли снились — судя по прикушенному языку и обалделой физиономии. И не думала еще останавливаться, когда запись прервали.

— Дмитрий?

— Спасибо, Анна. Мы следим за развитием событий и будем информировать вас по мере… Что?! Так проверено или нет?!. наладьте же связь, черт бы вас… Извините. У нас технические неполадки.

По монитору издевательски прокатилась рекламная заставка с морским прибоем.

Будто выплеснувшись с экрана, волна передалась толпе наглядно, будто физический опыт в исполнении Лимберга. Ряды пришли в движение, поднимаясь один за другим, от ближайших к экрану и дальше; люди озирались по сторонам, пытаясь определиться с направлением к выходу, жестикулировали, издавая уже не возмущенный ропот, а равномерный деловой гул, похожий на шум прибоя. Всем как-то сразу, в один момент стало совершенно ясно — здесь делать нечего.

Приближалось время, назначенное для стрелки с Толиком, на которую Стар возлагал большие надежды. Спрыгнул с парапета.

— Есть одна идейка, — задумчиво сказал Бейсик. — Надо будет сбегать в кемпинг. Я из Исходника одну штуку привез… было бы прикольно.

— Ну его нафиг, — не слушая, бросил Открывачка. — Подойдем поближе, а там постараемся просочиться через оцепление.

— Как? — спросил Воробей.

— Молча.

Если напрямик через парк, прикинул Стар, до отеля совсем недалеко. Правда, очень мешали люди, валом повалившие из всех проходов. А что, если вся эта толпа тоже ломанется туда? Тогда оцепление по-любому усилят. Ну да ладно, Толик наверняка что-нибудь придумает. Да и Открывачка не просто же так носит свое погоняло.

И тут на его плечо непривычно сверху легла рука Бейсика. По-прежнему удобно сидевшего на парапете:

— Не торопись. Сейчас, похоже, будет самое интересное.

— Чего? — Открывачка обернулся через плечо.

— Смотри.

Рекламная муть на мониторе оборвалась — жужжащими зигзагообразными помехами. Толпа стихла, словно оглушенная этим звуком, замерла, развернулась в одну сторону. Монитор затрещал совсем уж невыносимо, и на нем образовался человек. Его лицо прыгало и ежесекундно искажалось, дробясь горизонтальными пестринами.

Но Стар всё равно его узнал. Еще до того, как тот заговорил.

И вот теперь его ударило под дых как следует, со всей дикой силы, с какой бьют, когда хотят — наповал, на смерть. Стыд, невыносимый стыд. За то, что он забыл. Не додумался связать… да и вообще ни разу не вспомнил, не подумал!..

О ней.

Как если бы происходящее не имело к ней отношения. Дурак.

…Человек заговорил. На чужом языке, непонятном, по-видимому, подавляющему большинству присутствующих. И все-таки они все его слушали. Все смотрели на него — молодого, смуглого, с яркой банданой на черных волосах. Он говорил взахлеб, горячо и запальчиво, сбивчиво и смущенно, слишком эмоционально, чересчур по-мальчишечьи. Как будто вовсе не вступал в переговоры от лица террористической организации, выдвигая какие-то требования, шантажируя, пытаясь давить на власти, — а, к при меру, пересказывал любимое с детства кино… или объяснялся в любви.

* * *

Море было гладкое и белесо-голубое, как подсиненная скатерть. Казалось, что плыть вдаль можно до бесконечности. До островов. До другого материка. Легко и неспешно, чуть-чуть шевеля руками и ногами, без всяких водных крыльев и без намека на усталость. А если это и обманчивое чувство, то оно — сущая мелочь, пузырек пены в море тотального обмана. Хватит. По крайней мере на сегодня — хватит.

В конце концов, думала Эва, почему бы не позволить себе выходной? Передышку, всего лишь на один день. С точки зрения грамотного флирта, наверное, даже полезно пропустить свидание. Просто взять да и не прийти. Ни к кому. Пускай взревнуют, поволнуются, потеряют уверенность и почву под ногами, замечутся, наделают ошибок. С точки зрения дела это полезно тоже.

А с ее личной точки зрения — просто необходимо. Спасительно. Может быть.

Эва опустила лицо в коду. Глубоко. Светло-зеленая толща, прошитая солнечными лучами, а далеко внизу — что то темное, размытое, колеблющееся: камни?.. На краю фения в пленке воды отражались изнутри ее руки, плавно скользящие по кругу. Вот так. Долго-долго… всегда. Вечный двигатель. Она улыбнулась, и несколько сияющих пузырьков воздуха вырвались из губ, потревожив отражение. Подняла голову над водой. Отдышалась.

Ничего особенного не произошло. Она овдовела в двадцать лет, а сейчас ей сорок. Сколько раз за эти два десятка лет она просыпалась рядом с не то чтобы чужим или случайным, но не единственным, необязательным мужчиной? Не сказать чтобы часто: замкнутый образ жизни, женский коллектив на работе плюс паническая — особенно первые годы — боязнь спонтанных знакомств. Но было. И она ни разу не позволила себе превратить это в мелодраму. Так какой смысл — теперь? Какая разница?

Потому что Срез? Неважно, это же совсем другой Срез. Его будто специально изменили до неузнаваемости, чтобы избавить ее от боли соприкосновения с обломками утраченного. Да она и сама оперативно мимикрировала под него, вписалась, как родная, в этот гламурный, комфортный и агрессивный Срез, под завязку полный претендентов. Один ли, другой… кому-нибудь должно было повезти. На третий день после знакомства, почему бы и нет? Классика жанра курортного романа.

Она — женщина с оптиграммы, украшающей пока балконную дверь в разработческом коттедже; оригинально и не лишено эстетики. Ничего общего с измотанной учительницей из Исходника, но уж тем более ничего — с принцессой, которая…

Совсем другая. Но тогда — почему?

Из-за отца?

…Нет, нельзя бесконечно плыть в одном направлении. Надо поворачивать. Если не к берегу, то хотя бы перпендикулярно, и дальше — вдоль подножия плоской отсюда гряды Гребневого хребта. Кстати, сегодня штиль.

Из-за отца — может быть. Вряд ли такие разные заказы поручили бы одному и тому же человеку, но вполне достаточно одних и тех же заказчиков, общих хозяев. Бр-р р… холодная рябь по телу, наверное, течение… И даже если он — конкретно он — не имеет к ним отношения, это ничего не меняет. На его месте с той же вероятностью мог оказаться другой. Такой же претендент, с каждым из которых она ведет игру на поражение. И то, что произошло накануне, — всего лишь элемент игры. Расчетливой, циничной, однако доставляющей всё большее удовольствие от процесса. Женщина с оптиграммы способна на всё. Вот что — болезненно, как шип акации, зацепивший ноготь. И даже страшно.

Но страшно не ей. Она в любом случае своего добьется.

Сегодня выходной; однако только в той части, что не посредственно касается претендентов. В остальном она не имеет права на паузу. Экскурсия в шурфы — это раз, и Петеру Анхелю не отвертеться. Даже если на его разработке нет участков колониальных времен, это еще ни о чем не говорит. Ей может повезти и там. И в любом случае не помешает расспросить гида поподробнее о Пещере привидений. Это два, и это совсем легко — что может быть естественнее, чем интерес журналистки к разработческому фольклору? Даже если Анхель ничего, по сути, не знает, он всё равно расскажет много интересного.

Пожалуй, было бы и лучше, чтобы он ничего не знал. Она сама сделает выводы. А потом (если совпадет, наложится, подтвердит уже известное и предполагаемое, а разве может не совпасть, не подтвердить, не наложиться?!) останется только одно: попасть на место. На то самое; уже известным путем.

Снова опустила в воду лицо; на этот раз дно было светлое, невидимое, только мерцали световые змейки, ныряя в глубину. Внезапно они пропали, погасли — и снова вспыхнули через мгновение. Эва вскинула голову: в небе кружил дракон, и невысоко, она различила поперечные полосы на его животе и подошвы чьих-то ног в стременах по бокам. Крылатая тень лениво скользила по воде. «Воздушная прогулка на драконе — праздник свободы и экстрима!» На инициированных, естественно, дороже. По телу снова пробежала зябкая дрожь. Вода перемешивается, так бывает.

Тем временем Гребневой хребет радикально поменял ракурс: исчез силуэт собственно гребня, осталась отвесная стена в трещинах от древесных корней. У ее подножия громоздились камни, слишком мелкие, чтобы называться скалами, беспорядочные и шаткие на вид. Их было очень много — потому она и не сразу узнала место. Все из-за штиля, вчера добрых две трети каменной мешанины скрывал прибой. Но вертикальную, как бойница, щель в скале — вход в пещеру? — и кривое дерево с обнаженным корнем у ее основания Эва запомнила.

Действительно, здесь. И ведь не искала специально, просто плыла вдоль берега… да, рассказывай. Самое простое и благодарное занятие на свете — обманывать себя саму. Для тренировки в отсутствие претендентов.

Берег приближался. Эва попробовала ногой дно — не достала, только зацепила кончиком большого пальца что-то зыбкое, наверное, водоросль. Проплыла еще немного и встала на камень. Море доходило ей тут до подбородка, и неощутимая волна временами захлестывала губы.

Здесь. Выбраться на берег в штиль совсем нетрудно. Найти проход в Пещеру — сложнее, но ненамного. Кроме подводного, которым воспользовался вчера претендент, должен быть и другой, поверху — иначе не зашел бы разговор о полете на драконе. Может быть, именно эта вертикальная щель. Так или иначе, она, Эва, найдет.

Сегодня. Прямо сейчас. Пока никому не известно о ее плане — ведь она сама лишь минуту назад призналась себе в том, что он существует. Элементарный и безумный, как и всё решающее в этой жизни. Как судьба.

Впереди маячил под водой, извиваясь бурыми водорослями, еще один камень. Хотела перешагнуть — не вышло, пришлось подплыть самое чуть-чуть. Здесь она уже стояла по пояс, шершавый ковер пружинил под ногами. Следующий в направлении берега порос чем-то черным и скользким, она едва удержала на нем равновесие. Перепрыгнула на другой, верхушка которого уже выглядывала из воды. Дальше пошла быстрее, почти как по ровному, мимолетно ступая на горячие или поросшие острыми раковинами, угловатые либо непрочно-живые камни.

На воздухе стало холодно, несмотря на безветрие и яркое солнце. Все-таки она слишком долго пробыла в воде. Перед тем как лезть в пещеру, надо основательно прогреться. Эва присмотрела плоский камень, наклонный, как спинка шезлонга, и устроилась там, турнув стайку мелких ракообразных; прикрыла глаза. Хорошо… Подождать, пока просохнет купальник, и…

Нервно усмехнулась, выпрямилась, обхватила колени. С пустыми руками, в одном купальнике! — туда. Как такое вообще могло прийти в голову? Определенно, во фрейдистской теории что-то есть: ее способность к мыслительной деятельности, по-видимому, сильно пострадала в эту ночь. Там — холодно. А впрочем, теперь там может оказаться… да всё, что угодно.

И что? Возвращаться в коттедж, где дожидается заранее уложенный рюкзак с предметами первой необходимости: свитер-сухари-спички? А если другого случая попасть сюда, обрубив хвосты, больше не представится?

К тому же она понятия не имеет, представляется ли он ей сейчас, этот случай. О существовании здесь прохода в Пещеру привидений ей известно со слов претендента: надежное основание для судьбоносных планов, ничего не скажешь. Претендента, который ведет свою игру. Добиваясь при этом… она лучше него самого знает, чего он добивается, вернее, чего добиваются они все. Но и он может знать больше, чем остальные, и не исключено, что вся его эскапада, связанная с этим местом, — липа и приманка от начала и до конца. Но даже если…

Даже если проход и вправду здесь, между скалами. Пещера привидений. Подземное озеро со сплошь тезеллитовыми дном и берегами… Всё равно. Оптиграфические аномалии нестабильны. А прошло уже двадцать лет.

Из расщелины между камешками высунулся маленький краб. Осмелев, подобрался к неподвижно сидящей женщине почти вплотную. Эва шевельнулась, и он засеменил боком прочь, нырнув в какую-то совершенно невидимую до этого щель. Кстати, поиски прохода, возможно, будут не такими уж легкими. И приступать к ним пора уже сейчас.

Относясь ко всему этому, как к попытке, отработке версии, разведке. Попробовать, поискать, проверить, поставить опыт, — и в любом случае вернуться назад. Независимо от результата.

Она передернула плечами. Поднялась на ноги, оттолкнувшись от горячего камня. Споткнулась, ушибла палец, пошатнулась, но удержалась на ногах. Закусила губу.

Хватит себя обманывать. Оттуда — не возвращаются.

А если она не вернется, если останется — там, то это будет бегство. Удачное, идеальное, безупречное. Такое, как она и планировала с самого начала, отправляясь сюда, в Срез. Но, черт возьми, она планировала не только это. Если б ничего больше — не было бы смысла в рискованной и сомнительной игре с претендентами. Игре, в которую она уже вложила слишком много себя, чтобы вот так обрывать ее на полуслове, ничем не окупив, не оправдав.

Она должна понять, кто.

Кто надел на мертвого отца фальшивый мундир из дешевой лиловой ткани. Кто подбросил под двери ее подъезда настоящий, пахнущий лавандой. Кто вынес из его квартиры коробку с письмами, большинства из которых — а возможно, и всех — он так никогда и не прочитал… На эти вопросы могут быть совершенно разные ответы, и стыковать их между собой не легче, нежели распределить во времени и пространстве свидания с претендентами. И в конце концов вычленить ответ на самый главный вопрос: кто?!

Слово, которого она до сих пор так и не произнесла, даже наедине с собой. И не позволила выговорить вслух никому из тех, кто пытался выйти в разговоре с ней на эту скользкую и нужную тему. Эва смутно представляла себе, что будет делать, когда узнает. Уж точно не мстить, как предлагал, помнится, один из претендентов… кстати, не повод вычеркивать его из списка. Но узнать она обязана, если не узнает, всё остальное теряет смысл.

Так что же — плыть обратно? Или все-таки…

Ее накрыла тень. Скользнула дальше по камням, в которых дробились очертания крыльев. Сделала круг, захватив край моря, и опять вернулась к Эвиному запрокинутому лицу.

Дракон. Тот самый, с полосатым животом и свисающими по бокам стременами. Он дал крен, заходя на посадку, и Эва разглядела всадника в камуфляжном комбинезоне. Патруль? Может быть, здесь запретная для туристов зона? Плохо, если он захочет проверить ее визу — а ведь скорее всего, и наверняка не поленится доставить ее для этого в город, даже к месту жительства. Как не вовремя, как некстати…

Снижаясь, дракон выпустил когтистые лапы, до того прижатые у основания крыльев, словно шасси самолете (двадцать лет назад, впервые увидев самолет, Эва так и по думала: точь-в-точь драконьи лапы…), нащупал удобный камень и сел, складывая крылья. Камень оказался шатким, качнулся, не выдержав тяжести, и всадник чуть было не полетел кубарем с драконьей спины. В последний момент спружинил, выпрямился и уверенно заковылял в сторону нарушительницы границ.

Дракон наблюдал за ним с насмешливой снисходительностью. Инициированный. Эва кивнула ему перед тем, как поздороваться с человеком.

— Я прошу прощения, — она решила действовать превентивно. — Далеко заплыла, устала, выбралась на берег отдохнуть. Я не знала, что здесь… уже возвращаюсь. Еще раз изви…

— Сеньора Эва Роверта?

Живой камень повернулся под ногой. Взмахнула руками.

— Забрались черт-те куда, — укоризненно сказал человек в камуфляже. — И даже телевизор не смотрите.

— Что?

— Я за вами, сеньора Роверта, — он шагнул ей навстречу. — Полетели. С вами хотят поговорить.

Дракон переступил с лапы на лапу. Ракообразная мелочь стайкой брызнула из-под камня. Подошел ближе, присел, подставил спину.

* * *

Здравствуй, па…

Бессмыслица. Зачеркиваю. Я же точно знаю, что этого письма ты не прочитаешь. Я даже не собираюсь тебе его отсылать. Это вообще не письмо.

Но, знаешь, у меня почему-то не получается писать просто, неизвестно для чего и неизвестно кому. Привычна. Наверное, вредная. А полезными они и не бывают, ведь любая привычка — то, что сильнее нас. Не удивляйся, я не сама такое придумала. Это Мишины слова. Наверное, я потому и засела сейчас писать, что всё чаще ловлю себя на его словах, мыслях, выводах… Ничего удивительного, у Миши интересная, полноценная жизнь: исследования на разработках, эксперименты, часто еще и экспедиции на неделю, а то и больше. Мы с маленьким его почти не видим. Если б не Драго, мы бы вообще ничего не видели, даже моря. Только тезеллит. Как я ненавижу этот тезеллит, если б ты только знал…

В поселке скучно. Раньше я дружила с несколькими разработческими женами, а потом поняла: они точь-в-точь как синьориты. Улыбаются, стараются услужить и втереться в доверие — Миша ведь большой начальник! — а сами тихо нас ненавидят. Особенно меня, им же давно известно, что я принцесса. Наша с тобой ссора — предмет для сплетен на всю, наверное, оставшуюся жизнь. Противно.

С их мужьями, разработчиками, хотя бы есть о чем поговорить. Они уже совсем меня не стесняются и обсуждают в моем присутствии то, что сейчас делается в Исходнике. Многие из них завербовались в Срез только потому, что не смогли вовремя эмигрировать из страны. Боже мой, какая я была дура… Верила, как маленькая, твоим газетам. Правда, справедливости ради должна признать, меня обманывал не ты один. Все меня обманывали. Все знали, что я тебя пишу. Маленькая дурочка. Преданная дочь.

Как подумаю, сколько людей пострадало из-за тех моих писем… Начиная с самого детства: например, тот мальчик, Вилья, мы дружили, он что-то там сказал про моего учителя, я тебе об этом написала, — и где он сейчас?.. его мать, кастеляншу, сразу же убрали из замка, теперь я понимаю почему. Я всё понимаю, папа. Этого письма ты никогда не прочтешь. И я могу писать правду.

Панчо говорит, что ты преступник. Что более кровавого режима не знала не только наша страна, но и вообще весь Исходник. Я думаю, он преувеличивает, Панчо вообще очень романтичный… до сих пор верит в Срез и его нереализованные возможности. И очень уважает Мишу.

Его уважают все. Правда, не все почему-то любят. Не понимают, как он после всего, что случилось, остался на должности главного координатора исследовательских работ. Как он договорился с тобой, папа? Я всё время забываю его спросить. Мы так редко видимся… ни о чем не успеваем поговорить.

Миша строит дом на склоне, над тезеллитовым полем, осенью мы должны туда переехать. Скорее бы. Здесь совершенно нечем дышать, жарко, и маленький кашляет. Хорошо, что Драго каждый день вывозит нас к морю. Его малыш уже учится летать. Так интересно наблюдать за ним! Особенно потому, что…

Ладно, об этом напишу в следующий раз. Маленький проснулся. Не дракончик, а… что-то я совсем запуталась. Почему-то почти никогда не называю нашего сыночка по имени. А его зовут Коленька. То же самое, что Николас. Миша предложил так назвать.

Всё, иду.

Эва Анчарова,

22.08.19.

ГЛАВА II

Девчонки молчали, все до единой. Впервые с начала съемок — да где там, с самого первого отборочного тура! — в их толпе не было слышно ни звука.

Невозможно. И страшно.

Они сидели всё на той же лавочке в вестибюле, как в первый день, когда приехали сюда. Только теперь едва на ней помещались, потому что добавилась Дылда. И еще потому, что никому, ни под каким предлогом, ни на секунду нельзя было встать.

Сторожил тот, что был моложе остальных, смуглый чернявый парень, даже красивый. Так Марисабели показалось с начала, до того, как она поняла. Сразу никто не понял. Все думали, что так и надо по сценарию, просто их забыли предупредить, или, может, специально не захотели, для естественности. А дольше всех не въезжала Дылда, она вообще не успела разобраться в съемочном процессе и учудила такое…

Дылду Марисабель со своего места не видела, но знала, что у той синяк на пол-лица. В другое время можно было бы хихикнуть: так тебе и надо. Сейчас не получалось. Уж Дылда-то попала совсем по-глупому, обидно, случайно, ни за ломаный грош.

Слева помещалась Славка. Справа — Каролина, у которой были самые длинные ноги, и колени чуть ли не упирались в подбородок. Впрочем, у самой Марисабели ноги тоже затекли и онемели, а до этого страшно болели, ведь не шевельнуться, и сапоги на шпильках. Утром Крокодилица сказала, что весь материал с драконом в браке, нужно переснимать. И они только-только успели переодеться во вчерашнее, в черную кожу со стразами…

Сделать визаж успели только Ленке. И Славке — наполовину.

Она сидела, повернувшись к Марисабели ненакрашенным глазом. Он двигался туда-сюда, отражая неспешный проход вдоль скамьи чернявого парня в бандане, с автоматом наперевес и со свежим шрамом на всю щеку.

Дылда была уверена, что ее снимают. В жизни она стопудово не сотворила бы ничего подобного, десять раз успела бы передумать. А так — шагнула прямо навстречу автоматному дулу, размахнулась и перетянула бандита по физиономии двухвостой плеткой.

Странно, что он тут же не выстрелил. А только вскрикнул, по-детски схватился за щеку, а затем вмазал Дылде со всей силы, так, что она отлетела в угол вестибюля.

И до нее наконец дошло. Дошло до всех.

Их всех согнали в вестибюль. И девчонок, и колдовавших над ними стилисток с визажистками, и техперсонал, ошивавшийся вокруг, и операторов ночной смены, которые дрыхли в номерах, и поддатых с утра осветителей, и административную группу, как раз прохлаждавшуюся в ресторане, и Крокодилицу с продюсером, на которых жалко было смотреть… Круче всех вывернулась, конечно, Женька. Которую они вчера все-таки выперли из шоу абсолютным большинством голосов.

Фотографша Машка несколько раз щелкнула происходящее из-за колонны; один из террористов заметил, дернул за объектив, порвав ремешок о Машкину шею, хотел засветить пленку, а сообразив, что аппарат цифровой, просто приложил его с размаху о стену. Машке, можно сказать, тоже повезло. Не меньше, чем Дылде.

А Федора Брадая не было. Как обычно. До последнего.

Марисабель, зажатая на лавочке между неестественно молчаливыми девчонками, под хмурым взглядом чернявого со шрамом, успела придумать: вот Федор врывается сюда во главе группы захвата, и вопли, и стрельба, и он подхватывает ее на руки, закрывая своим телом… Тут телеведущий и появился. Под дулом автомата, с заломленными за спиной руками, помятый, растерянный. Его провели через вестибюль, и всё. Больше Марисабель его не видела, как ни вертела головой, как ни вытягивала шею. Даже попыталась приподняться, но парень в бандане так на нее глянул, что она сразу поняла. И больше нарываться не стала.

Они переговаривались между собой на чужом языке. Гортанном и выразительном, как в сериалах, и Марисабели всё время казалось, что вот-вот — и она начнет разбирать смысл слов, отслеживать суть разговоров… Ничего подобного, конечно, не происходило, и делалось еще страшнее.

Правда, как выяснилось, молодой бандит, изукрашенный Дылдой, немножко владел общепонятным языком. Чего он хотел от Крокодилицы, Марисабель не расслышала. На тот момент девчонки, ненадолго оставшиеся без охраны, заерзали, завозились на скамье, пытаясь усесться поудобнее, слегка размять ноги и хоть чуть-чуть распихать локтями соседок; на большее никого не хватило, даже на перешептывания. И все разом повернули головы, когда Крокодилица внезапно взревела, взорвалась непечатным потоком — уже привычным на съемочной площадке, но сейчас, в адрес вооруженных террористов?!

— Ой, — сказала Славка.

— Это был первый звук с их скамейки.

Крокодилица вдруг зашаталась, схватилась одной рукой за горло, а другой ниже, подперев сбоку левую грудь, и медленно, словно тесто по краю кастрюли, поползла вниз. Марисабель успела удивиться, как это она пропустила выстрел. Или они ее ножом?..

— Убили, — выдохнула Славка; в ней будто прорвало клапан, она уже не могла держать язык за зубами. Дура. Каролина шикнула на нее поверх головы Марисабели.

Другой бандит подхватил Крокодилицу, встряхнул ее, а молодой кричал ей прямо в ухо что-то вроде бы и по-нашему, но еще непонятнее, чем если б он по-прежнему изъяснялся на родном языке. Затем оба куда-то потащили ее под руки — живую или все-таки мертвую? — после чего охранник вернулся к скамье.

Девчонки замерли, слиплись в единую массу, втянули головы в плечи.

А скамейка становилась всё более твердой и узкой, и уже казалось, что они сидят на лезвии ножа, вернее, меча — прямого, длинного и наточенного остро-остро. От тезеллитового подоконника несло игольчатым жаром. Подоконник широкий. И такой же точно недостижимый, как море вдали за окном. Как Исходник. Как свобода… слово, под которым обычно понимают неизвестно что.

Оказывается, свобода — это когда ты можешь встать, пройтись по вестибюлю, влезть на подоконник, выглянуть в окно. Всего лишь. Причем можно ничего этого и не делать, вот так и сидеть себе на лавочке с девчонками в ожидании съемок, но знать, что в любую минуту…

К молодому террористу подошел другой, постарше, они перекинулись парой слов на своем языке и ушли вдвоем, но легче от этого не стало: подтянулся поближе тот бандит, что раньше охранял съемочный техперсонал: половину из них тоже увели на другой конец вестибюля. Там происходило какое-то движение. Телеоператоры возили туда-сюда камеры на колесиках, осветители устанавливали прожекторы, а несколько террористов ходили вокруг, подавая команды то отрывистыми голосами, а чаще красноречивыми жестами автоматных стволов.

Если б знать хотя бы приблизительно, чего они хотят. Когда захватывают заложников, рассказывали в одной телепередаче, всегда выдвигают властям какие-то требования. Власти делают вид, что соглашаются, всячески затягивают переговоры, а сами пока готовят штурм. А во время штурма расстреливают всех. И бандитов, и заложников.

Федора нигде не видно. Возможно, они его уже убили показательно, для устрашения властей. А вдруг, наоборот, отпустили? В любом случае, некому будет закрыть ее, Марисабель, своим телом…

Захотелось заплакать. Не от страха — от страха не хотелось, — а от жалости. К себе, такой юной и красивой, так и не узнавшей настоящей большой любви. К Федору, на всякий случай. К родителям, друзьям, одноклассникам, даже к учителям… некоторым. И заодно к дурам-девкам, сидящим рядом на скамейке. Их, наверное, так и застрелят всех вместе, длинной автоматной очередью.

Террорист возвратился, улыбаясь чему-то своему. И со всем ведь молодой парень, даже красивый. Последний, наверное, кого она…

И вдруг Славка ляпнула:

— А можно в туалет?

Вот дура. До сих пор Марисабель как-то не думала ни о чем подобном. А тут мгновенно почувствовала, что это и есть самое главное и неотложное. По-маленькому. Но жутко, нестерпимо, до смерти.

Скамейка завибрировала: все девчонки, словно по команде, начали ерзать, ежиться, сдвигать ноги. Бандит остановился, оглядывая заложниц с легким недоумением. Потом поправил на плече лямку автомата и двинулся было дальше.

— В ту-а-лет, — повторила по слогам Славка. — Ну… он же вроде понимал по-нашему?

— Обломайся, — мрачно сказала Марисабель.

— Почему? Сейчас проводит, вот увидишь. Просись тоже.

Она развернулась вполоборота; между их лицами оказалось, наверное, меньше десятка сантиметров. Славкин левый глаз, накрашенный длинной блестящей стрелкой, перед тем, как расплыться, непонятно подмигнул.

— Д-да, — сказал террорист.

Девчонки повскакивали с мест мгновенно, все сразу, так спугнутая стайка воробьев. Бандит шарахнулся назад, вскинул автомат, что-то крикнул, неразборчиво и скорее испуганно, чем грозно, — и они вразнобой попадали обратно. Лично Марисабель потому, что подвернулась бесчувственная нога на высоченной шпильке.

— Н-не так, — выговорил чернявый. — По д-два… две… по три.

Марисабель поднялась опять, держась для верности за Славку. Третьей встала Дылда, и, надо же, бандит ничего не сказал. А ведь его щека начинала распухать, и глаз уже заметно заплыл. Правда, сама Дылда выглядела не лучше. Так ей и на…

Опять не получилось. Способность к злорадству умерла напрочь, отпала, как хвост пойманной ящерицы.

Они пошли по вестибюлю. Друг за дружкой, под конвоем. Славка шагала первая, довольно уверенно. У самой Марисабели то и дело подворачивались каблуки, а потом ноги начали отходить, и она зашипела от боли. Дылда шла сзади, кажется, тоже спотыкаясь. А террорист — чуть сбоку, чтобы держать под прицелом всех троих.

Туалет располагался за рестораном, и, проходя мимо, Марисабель вспомнила, что позавтракать участницы шоу, в отличие от административного персонала, так и не успели. Правда, на данный момент это не казалось актуальным. Дверную ручку туалета заело, а может, Славка дергала не в ту сторону… Открылось — ну наконец-то! Конвойный вошел следом за ними и остановился у зеркала во всю стену; от близкого движения заработала сушилка для рук, и террориста передернуло вместе с автоматом.

Девчонки метнулись по кабинкам. Марисабель рванула вверх юбочку, зацепив, кажется, молнией белье… пофиг… кайф!!!

— Снимай сапоги. Только аккуратно. Чтоб не видел.

Славкин шепот донесся из-за перегородки, в щель возле сливного бачка. Марисабель не сразу въехала, о чем это она.

— Как откроется окно, сразу прыгай.

— Окно?

Недоуменно огляделась по сторонам: нет, ну что за фигня, какие могут быть окна в туалетной кабинке? За перегородки в обе стороны уходила сплошная стена, кремовая и рифленая… она хочет сказать, это стекло?!

Черт, сапоги… попробуй их снять, не расстегивая молнию. Дверцы тут открывали обзор чуть ли не до колен, Славка еще третьего дня возмущалась по этому поводу. Одну ногу кое-как удалось вытянуть, а вторая застряла, и, отчаянно дергая вспотевшей пяткой, Марисабель успела подумать: а вообще, это же полный идиотизм от начала и до конца…

Больше она ничего не успела.

Раздался треск, огромная рама отлетела в сторону, брызнуло солнце. Марисабель зажмурилась и, вместо того, чтобы ринуться вперед, отшатнулась — а когда бросилась к окну, Славка уже была внизу, на белых плитах. Вскочила, босая, тут же опять присела на корточки, как-то неестественно, боком. Потом приподнялась и побежала, припадая на правую ногу.

Остальные звуки слились в один невозможный грохот, и Марисабель отпрянула, когда совсем рядом, на расстоянии даже не вытянутой как следует руки, из-за перегородки высунулся сначала автомат, а потом — по пояс — и сам чернявый парень, орущий, невменяемый.

Было так громко, что она пропустила момент, когда он начал стрелять.

Славка почти добежала. Ей навстречу даже выскочили какие-то люди, пригибаясь под выстрелами. Наверное, они потом унесли ее туда, за оцепление.

Марисабель не видела.

— В-выходить! — кричал террорист, и голос у него прерывался, будто у плачущего мальчишки. — Д-два… две… обе!!!

Она вздрогнула, крутанулась на каблуке и, едва удержан равновесие, похромала наружу.

Выйдя из Славкиной кабинки, бандит захлопнул дверцу, висящую на одной петле, и два сапога, оставшиеся внутри, очень удачно притворились девичьими ногами. Как она и задумывала.

Наконец-то прорвались и потекли по щекам слезы. Пресные, никакие, как дождевая вода. Хорошо, что не успели сделать визаж.

Из крайней кабинки показалась Дылда. Тоже босая, с голенищами в руках. Марисабель вдруг поняла, что это она открыла шпингалет и толкнула раму. И должна была, но идее, прыгнуть первой.

Но, как всегда, передумала.

* * *

К тому времени, как внизу показался на горизонте остров, она уже обо всем знала. Посыльный оказался словоохотливый. Из тех, кто получает особое удовольствие от пересказывания жутких и обязательно реальных историй. С кровью. С трупами. Но без откровенной гиперболизации — не та порода. Сколько раз Эва слышала в изложении таких вот рассказчиков историю штурма замка Лилового полковника… и не уставала удивляться: почти не приврали. Тут всё дело в отборе темы для рассказа. Реалити-шоу, бьющего без промаха в болевую точку каждого.

Реалити-шоу. Действительно, нарочно не придумаешь.

«Мы не остановимся ни перед чем, чтобы…»

Дракон слегка шевелил ушами, ловя голос всадника, уносимый ветром. Он тоже, как и Эва, не смотрел телевизор. И на него тоже, она видела по мельчайшим мимическим движениям лицевой чешуи, произвело впечатление. Хорошо хоть, не забывал следить за дорогой. То есть за курсом и воздушными течениями.

Остров приближался, похожий на крупную каплевидную жемчужину посередине колье, образованного островами поменьше, три справа и четыре слева, более или менее круглых и, по-видимому, необитаемых. Дракон начал снижаться, и Эва разглядела на конце капли слепяще-белую виллу с башенками и балкончиками, утопающими в зелени. Нет, это не колониальный стиль.

— Сейчас прилетим, узнаем последние новости, — плотоядно бросил посыльный. — Может, уже и штурмовали. Много ума не надо, чтобы штурмовать…

— Что он конкретно сказал?! — крикнула Эва. Дракон за ходил на посадку, и ветер особенно резко свистел в ушах. — Тот террорист?.. в эфире?!

— Так я ж говорю, он по-ихнему… Не разберешь.

— Неужели некому перевести по записи?

— Меня же шеф сразу за вами послал! Перевели, наверное. Сейчас прилетим, всё узнаем.

Дракон вытянул шею, высматривая посадочную площадку. Сама Эва увидела ее только с расстояния в несколько метров над землей, ненавязчивую, будто специально за маскированную декоративным кустарником. Значит, здесь летают только на инициированных драконах. Показатель статуса… довольно дешевый, зло подумала она.

Почему именно съемочная группа? Что они хотели этим сказать? «Стань звездой»… нет, не так: «Я — звезда». Знакомо звучит. Но ведь она никогда в жизни не смотрела телепрограмм в жанре реалити-шоу. Не осуждала со знанием дела, становясь в позу снобки-интеллектуалки, а просто никогда не смотрела, правда. Так почему?..

Они приземлились. Посыльный лихо съехал с драконьей спины, подал Эве руку в камуфляжной перчатке без пальцев. Как для Среза он выглядел чересчур одетым. В отличие, кстати, от нее.

— Я так и пойду представляться вашему шефу в купальнике?

Посыльный остановился, взрыв тракторной подошвой белый коралловый песок. Оглядел Эву с ног до головы:

— Не учел. Ладно, сейчас сдам вас на руки Белле, она что-нибудь придумает, — он снял с пояса мобилку. — Белла! Тут надо гостью экипировать. Мы уже здесь. Какие там новости? Не штурмовали еще?.. да что ты говоришь? Хорошо, давай сюда. Сеньора Роверта. Ну да, а ты думала?

Договаривал он уже на ходу Выключив мобилку, сделал прощальный жест растопыренной пятерней и обезоруживающе улыбнулся:

— Она сейчас подойдет. А я вас потом подхвачу, и к шефу. Сбегаю пока, гляну, как они там. Белла говорит, одну девчонку уже убили.

Развернулся и устремился к ближайшему телевизору.

Эва осталась одна. Осмотрелась. Ничего особенного не увидела: ажурная беседка, пальмы и синелист, стриженые газоны сплошь в ярко-красных декоративных ягодках, дорожки, посыпанные песком, две беломраморные лавочки на драконьих лапах. Присела, скрестила ноги, попыталась освоиться; получалось с трудом. И это было неправильно, раздражало, сбивало с толку. Она, принцесса, когда-то полновластная хозяйка всего Среза! — да как она может комплексовать посреди новодельной, кичевой роскоши нынешних хозяев здешней жизни?.. И ведь она еще не была там, внутри.

Стоп. Это совершенно не имеет значения.

Важно совсем другое. Владелец виллы, по-видимому, намерен говорить с ней именно о важном… вот только зачем это ему?

Еще один претендент?

Из-за беседки вынырнула толстенькая девушка в униформе горничной: ее кружевной фартушек был длиннее мини-юбки, а наколка на кудряшках слегка свешивалась набок, словно петушиный гребень. Эву она заметила сразу, но во избежание ошибки всё же как следует огляделась по сторонам: мало ли кто расхаживает по частным владениям в купальниках. И только потом подсеменила к ней, смешно переваливаясь на высоченных каблучках:

— Сеньора Роверта? Здравствуйте, меня зовут Белла. Идемте, я подберу вам ансамбль.

«Ансамбль» вызвал у Эвы невольную улыбку. Неуместную, как и она сама — здесь. Особенно сейчас. Расспросить горничную (очевидно, минуту назад отлипшую от телевизора) о последних новостях с места происшествия — или лучше не надо?

Сдержалась. Хотя, судя по выражению лица пухленькой Беллы, малейшего поощрения было бы достаточно, чтоб информация полилась сплошным потоком. Однако вряд ли эти сведения претендовали бы на достоверность. Совсем другой тип.

Они вошли на виллу. Уже в прихожей босым ногам стало холодно, несмотря на ковровое покрытие: обыкновенный мрамор. Наблюдение отозвалось у нее внутри парадоксально теплым, одобрительным чувством. Впрочем, это всего лишь черный вход для прислуги. Можно не сомневаться, что хозяйские помещения прямо-таки дымятся от тезеллита.

Посмотрим.

— Проходите сюда. Я сейчас.

Эва опустилась в кресло. Комнатушка была маленькая, плохо освещенная, а после яркого солнца снаружи и вовсе беспросветно темная. Что ж, даже неплохо. Ни на что не отвлекаясь, сосредоточиться, собрать воедино сумбурные мысли, продумать тактику будущего разговора. Первое. Прежде чем отвечать на какие бы то ни было вопросы, выяснить с максимальной точностью, что именно говорил в эфире этот… ну разумеется, Сандро, кому же еще. Действительно ли он обращался лично к ней. Вообще, надо по требовать, чтобы ей дали посмотреть запись — в оригинале, без перевода. Второе. В комнате, где они будут вести беседу, должен работать телевизор, прямая трансляция. Третье…

— Вот, посмотрите, сеньора Роверта. По-моему, как раз ваш стиль.

Она переоделась, вернее, дала Белле себя переодеть, проявляя к «ансамблю» не больше интереса, чем манекен, экипируемый для витрины, только мельком удивилась, что все по размеру, даже туфли на экстремальных шпильках, но с на редкость удобной колодкой. У него в доме что, дамский магазин для таких вот случаев? Интересненько.

— Вы готовы? Спасибо, Белка, молодец. Идемте.

Посыльный ворвался бесшумно, как гепард на охоте, и тут же потянул ее за собой. Только выйдя из темной комнаты, минуя темный же коридор с несколькими поворотами, на широкую лестницу, беломраморную и со всех сторон окруженную зеркалами, Эва заметила, что он уже не в камуфляже, а в смокинге и при бабочке; определенно чересчур. Заодно оглядела в зеркале и себя: брючный костюм, струящийся, ослепительно-белый. Не колониальный стиль, и даже не постколониальный. Ощутить себя в нем естественной и сильной — оптиграмма! — никак не выходило.

Срочно придумала себе лазейку, оправдание: действительно, разве можно сохранять спокойствие, когда произошло такое? Глянула на сопровождающего: он, конечно, в курсе последних новостей, и было бы лучше, если бы перед встречей она уже… Но ее спутник в смокинге молчал. Неожиданно жестким молчанием, заранее подсекавшим под корень любые вопросы.

Комната, куда они вошли, была почти точно такой, как Эва себе представляла. Просторной, словно бальный зал, обставленной белым и ажурным, с пастелями на стенах и лепниной на потолке, с декоративным камином и распахнутым окном во всю торцовую стену, которая выдавалась наружу гигантским балконом, само собой, на море. Правильная обстановка, вот только чего-то в ней заметно не хватало… неважно.

Хозяин сидел в плетеном кресле у окна. Узкий черный силуэт на фоне воздушной занавески. Как следует освещена — так задумано — одна лишь старческая рука на поручне, поигрывающая сухими пальцами. Хорошо хоть, без перстней.

— Добрый день, сеньора Роверта.

— Здравствуйте, господин Фроммштейн.

Силуэт отозвался неуловимой мимикой, склонил голову набок, мимолетно блеснул зубами. Оценил. Указал на соседнее кресло, тем самым жестом отсылая посыльного; экономно.

— Присаживайтесь. Люблю догадливых людей, и знаете почему? Потому что догадливость предполагает осведомленность, в большей или меньшей степени. Так или иначе, есть с чего начинать разговор.

Эва села. Олигарх развернулся ей навстречу, сместившись с выгодной позиции против света. Разглядела его не без любопытства и была слегка разочарована. Обыкновенный старик. Даже немного старикашка.

— Прежде чем его начать, я хотела бы…

— Да, разумеется. Мне доложили, что вы расслаблялись на природе и, соответственно, выпали из информационного поля. Но сейчас там затишье. После того как застрелили ту бедную девочку, как минимум несколько часов ничего нового не произойдет.

— Вы уверены? А если они все-таки решат штурмовать?

Она прикусила язык. Спорить, опираясь на чужой пересказ не самых свежих новостей… И зачем? Демонстрировать свою независимость или, скорее, дерзость, словно не готовый к уроку ученик у доски, к тому же наперекор собственным же предварительным построениям и планам, — чего ради?..

Фроммштейн усмехнулся:

— Не волнуйтесь. Никакие «они» в Срезе, слава богу, ничего без меня не решают. Впрочем, смотрите сами, — ом приподнял руку с телевизионным пультом. — Я и сам поглядываю, просто приглушил пока звук.

Телевизор Эва увидела не сразу. Плоский экран на стене удачно мимикрировал под пастели в изящных рамочках, тоже сравнительно небольшого размера и слишком далеко отсюда: наверное, у хозяина старческая дальнозоркость, Прищурилась, подавшись вперед.

— …жность переговорного процесса. Все попытки властей выйти на диалог с террористами последние по-прежнему игнорируют. Выступление же в эфире лидера группировки эксперты оценивают как слишком малоинформативное в качестве основы для переговоров. Однако пока это единственное, на что мы можем опираться, пытаясь понять намерения террористов. В нашей студии находится известный психолингвист доктор Гор, который согласился прокомменти…

Фроммштейн снова прицелился пультом. Перед тем как нажать кнопку, искоса посмотрел на Эву:

— Не люблю комментариев. Выслушивать их — значит признавать, будто комментатор способен делать выводы лучше, чем ты сам. Что в реальности бывает очень редко. Предпочитаю первоисточники, а вы?

Она кивнула:

— Покажите.

Успела удивиться тому факту, что они, оказывается, прекрасно понимают друг друга с полуслова. Хозяин пустил запись, и Эва нырнула с головой в далекий экран: услышать каждое слово, вникнуть, не пропустить… Сандро. Почему она его недооценила, не попыталась удержать тогда — единственного из претендентов! — отправила в отставку, списала, вычеркнула из плана?..

Изменилось ли бы что-нибудь, если б она этого не сделала?

Ничего нового он не сказал. И, действительно, ничего конкретного. Всё те же — слово в слово — пламенные речи о родине, о ее последнем шансе, о наследстве Лилового полковника, о Ресурсе. Имя отца прозвучало громко и пусто, как надпись на транспаранте. Ее имени Сандро не произнес вовсе. В конце концов, его речь могла быть адресована кому угодно, и нет ничего удивительного в том, что до мелочей совпал текст. Откуда им, этим безумным безбашенным парням, наскрести фантазии на другой?

Изображение оборвалось трескучими зигзагами, и Фроммштейн вопросительно глянул на нее: еще раз? Эва покачала толовой: не надо. Снова заработал телевизор с очкастым экспертом на экране, без звука. Она отвернулась.

— Ну как вам?

Вопрос был чисто вводным, не больше, и она сочла возможным тоже начать с вопроса:

— Почему вы решили, что он обращался ко мне?

— Потому что так оно и есть. Поверьте, Эвита, я неплохо осведомлен, а значит, могу позволить себе быть догадливым. Ничего, если я буду вас так звать? Я знал Николаса еще в те времена, когда вы были совсем крошкой. Он очень вас любил, потому и прятал здесь, в Срезе. Тогда это еще было надежное место…

— Думаю, вы хотели поговорить со мной о более поздних временах.

Он иронически прищурился:

— Никакой ностальгии? Хорошо. Сразу переходим к делу. Срез — это мой бизнес. То, что сейчас происходит, реально моему бизнесу мешает. А поскольку весь этот сомнительной эстетической ценности спектакль предназначен лично для вас, напрашивается вывод: моему бизнесу мешаете вы. Вы, Эвита, как бы хорошо я к вам ни относился, в память о вашем отце. Ладно, если вам неприятно, не буду. Хотя, не скрою, я был рад вашему появлению в Срезе — через столько лет… Но теперь оно, к сожалению, вылилось в достаточно серьезную проблему. И ее надо решать.

— Вы тоже за мной следили?

— Вот именно. Очень уместное слово — «тоже». Или вы рассчитывали обрести полное инкогнито, пустив свою визу в свободное плавание на катере? Излишняя наивность, Эвита, не идет даже хорошеньким женщинам. Поверьте, ваши перемещения по Срезу отслеживают все кому не лень.

Она усмехнулась:

— В цивильном управлении со мной, помнится, говорили примерно теми же словами.

— Да, и цивилы в том числе. Для них вы являетесь собственностью государства, на службе которого они состоят, слишком ценной, чтобы так просто выпустить ее из рук… Но меня это не касается. Я принципиально не занимаюсь политикой с тех самых пор, как наша группа пролоббировала закон об интернационализации Среза. Я сторонник умеренности во всем, Эвита. Срез — больше мне ничего не нужно. Туризм, тезеллит, индустрия развлечений, — вот формула моей спокойной старости. А вы своим остреньким каблучком бьете с размаху сразу по всем трем направлениям… Не скрою, я очень недоволен.

Он говорил ровно, не повышая голоса, но Эва всё равно сжалась изнутри, машинально задвинула ноги под кресло. Каблучки… да никогда в жизни она не носила таких каблуков! Всё продумано до мелочей, в том числе и «ансамбль». Туризм, развлечения — понятно. Но каким образом захват заложников может помешать разработкам?

Тезеллит. Она вдруг сообразила, чего именно не хватает в интерьере для достижения эффекта абсолютной роскоши. Нигде — на полу, на стенах, в оконных рамах и парапете лоджии, даже в отделке камина — ни грамма тезеллита. Для верности обшарила взглядом этажерки по углам и декоративные полочки на торце балкона: ни единой статуэтки из правильного материала.

— Ненавижу тезеллит, — кивнул Фроммштейн. — Вернее, в первую очередь его не переносит моя астма, но я с ней совершенно солидарен. Тезеллитовые побрякушки — пошлость. Я имею с этой пошлости свой доход, но, поверьте, сравнительно небольшой. Вы вообще знаете, что такое тезеллит?

Не первый раз ей задавали этот вопрос. Разработчик Петер Анхель, помнится, обещал на него подробно ответить, но она пока не успела предоставить ему такую возможность. Что ж, фактический владелец всех разработок Среза наверняка осведомлен лучше. Подняла недоуменный взгляд:

— Что?

— Всё. Я не преувеличиваю: Срез без тезеллита существовать не может, по крайней мере теперь. Вы же помните, Эвита, ваше детство прошло при свечах. Николас был страшно раздосадован, когда понял, что в его дивном новом мире в силу иных физических законов невозможно добывать электроэнергию стандартными способами. Кстати, не в последнюю очередь поэтому он практически никогда здесь не бывал, слишком любил комфорт… Так вот. Альтернативная энергетика Среза — полная чушь. Неужели вы действительно верите, что многотонный катер может сдвинуться с места из-за того, что погреет крылышки на солнце?

Эва пожала плечами:

— Я женщина, к тому же гуманитарий. Ничего в этом не понимаю.

— Не кокетничайте. В Срезе отдыхает и немало физиков, которые принимают на веру эти сказки. Энергетика Среза — тезеллит, и ничего кроме. Открытие месторождений, а главное, их энергетического потенциала, перевернуло Срез. Именно тогда я по-настоящему им заинтересовался. А для вашего отца именно тогда, по сути, всё было кончено… Однако мы отвлеклись. Я не могу позволить себе роскошь спустить с рук посягательство на формулу благополучного Среза кому бы то ни было. В том числе и вам.

— И каким же образом я посягнула на тезеллитовые разработки? Допустим, туризм действительно пострадает из-за теракта, но…

Она чувствовала, что говорит не то. Все-таки косвенно берет на себя вину за действия Сандро со товарищи по убеждениям. И потом, да неужели сейчас главное для нее — оправдаться перед этим стариком? В то время как надо вместе с ним искать пути для спасения заложников — если она и вправду может чем-нибудь помочь. Выйти на переговоры с Сандро, пообещать ему всё, что угодно… Он ведь может это устроить, сам Фроммштейн, богатейший и могущественнейший человек, по слухам, настоящий хозяин Среза?!

Он махнул рукой, досадливо, словно разгоняя стайку москитов:

— Теракт!.. С терактом как-нибудь разберемся. Мне вообще не нравится то, чем вы здесь занимаетесь, Эвита. Вы, наверное, не представляете себе, к чему это может привести, а я представляю. Напрасно вы решили пойти на такое, совершенно напрасно…

— Вы тоже приставили ко мне своего претендента?

Вопрос вышел лишний, спонтанный и малопонятный. Эва запоздало прикусила ему хвост, скомкав последнее слово. Которое собеседник, к ее удивлению, прекрасно понял:

— Я?! Боже избавь. Для меня такие методы совершенно неприемлемы, особенно если речь идет, извините еще раз, о дочери старого партнера. Как видите, по мере надобности и просто прислал за вами человека. А что касается ваших… претендентов…

Он принялся загибать костистые пальцы, начиная с мизинца:

— Во-первых, разумеется, некто в цивильном, это их работа. Юноша из «Идущих в пламя» тоже проходил у вас в этом качестве?.. н-да, жаль. Лучше б они продолжали действовать по, так сказать, романтическому сценарию. Идем дальше: кто-нибудь из них наверняка просто дилетант, случайно получивший доступ к нужной информации. И, наконец, самое главное, — он пошевелил в воздухе указательным, острым, как рыболовный крючок. — Вы когда-нибудь слышали о Структуре?

Эва неопределенно повела бровями. Структура… безликое, смазанное слово.

— Что это такое?

— Структура, Эвита, это моя головная боль. В отличие от меня, только Срезом она довольствоваться не хочет. Люди Структуры есть везде: в правительствах, в спецслужбах разных государств, включая, конечно, и ваших цивилов; в экономических сферах, причем не удивлюсь, если и среди моих разработчиков… Ну, и в экстремистских организациях, как же без этого. В том, что данный теракт проходит с ее благословения и под ее же контролем, я не сомневаюсь ни секунды.

Эва машинально глянула на экран: там крутился рекламный ролик. Нечего показывать? Ничего не происходит?

— Но, тем не менее, Структура не всесильна, как ей хотелось бы думать, — звучно, снова завладевая ее вниманием, сказал Фроммштейн. — Я, в частности, ей не подчиняюсь И полковник Роверта, даже давным-давно низложенный, не подчинялся тоже.

Она вскинула глаза. С незаданным вопросом. С вопросом, который никогда не будет задан… и всё же хотелось бы получить на него ответ.

Но олигарх заговорил о другом. Вернее, начал слишком издалека:

— Это они помогли вам тогда бежать, предоставили политическое убежище, действуя от имени правительства тщательно подобранной для этой цели страны: авторитарной, насквозь коррумпированной, способной наплевать на международные соглашения. Кто б мог подумать, что через несколько лет там установится образцовая демократия? Они упустили момент. А вот ваш отец не упустил, и успел договориться с новой властью напрямую раньше, чем Структура восстановила там потерянные было связи. В результате он провел всех. Представляю, как старина Николас потешался над ними всеми…

Эва медленно покачала головой. Нет. Ни над кем отец не потешался. Он не выходил из дому и боялся открытых окон.

— Меня такое положение вещей более чем устраивало. Но, увы, только меня одного. Никто, кроме меня, не хочет довольствоваться малым. Всем остальным нужно всё. Вы понимаете, о чем я. Ресурс. Структура надеялась, что после смерти Николаса она будет первой в очереди…

Незаданный вопрос снова постучался в сомкнутые губы. Не надо. Если он захочет, то скажет сам, а если нет и спрашивать бессмысленно.

— На самом же деле так было до тех пор, пока не вмешались вы, Эвита. И кто, интересно, спровоцировал вас вмешаться?.. впрочем, уже неважно. Теперь все, как вы их называете, претенденты вынуждены ставить на вас. И самое досадное, что кто-нибудь из них непременно выиграет. А я при любом раскладе проиграю.

— Почему?

И вдруг Фроммштейн вскочил — настолько неожиданно. что Эва вздрогнула. Он был совсем маленького роста: удивление, сродни тому, когда она впервые, уже взрослая, увидела близко отца, тоже оказавшегося ниже нее на полголовы… Олигарх заметался туда-сюда по громадной лоджии, и воздушные занавески шевелились вслед его движению, будто под воздействием тезеллитового поля. Старомодную рассудочную вежливость напрочь смело волной гнева, внезапного, разрушительного, как зимний шквал над Гребневым хребтом:

— Почему?! Вы же умная женщина, так не задавайте, черт возьми, идиотских вопросов! Потому что это Срез. Полому что тезеллит — не драконье дерьмо! Такой энергоемкий процесс сожрет все запасы, а для начала целиком перетянет их на себя, неужели непонятно?! Ресурс!.. У меня свои ресурсы. Да, я могу заломить какую угодно цену, но тут дело не в деньгах. Я не хочу, чтобы Срез — мой Срез!!! — превратился в руину, транзитный пункт, пересадочную станцию для драных…

Он выругался на чужом языке, длинно и заковыристо. Намереваясь тоже встать, Эва выдвинула ноги из-под кресла, поустойчивее поставила в исходную позицию туфли на высоких каблуках. Намекнуть, что пора бы переходить к делу, к тому, ради чего он, собственно, приказал привезти се сюда. Бросила взгляд в сторону телевизора…

— Я очень тепло к вам отношусь, Эвита, — в старческом голосе дрожала ярость, близкая к безумию. — Но вы мне мешаете, крайне мешаете, ясно?! И что, по-вашему, мне остает…

И тут она перестала его слышать.

Картинка на экране была красивая и мирная; титр в верхнем левом углу — она еле его прочла с большого расстояния — сообщал, что это кадры одного из первых выпусков реалити-шоу «Я — звезда». Молоденькие девушки с огромными сумками сгрудились перед входом в фешенебельный отель. Камера гуляет крупным планом по девичьим физиономиям с лакированными челками, губками бантиком и размашистой тушью на ресницах. Боже мой, Марина Круцюк, десятый класс!.. да, действительно, она говорила на экзамене что-то об отборе в телешоу… вот почему — знакомое название…

— Что с вами? — как-то сразу придя в себя, недоуменно спросил Фроммштейн.

Эва медленно обернулась:

— Там девочка из моего класса… вы, наверное, знали. Надо что-то делать. Всё остальное обсудим потом.

Встала, покачнувшись на каблуках.

Он не должен был догадаться, что — кого — она увидела еще.

Мозг новорожденного дракона — как холст, загрунтованный, чтобы писать картину. По мнению Миши, это доказывает, что дракон — не животное. Все животные Исходника и Среза, включая человека, уже при рождении имеют определенный набор инстинктов, безусловных рефлексов и так далее. А маленький дракончик совершенно беспомощен. Чистый холст. И это поразительно, потому что через пять недель всё приходит в соответствие с законами животного мира, появляются инстинкты и рефлексы, обычные для рептилий. У диких драконов. У тех, кого не инициировали за эти пять недель.

Почему так? Этот срок — кому он изначально предназначен? Ведь люди появились в Срезе совсем недавно. Раньше такой период полной беспомощности, очевидно, только увеличивал смертность среди новорожденных. А в природе ничто не может быть направлено на смерть. Только на жизнь.

Зачем? Миша не знает. И Драго тоже. Не знает никто.

Они тянули до последнего. Прошел уже месяц после того, как малыш родился, я страшно волновалась, потому что была абсолютно не в курсе их планов. Они все от меня скрыли, Миша и Драго. Впрочем, тебя-то это не должно удивлять, ты сам благополучно обманывал меня целых восемнадцать лет. Как-то вечером я в очередной раз подступила к Мише: когда?!. ведь еще чуть-чуть — и опоздаем, маленький так и останется диким! А он ответил как бы между прочим: уже. Было обидно, я очень хотела посмотреть на инициацию. Но ничего не сказала, только спросила, не было ли проблем с банком личностей. Ведь мы тогда только поженились, ты был страшно зол на Мишу, — хотя в любом случае, Драго-то тут при чем? А Миша ничего не ответил. Он… в общем, мы начали целоваться. И я решила, что всё в порядке.

Всё в порядке, папа. Просто так странно… Мне признался Драго, потом, позже. Его сыночек уже немного летает и начинает говорить, драконы и растут, и учатся гораздо быстрее людей. Я смотрю на него и на нашего сына… Не могу. Не укладывается в голове.

Коленька — это немного я, немного Миша, но все-таки отдельная личность, созданная из невероятных по сложности генных комбинаций. А маленький Драми…

Михаил Анчаров. Мой муж. От первого до последнего нейрона. Только в детстве.

Ты, конечно, сказал бы: ничего особенного, эксперимент как эксперимент, правда, довольно смелый. На всякий случай взял бы под личное наблюдение, а там и засекретил бы для верности. Потому я и не написала тебе об этом раньше. Но ты никогда больше не получишь ни одного моего письма. Боже мой, до чего же легче и свободнее стало писать теперь, когда я точно это знаю…

Рассказать, как мы живем? Хорошо. Немного похолодало, осень. Коленька недавно температурил, зубки лезут, но сейчас уже всё прошло. Так интересно наблюдать, как он растет! Каждый день — какое-нибудь новое впечатление, чудесное, ни с чем не сравнимое. Правда, положив руку на сердце, сравнивать мне особенно не с чем. Нет у меня больше никаких впечатлений. Совершенно никаких.

С тех пор как мы въехали в новый дом на склоне, я практически перестала общаться с разработчиками и их женами. Последнее даже приятно, да и насчет первого я сразу не особенно переживала, тем более что первое время Панчо и еще пару человек иногда заходили в гости. Потом всё реже и реже… Действительно, зачем это им? Весь поселок смотрел косо, я знаю. В свой последний визит Панчо рассказывал мне, что разработческий профсоюз (оказывается, у них есть такая организация — ты в курсе?) хотел через Мишу и как бы от его имени выйти на тебя со своими условиями. A Миша отказался даже выслушать, чего именно они хотят. Не знаю, почему. Я с ним об этом не говорила.

Мы вообще теперь почти не разговариваем. Миша пропадает в экспедициях, а когда возвращается, то в основном возится с сыном — не стану же я им мешать. И даже Драго с маленьким он, кажется, уделяет больше внимания, нежели мне. Хотя и это, если разобраться, понятно…

Сейчас он снова в Пещере привидений. Ты не представляешь, папа, как бы мне хотелось спуститься туда вместе с ним! Я никогда тебе не писала… Мы с Мишей впервые поцеловались — там. Там все наши самые главные воспоминания. Не знаю, может быть, для него, да и вообще для мужчин оно совсем по-другому, не так уж и важно. Помню, даже тогда — тогда!!! — Миша был страшно раздосадован, что не получается его эксперимент с оптиграфической аномалией. Что-то пытался мне объяснять, а я смотрела счастливыми глазами и ничего не слышала, кроме его голоса. Сейчас вот пытаюсь припомнить, о чем. именно шла речь. Чтобы потом, когда он вернется, задавать правильные вопросы. Чтобы ему снова стало интересно со мной. Как тогда.

Вот так, папа. Я тебе еще напишу. Я привыкла.

Эва Анчарова, 15.10.19.

ГЛАВА III

Сволочи. Разбили фотоаппарат. Цифровой «Никон». Убила бы.

Собственно, она едва удержала себя в руках. Больше всего на свете хотелось смести все барьеры, наплевать на расстановку сил, кинуться на него, очертя голову, с кулаками, когтями и зубами… и что? И фиг. В лучшем случае ее саму приложили бы головой о колонну. А голова, если разобраться, все-таки дороже, чем самая навороченная камера.

Маша мрачно сидела в углу вестибюля, прямо на полу, подпирая спиной ту самую колонну. Влипла. Это ж надо было так влипнуть! Реалити-шоу… а как же. Шоу маст гоу-он, и далее по тексту.

Уж лучше бы по-прежнему щелкать за копейки компромат на корм Толиковым амбициям. Выслеживать мало кому интересных полковников с их дочерьми. Кстати, именно сегодня утром Толик позвонил ни свет ни заря, умоляя ее подежурить возле какого-то там отеля. Разумеется, Маша его послала, отключила мобилку и даже попробовала поспать еще чуть-чуть, до авральных воплей зампродюсерши.

Выспалась. Проявила характер, блин.

Становилось всё жарче, похоже, заглючил кондиционер. К тому же снизу поднимался мерзкий жар от плинтуса, по-модному отделанного долбаным тезеллитом. Жутко саднило шею, и без зеркала — вернее, без двух зеркал — никак не рассмотреть, содрана ли кожа до мяса или так, слегка. Приспичило же фотографировать!.. да какого хрена, чего ради?! Толиков дурной пример, не иначе. Жажда всемирной репортерской славы и толстой сумки с деньгами. Ага, два раза. Копи теперь полжизни на новый «Никон».

Причем насчет «полжизни» — это еще вопрос. И не из приятных.

Хотелось воздуха и пить. В туалет — после того, что случилось с девчонкой-звездулеткой — как-то перехотелось.

Как именно всё произошло, можно было догадываться, но лично Маша особого смысла в этом не видела. Достаточно того, что из трех возвратились две — с физиономиями, достойными сняться в каком-нибудь ужастике. То же выражение мгновенно, как эпидемия гриппа, распространилось на остальных нимфеток. Впрочем, ей со своего места было куда лучше видно частокол из длинных сапог: носки каждой пары одинаково смотрели внутрь. А вообще, жалко дурочек.

По другую сторону колонны тяжело опустился на пол звукооператор Костя, которого террористы выдергивали обслуживать петеэску; конвойный проследил за посадкой, да так и остался неподалеку. Не мешало бы с ним поболтать, в смысле, с Костей. На предмет, с чем именно эти козлы выходили в эфир. Только, блин, не сейчас: еще нарвешься на «разговорчики в строю». Пускай чурка с автоматом сначала на что-нибудь отвлечется.

Кстати, ситуацию надо бы проанализировать, и как можно детальнее. Не надеяться же, в конце концов, на доблестный спецназ: мировая статистика по жертвам среди заложников неутешительна. А с другой стороны, и пытаться с бухты-барахты бежать из-под конвоя — так себе вариант, что и было, по-видимому, доказано. Лучше всех, конечно, выкрутилась зампродюсерша, Маша оценила. Дело даже не в том, симулировала она или нет — дело в ощущении момента. Сейчас, после девчонки, такое уже не прокатило бы.

Так вот, если прикинуть. Террористов Маша насчитала в общем девять: могло, конечно, быть и больше: ведь кто-нибудь наверняка сторожил снаружи. Из них непосредственно охраняли заложников четверо-пятеро, иногда меняясь. Когда самый молодой и смазливый отлучался в эфир — тоже мне, блин, телезвезда, — на хозяйстве вообще оставалось всего трое. Правда, вооруженных автоматами, а это существенно влияет на арифметику.

Теперь геометрия. Вестибюль — правильный прямо угольник примерно метров десять на пятнадцать. Слева проход в боковой коридорчик, к ресторану и туалетам, участок, на котором эти сволочи теперь будут особенно звереть, так что, пожалуй, отпадает. Возле центрального входа лестница наверх: кстати, чем не оригинальный путь для бегства — взлететь на третий этаж и закрыться в собственном номере, пускай поищут? Но, во-первых, под лестницей держали на прицеле целую кучу менеджеров и стилисток-визажисток, а во-вторых, у входа с внешней стороны наверняка стоял еще один террорист, а то и парочка. Если поднимется шум, они тут же заскочат и первым делом дадут очередь, а потом уже будут разбираться, если вообще будут.

Идем дальше. Справа от выхода — два больших окна и скамейка со звездулетками: бесперспективно. Торцовая стена, возле которой сидела она сама, Костя и еще несколько операторов, осветителей и видеоинженеров, была совершенно глухой, для красоты отделанной колоннами, толку с них. За стойкой ресепшна, в помещениях для персонала отеля, тусовались террористы, не занятые непосредственным делом (самих портье, горничных и официанток согнали сюда же, в вестибюль). Сбоку от стойки — выход во внутренний дворик с бассейном. Для самоубийц, желающих после смерти красиво плавать в голубой воде.

Ничего жизнеутверждающего. Полный отстой, сказал бы Толик.

Интересно, где он сейчас? По-прежнему пасет свою полковничью наследницу или все-таки отвлекся на такое убойное для всего Среза событие, как захват заложников? Фиг его знает, Толик по жизни загадочный. А кроме того, есть еще эти, свистнувшие его карточку, предварительно вусмерть запугав ножиком под курткой… Ей бы, Маше, его проблемы.

Террорист, который сторожил ее и других заложников, сгрудившихся между колоннами, поудобнее подбросил автоматный приклад и провел дулом вдоль стены: немое кино, и хорошо, что немое. Продемонстрировав таким образом свои действия на случай «если вдруг», отошел к ресепшну и что-то гаркнул вдаль на своем языке. Вникать Маша не стала.

— Костя, — позвала неслышно, уголком рта. Никто не отреагировал, и пришлось повторить громче, вполголоса: — Костя.

— Ну?

Отозвался он громко, без малейшей конспирации. Болван. Однако бандит у стойки не обернулся, ему как раз вынесли пластиковую бутылку газировки. Блин, до чего же хочется пить… Ладно, быстрее:

— Костик, зачем они выходили в эфир?

— А я откуда знаю?

— Блин. Что они говорили на камеру?!

— Не они, а он один. Вон тот пацан, — видимо, Костю в детстве не учили, что показывать пальцем нехорошо, но и это сошло ему с рук. — Не по-нашему болтал. И, насколько я понял, не по делу.

— То есть?

— Ну, не требования четко по пунктам, а какая-то психованная экстремистская мурня. Роверта-моверта… Маха, они нас тут замочат. Всех.

— Как ты сказал?!.

Террорист допил воду, зашвырнул бутылку за стойку и повторил издали свой показательный жест, неторопливо, будто снимал панораму камерой странноватого дизайна. После чего без особой охоты возвратился на пост. Маша умолкла и отвернулась от Кости. Уткнулась в частокол звездулетковых сапог со стекляшками. Потом подняла глаза и напоролась на разукрашенную физиономию парня в бандане. Тот сморгнул, отвел взгляд.

Странно. Она думала, что в эфир отправили именно его, молодого и зеленого, только потому, что он знает язык той страны, которая, по идее, должна быть заинтересована в освобождении заложников, — логично, разве нет? Но он, оказывается, выступал на своем, далеко не международном языке. Зачем?

Роверта. Черт возьми. Костя, конечно, мог и недослышать, и напутать. Но все-таки… Неужели этот вполне реальный теракт имеет что-то общее с высосанными из пальца Толиковыми сенсациями?

Обалдеть.

И тут бесшумной вибрацией под ребра отозвалась ее мобилка.

С мобилкой вышло случайно, само по себе. У остальных позабирали телефоны сразу же после захвата, а она именно тогда попалась на фотографировании, и черный массивный «Никон» оттянул на себя всё внимание, полагавшееся маленькой серебристой трубке, невидимой под футболкой навыпуск. В беззвучный режим Маша переключила мобилку еще до того, как забыла о ней.

Террорист стоял слишком близко. Маша подтянула повыше колени, приподняла на секунду складку футболки, искоса глянула на определитель номера. Толик. Кто бы сомневался.

Толик?!.

Она всегда умела быстро соображать. Выстраивать длинные, многоступенчатые логические цепочки — за время выдержки кадра в солнечный день. А уж тем более за тягучие секунды периодического массажа в бок.

Толик — именно тот человек, который сейчас ей нужен. Единственный. Без вариантов.

Она еще больше сгруппировалась — колени к подбородку — и негромко позвала:

— Костя.

— Чего тебе?

Всё прошло, как по толстому слою вазелина. Звукооператор откликнулся в полный голос, еще и развернувшись с ней всем корпусом; террорист шагнул к нему, бросил что-то угрожающее, подцепил автоматным дулом фенечку на его шее и громко хохотнул; Костино лицо посерело, а смотреть дальше Маша не стала. Расщелкнула заколку на затылке, склонила голову набок. Рука ненавязчиво переместилась от пояса под рассыпавшиеся волосы. Поковыряться в ухе, а что?

Никакого «алло». Догадается сам. Уж настолько-то у него должны варить мозги.

— Машка, ты там?

Вопрос, конечно, интересный. Она едва не хихикнула вслух — не от веселья, разумеется, а от истерики. Больно укусила себя за губу. И лишь после этого рискнула ответить быстрым шепотом, прикрыв ладонью нижнюю часть лица:

— Слушай меня внимательно. Как можно скорее найди эту свою… как ее — Ева, Эва… ну, ты понял. Они, похоже, хотят вести переговоры только с ней. Скажи ей, что я твой фотокор, ничего личного, но без меня ты никак. Это же правда. Короче, пусть первым делом потребует, чтобы они меня отпу…

Бандит отвлекся от Кости, прислушался. Маша умолкла и замерла.

В принципе, проговорить главное она успела. Теперь всё зависит от Толиковой поворотливости, убедительности и чуть-чуть от соображалки; последнее удручало больше всего — а что делать? Перед глазами маячили косолапые звездулетки, взъерошенные и несчастные, как воробьи в мороз: сорри, девочки. Самая распространенная психологическая ошибка заложников — проникаться чувством "одной лодки» друг с другом, а заодно и с террористами. На самом деле там, где необходимо выжить, каждый за себя.

Толик что-то сказал. Она прослушала.

— Маша?!

Рискнула отозваться:

— Да.

— Я спрашиваю, что в помещениях за стойкой? Там кто-нибудь есть?

Это ему еще зачем? Собирается поделиться ценной информацией с оперативниками? Или нет, скорее, с ними, своими новыми грантодателями, мастерами невидимых ножичков и карманного воровства… только их тут, блин, не хватало.

Из упомянутых помещений как раз показались двое: пересменка, что ли? Заговорили, загалдели по-своему, давая ей возможность ответить вполне развернуто:

— Эти козлы там отдыхают. И боеприпасы, наверное, хранят… А тебе на фига?

— Ага, спасибо, учтем. Мы тут нашли план отеля на случай пожара. Дальше всё элементарно. Ты ж не подведи, Машка, хорошо?

— Мы?..

Она ничего не понимала. Кроме того, что он, и не думая ее спасать, снова влипает в какую-то несусветную глупость.

— Долго рассказывать. Мы уже здесь. Когда решим начинать, я тебя наберу, и будь готова.

— Подожди… Здесь — это где?

— Возле бассейна.

Маша вскинула голову; хлипкий занавес над ухом рассыпался прядями, но она не обратила внимания. За рифленым стеклом дверей, ведущих во внутренний дворик, где поблескивала купоросная синь, вроде бы ничего не мая чило. Может, он прикалывается? Может, это какой-нибудь другой бассейн?!

— Толик, — зашептала она, — если ты правда здесь, то уходи, я тебя очень прошу. Найди ее, слышишь? Это же на прямую связано с твоей… с нашей темой…

— Ну ты поняла? Как начнется, сразу же снимай!

Идиот!!!

Она уже не помнила ни о конспирации, ни о тишине, ни о нацеленных автоматах. Она почти кричала звонким шепотом, сдвинув трубку от уха к самому рту:

— Роверта! Он так и сказал!! Они тоже охотятся за наследством Лилового полковника!!! Это твой шанс — пере хватить ее раньше, чем… И мой тоже, или тебе пофиг?!

Молодой террорист смотрел на нее во все глаза, позабыв о перепуганных девчонках.

* * *

— Ну?! — хором выдохнули все четверо.

Толик повесил мобилку на место, выпростал из-под шнурка концы шейного платка, поправил и только потом сложил пальцы колечком: нормально. А Машка, оказывается, истеричка. Вот он, к примеру, сохранял самообладание даже под ножом, приставленным к ребру… Ладно. Главное — чтобы сняла. Хорошо, что позвонил заранее, — у нее еще будет время собраться, взять себя в руки.

— Так что там типа? — спросил мелкий пацан со смешным погонялом Открывачка.

Пожал плечами:

— Мандраж, истерика. Как и следовало.

Высоченный даже на корточках Стар поморщился, но промолчал; он почему-то вообще неадекватно реагировал на каждое Толиково слово. Бейсик поднял ушастую голову над планом отеля и пояснил с легкой снисходительностью, которая уже успела достать:

— Открывачка интересуется конкретикой. Что в этих помещениях? — Он ткнул пальцем в две сиамские стрелки, чьи отдельные хвосты занимали каждый по комнате-квадратику, а сросшиеся головы, изогнувшись, ныряли в проем условной двери. — Вы должны были выяснить.

— Выяснил, — ответил как мог небрежнее; несмотря на подчеркнутое «вы», ушастик грамотно ставил его в позицию докладчика перед начальством. — Они там базу себе оборудовали. Отдыхают, едят, ну и стволы-патроны…

— Ясно, — Бейсик кивнул. — Светиться под окнами нельзя.

— А как же?.. — встрял было Воробей, но не закончил. Отодвинулся поглубже в кусты.

— Молча, — сказал Открывачка.

И все действительно замолчали.

Сквозь ветки кустарника, облепленные белыми и розовыми цветочками (от их дурманящего запашка начинала болеть голова), внутренний дворик просматривался, как в оптический прицел. Ярко-голубой бассейн в форме распашонки, зеленая подстриженная травка, дорожки белого песка, шезлонги, кабинки для переодевания, перекладины с полотенцами и карликовая пародия на тренажерный зал в отдалении, прямо под окнами подсобок. Пустота, тишина и много солнца.

Толик представил себе: вот он выходит из укрытия, неторопливо раздевается в кабинке. Оставляя на шезлонге темные очки, ныряет в бассейн и проплывает несколько раз из рукава в рукав распашонки. Вылезает, не спеша вытирается, подходит к тренажерам… И всё это — под безмолвно опасным взглядом четырех окон в ряд. Обалденный перфоманс. Если бы только было кому заснять. Да и плавал он, если честно, не очень, по-собачьи.

— Ребята, — вдруг заговорил Стар. — Может, все-таки не надо? Мы же не профессионалы, и риск чересчур… А там девчонки.

— Они тоже непрофессионалы, — усмехнулся Бейсик. — Если тебя это успокоит.

Толик не совсем понял, кого тот имеет в виду — девчонок, террористов, оперативников Срезпола или, может, спецназовцев, прибывших час назад из Исходника? Но переспрашивать не стал. Если честно, план Бейсика, в общих чертах вызвавший поначалу полный восторг, и ему нравился всё меньше и меньше. Ушастый старшеклассник напускал туману, информацию выдавал дозированно, а главное — явно не собирался уступать руководство операцией ему, Толику, старшему, опытному, к тому же кое в чем как раз профессионалу!

Бейсик раздражал. Малолетний уголовник Открывачка и шестерка Воробей — еще больше. Какого черта он, Толик, показал им дыру в решетке?! То есть сдал за здорово живешь эксклюзивную информацию, которую ни власти, ни спецслужбы не рассматривали даже как версию: невозможно, отель такого класса!.. Слил на халяву, как последний идиот. Поддался слишком стремительному ходу событий. Не сумел оказать сопротивления на голодный желудок.

Если разобраться, он вообще не звал сюда эту школьную компанию. Ему был нужен только Стар.

Стар. За вчерашний день и сегодняшнее утро Толик выучил наизусть его походку и наклон головы на крепкой шее над уровнем остальных голов толпы — кстати, тотально жующих без остановки. Но выдержал, не отстал, ни разу не потерял из виду, вызубрил четко, будто знаки дорожного движения перед экзаменом на права. И вот теперь, когда объект сидел тут, рядом, переломившись втрое, подперев коленями подбородок, насупив лоб рельефной ижицей и поминутно взглядывая на часы, — не было никакой возможности с ним переговорить!..

А надо бы. Особенно после того, что сказала Машка. Хотя ничего принципиально нового она, конечно, не сообщила. Ничего такого, о чем он не догадывался бы сам.

Наползало мерзкое, будто колотье небритой лысины под ладонью, чувство потери контроля над ситуацией. Наследство Лилового полковника уплывало из рук. Пускай не само наследство, но уникальная тема, для понимания которой не хватало, возможно, одного-единственного логического кирпичика. Не исключено, что торчащего тут же, в полуметре, на корточках под цветущим кустом. Несколько слов наедине на диктофон. И резонанс, индекс цитируемости, рекламодатели… засесть «Под платаном», взять пива и хот-дог…

Сглотнул. Заставил себя встряхнуться. Если у них выйдет то, что задумал ушастый, и Машка успеет заснять — это перевесит всё.

Но, по правде говоря, он уже сомневался. И не он один.

— Ты же даже не был внутри, — сказал Стар. — Откуда ты знаешь? А если там нет никакого…

— Смеешься? — осведомился Бейсик. — В отеле класса «люкс»? Не переживай, у них всё утыкано тезеллитом. Поле не хуже, чем на разработке.

— Но ты его не замерял. Как ты можешь рассчитать?!

— А правда? — вклинился Открывачка. — Еще поубивает всех на хрен.

— Или наоборот, не возьмет, — поддакнул Воробей. — Помнишь, ты тогда говорил, что Блинберг подскочит, а он малость дернулся, только и всего.

Ушастик вздохнул. Глубоко, снисходительно, устало:

— Пацаны, я удивляюсь. Если вас так интересуют чисто технические подробности, почему никто не ходил после уроков к тому же Блинбергу?.. на физику Среза? А Бейсик теперь должен на ровном месте, за две минуты растолковать, что и как. Это вам не Исходник, тут половина законов работает по-другому… Короче: никого не убьет, но и в сознании никто не останется, гарантирую. Не волнуйся, Стар, поле мы, естественно, замерим. Вон Открывачка сейчас пойдет и…

— Чего? Они же зырят в окна!

— А ты аккуратно, по кустам, по стеночке. Возле двери тебя уже видно не будет, разве что сам засветишься через стекло. Но ты же у нас не полный идиот, просто иногда удачно прикидываешься… Держи!

— Покажь!!! — выдали разом Стар и Воробей, и собственный Толиков голос сам по себе присоединился к общему хору.

На грязноватой Открывачкиной ладони лежало нечто. Пластмассовая коробочка, набитая картонными цилиндриками, переплетенными и спаянными проводами разных цветов, металлическими болванками, кривыми циферблатиками, еще невесть чем, невесть как туда впихнутым… Толик поежился. Застарелый комплекс мальчика-гуманитария высунулся во весь рост, приговаривая что-то ехидно неприличное. Утешало лишь одно: обалделые старшеклассники тоже, по-видимому, слабо представляли себе, как эта штука сделана и тем более как она работает. Единственная кнопка морковного цвета косо торчала из ложбинки, вы плавленной сбоку в пластмассе, и неубедительно покачиваясь на тоненьком проводке.

— Сам дурак, — запоздало буркнул Открывачка.

— Ну, вперед! — сказал Бейсик. — Взламываешь замок, приоткрываешь, суешь в щель, давишь на кнопку. То есть наоборот: сначала давишь, потом суешь. У тебя получится.

Открывачка непристойно заржал и скользнул в кусты, двигаясь бесшумно, как уличный кот. Стар, подавшись было следом, всё же остался на месте, проводил его взглядом и в который раз посмотрел на часы.

Толик тоже хихикнул; однако веселью что-то мешало. Не голод, не близость опасности и тем более не моральные заморочки для замшелых консерваторов, нет. Что-то неправильное, прозвучавшее в предыдущих словах Бейсика, сказанных вроде бы на полном серьезе, хотя с этим ушастым фиг разберешь, он и хохмы выдавал нейтрально-невинным тоном… Стоп. Никто не останется в сознании? А как же Машка будет снимать?!

Кажется, Стар хотел что-то сказать. Но заговорил Бейсик:

— А мы пока поделим сферы влияния, — он расправил на коленке разрисованный стрелками план: точь-в-точь полководец с политической карикатуры. — Нас пятеро, следовательно, каждый должен разоружить и обездвижить как минимум…

— А если не всех возьмет? — снова чирикнул Воробей.

Ушастый поднял полководческий взгляд — в упор и наповал:

— Всех.

Толик тихо чертыхнулся. Попал в паузу и был услышан.

— Вам что-то не нравится, Анатолий? — осведомился Бейсик.

— У меня же фотокор, — мрачно бросил он; чего уж тут скрывать. — Который должен работать. Можно его… ее… заземлить как-нибудь, что ли?

Осекся. Малолетка смотрел на него с превосходством мудрого старца над люмпеном, профессора над второгодником, нобелевского лауреата над домохозяйкой. Физика Среза, тьфу. Почему он, профи современной концептуальной журналистики, должен комплексовать перед школьником-недомерком, который бегал на какие-то там дополнительные занятия?! Попробовал вскинуть голову; по бритой макушке чувствительно проехалась колючая ветка. Зашипел сквозь зубы.

— Понимаю, — нежно сказал Бейсик. — Боюсь, Анатолий, ваш героизм останется незапечатленным для потомков. Но ведь вам, думаю, все-таки важнее ее спасти, эту вашу… фотокора? Или я не прав?

Его гляделки издевательски сузились. Ах ты… достойного ругательства на язык не подвернулось — равно как и достойного ответа. Тем более что ушастый не стал ждать:

— На чем мы остановились? Значит, Открывачка обрабатывает часовых и встает на стреме. Я беру на себя базу, то есть подсобки с клиентами включительно. Воробей на всякий случай прочесывает этажи. Стар…

— Черт!

Толик обернулся синхронно с Воробьем и Бейсиком; не без удовлетворения отметил, что та же ветка, отскочив, хлестнула ушастого по носу. Стар выпрямился, подобран колени, почти привстал, но мешали кусты. Выражение лица у него стало странное, непростое. Концептуальное, сформулировал бы Толик.

— Что важнее… Я должен сейчас быть совсем в другом месте! — Голос Стара сорвался, он закашлялся, перевел дыхание. — Я тебя прошу: рассчитай как следует. Чтобы наверняка. Я Дылдиному бате обещал…

— Чего там рассчитывать, — Бейсик небрежно махнул рукой. — Да и плевал ты на Дылду.

И Стар вдруг согласился:

— Плевал. Потому что…

Образовалась тишина.

На физиономии Воробья, вращавшего глазами туда-сюда, прыгало жадное любопытство. Толик напрягся: где-то рядом, он чуял, совсем-совсем близко ходило то самое, готовое вырваться наружу, пролиться потоком информации-исповеди, тайну которой он, профессионал, вовсе не обязан блюсти. Эксклюзив, за каким он так долго охотился впроголодь. Незаметно включить диктофон, клон мобилки на том же шнурке. И пусть выкладывает свое накипевшее, слишком долго державшееся в тайне, а теперь дрогнувшее под чересчур высоким напряжением. Ну, Стар, поехали!..

И тут на шее громыхнула авангардным аккордом мобилка.

— Машка, блин!..

— Здравствуйте, господин Бакунин.

Он покачнулся на корточках и чуть было не рухнул назад, позорно, прямиком на пятую точку. Только этих не хватало. Почему, какого черта все, абсолютно все вокруг только и делают, что командуют им?! Независимым, самодостаточным профессионалом — каждый, буквально каждый, кому не лень?!!

Выдавил:

— Да, я слушаю.

— Начну с приятного, — собеседник, похоже, был настроен на долгий задушевный разговор. — Сегодня вы получите гонорар. Совсем без денег в Срезе — я вам искренне сочувствую.

— Чего вы хотите?

— У вас мало времени? — весело удивился звонивший. — Бросьте, этот юный взломщик еще минут пять проваландается с замком. Но ваш деловой подход мне нравится. Мы хотим, чтобы вы остались живы, господин Бакунин. Поэтому оставайтесь на месте до последнего. Потом, при встрече, поделитесь впечатлениями.

— Подождите, — Толик зыркнул на пацанов, отодвинулся на полметра, прикрыл трубку ладонью. — Откуда вы… а почему вы реши… а Машка?!

Мобилка ответила дробными гудками. Чертыхнулся, нажал ответный звонок: абонент был недоступен. Огляделся по сторонам: снисходительный Бейсик, любопытствующий Воробей, Стар, безнадежно съехавший с темы… впрочем, уже неважно. Они что-нибудь слышали? Что-нибудь поняли?!

— Фотокорша? — спросил Бейсик. — Что там у них? Как она ухитрилась позвонить?

Ага. Аки фанера над Парижем. Идиот.

— Значит, так, — отчеканил Толик, поднимаясь на ноги. — Всё отменяется. Всё.

— Да что вы говорите, Анатолий?

— Нет, правда, Бейсик, — Стар тоже встал, протаранив головой кусты. — А если их там просто тряхнет, если начнут с перепугу палить куда попало?! Пускай сначала Открывачка вернется с результатами замеров, и тогда…

— Я ж говорю, — подскочил Воробей. — Вдруг не возьмет?!

— И вообще, — почувствовав поддержку, Толик воспрял и пошел в наступление, — мы уже минут сорок не отслеживали никаких новостей! Хрен его знает, что там сейчас происходит. Может быть, уже наладили переговоры. Он же чего-то предлагал, тот черный. Возможно, к ним как раз послали парла…

Толик осекся. Лицо Стара наполовину заслоняли ветки, другая половина дробилась в тени. Но что-то прыгнуло, изменилось в этом лице — до ужаса разительно, как если б его прогнали через мультимедийную программу. Он знал. Он всё, к чертям, знал, и надо было с самого начала послать подальше остальных — и прижать его к стене, допросить, вытянуть информацию!..

А потом всё равно позвонили бы… эти.

Бейсик усмехнулся. Он единственный остался сидеть, и его взгляд снизу вверх не потерял ни капли превосходства. Пожал плечами — сверху этот жест выглядел странновато, в нем было что-то сейсмическое. Вздохнул:

— Бунт на корабле, да? Я предвидел. Ни с какими результатами Открывачка уже не вернется. Сами видели, там одна кнопка. И замерит поле, и замкнет, и далее по тексту… Стой, дурак! Тебя же из окна подстрелят!!!

Толик рванулся было следом. Разумеется, не по-идиотски, напролом, сверкая движущейся мишенью на фоне бассейна. По кустам, по стеночке, аккуратно… сколько там еще, они говорили, Открывачка проваландается с замком?..

Мобилка.

— Алло?!

— Вам плохо объяснили, Бакунин? На место! И пригнитесь, черт бы вас побрал!..

Он собирался ответить. Или спросить.

Застучало сухой россыпью: та-та-та! — как будто продырявили мешок с горохом или пустили автоматную очередь, ненастоящую, киношную. И окно напротив перечеркнулось косым пунктиром, и мелкий дождик прошелся по глади бассейна, и посыпались ветки кустарника за тренажерами, и Стар, взмахнув руками, откинулся на спину… А оно все сыпалось и сыпалось, скучно и монотонно, и Толик успел удивиться — зачем? — прежде чем догадался упасть лицом вниз в теплую пыль…

И настала тишина.

— Это не я, — очень отчетливо произнес голос, похожий на рвущуюся бумагу.

Толик приподнялся на локтях и увидел цветы. Ковер из бело-розовых цветов, покрывающий чьи-то плечи и затылки, чью-то обувь, землю, отогнутый язык драной решетки. Цветов не осталось только на ветвях, и потому они сделались совсем прозрачными. Они открывали, как на ладони, по-прежнему девственно-голубой бассейн, перевернутый шезлонг, выглядывающие из-за него ноги в кроссовках без носков…

Окна скалились по краям клыками осколков, что-то темное было перекинуто через раму, словно сброшенная одежда. Потом там показался темный силуэт с длинным выростом на плече, спокойный, деловитый. Выглянул в окно. Проверил.

Дальше Толик не смотрел.

Рухнул, будто на дно пропасти, в удушливые цветы.

Когда мы с сеньором Ричесом дошли по физике до электричества, он сказал: этот раздел можно пропустить, когда-нибудь его всё равно перепишут для Среза. И мы пропустили. Поэтому об электричестве Исходника я тоже ничего толком не знаю. А Миша, он же всегда начинает с того, что пытается объяснить мне разницу — между двумя неизвестными. И сердится. Говорит, если я в принципе ничего не способна понять, зачем мне вообще это нужно, занималась бы лучше домом, ребенком… Так несправедливо, папа. И домом, и ребенком я занимаюсь. Просто хочу хоть немного вникнуть в то, чем занимается он.

Последнее время к нам часто ходит Лынин, они с Мишей подолгу обсуждают разработки. Я напросилась присутствовать при их разговорах. Миша удивился, завел, как всегда: зачем тебе это надо, ты же ничего не поймешь… а Лынин, когда услышал, вообще почему-то воспринял в штыки. Знаешь, по-моему, именно поэтому Миша и разрешил. Странные у них отношения. Миша говорит, сугубо деловые, ничего личного. Не знаю.

Вчера договорилась с Драго, чтобы он присмотрел за Коленькой, пока мы будем в гостиной. Подала мужчинам чаю и сама тоже присела с ними за стол, с краю. Старалась следить за разговором, просто следить, не теряя нити, но даже это получалось с огромным трудом, под конец ужасно разболелась голова. Сам понимаешь: разработческий жаргон, цифры, формулы и тезеллит, тезеллит… иногда мне казалось, будто это — единственное знакомое слово. Но досидела до конца. И кое-что все-таки уловила.

Они начинают промышленные разработки. Ты, конечно, в курсе, что такое промышленность. Я тоже — из уроков истории и твоих газет. У нас в Срезе никакой промышленности, естественно, не было и быть не могло без электричества… мы с сеньором Ричесом, как ты помнишь, пропустили эту тему. Но теперь всё будет по-другому, потому что Миша открыл способ высвобождения энергии из тезеллитового поля. А, собственно, почему я решила, что Миша? Это мог быть кто угодно из исследовательской группы или даже любой разработчик они все ему подчиняются и обо всем докладывают. И Лынин. По-моему, он никак не может забыть, что Миша когда-то был молодым специалистом, мальчишкой под его началом…

Так вот. Он говорит, что добывать тезеллит на подсвечники и утепление домов — всё равно что перевозить грузы на инициированных драконах. И собирается подать тебе на утверждение глобальный проект по грамотному ведению разработок и внедрению альтернативной тезеллитовой энергетики. Это будет промышленная революция, она перевернет Срез! Лынин сказал, что тебе проект должен понравиться. То есть нет, если дословно, он выразился так: идея богатая, полковник, безусловно, поведется.

Что он имел в виду, папа? Я имею право тебя спрашивать, ты ведь всё равно не прочтешь и не ответишь…

Именно поэтому делюсь с тобой своими… даже не предположениями, догадками, не больше. Мне почему-то кажется, что весь этот проект с тезеллитовой энергетикой и промышленностью Среза придуман специально для тебя. Что Миша рассчитывает получить под него куда большую свободу действий, чем была у него до сих пор. Для чего-то она ему нужна, эта свобода… Для чего?

Он не говорит. Представь, он обсуждает это с Лыниным, который его ненавидит и при первой же возможности под ставит ему подножку! — а мне не хочет сказать ни слови. На все мои расспросы только усмехается: мол, ты же грозилась разобраться сама, И объяснять теорию давно уже не пробует, отмахивается и предлагает сначала пройти самостоятельно физику Исходника. Я попробую. В замке должны были сохраниться мои учебники. Если удастся их забрать, я всё выучу. Без помощи сеньора Ричеса.

Но я и так понимаю, что для промышленного использования тезеллита совершенно необязательно снаряжать новую экспедицию в Пещеру привидений. Миша опять не берет меня с собой. И он прав, не могу же я надолго оставить Коленьку. Драго своего Драми не отпускает ни на шаг. Я недавно поймала себя на том, что мне жутковато на него смотреть, на Драми. На маленького дракончика, инициированного личностью моего мужа…

Сегодня утром, как всегда, летали к морю. Холодно, серая гладь без ряби; раньше в октябре мы уже уезжали в зимнюю резиденцию, я не видела моря таким. Смотрела на берег, скалы, Гребневой хребет — спящие, но дышащие, живые. Папа, ведь правда, промышленность — это когда не остается ни травинки, ни камня посреди плоскогорья? Мне она представляется одной гигантской разработкой без конца и края, на весь Срез… Хотя, скорее всего, я всё это просто себе выдумала.

Ты, конечно, утвердишь Мишин проект. Утверди. Я тебя прошу.

Эва Анчарова,

21.11.19.

ГЛАВА IV

Она в который раз перемерила расстояние между креслом и противоположной стеной: тринадцать шагов. Вернулась, присела на подлокотник. Вскочила, метнулась к двери, прислушалась: гулкая тишина, вакуум. Тарабанить в дубовую створку, чуть шершавую, приятную на ощупь, было бы совсем бессмысленно. Тем более что она уже пробовала.

Снова подошла к окну. Тончайшее белое кружево, произведение искусства, а не решетка; и все-таки. Прислониться лбом к стеклу можно только в одном месте, где в причудливом узоре угадывается удивленно распахнутый глаз. Стекло прозрачнейшее, чуть подсиненное, как морская вода. Настоящее море сквозь него — неправдоподобно яркого кобальтового цвета. Кроме моря, не видно ничего. Только если встать на цыпочки, скосить глаза вниз — больно, до рези — можно разглядеть верхушки магнолий, кустов синелиста и кусочек дорожки, выложенной белыми плитами.

Отвернулась, сделала восемь шагов, села в кресло. Встала. Села опять, глубоко, с ногами. Надо подумать. Больше ничего все равно не остается.

Подумать. Только не о том, что происходит сейчас там. Где перепуганные, ничего не понимающие старшеклассницы; и дерзкие вооруженные парни, уверенные в своей правоте, но на самом деле понимающие немногим больше; и каждый в напряженном, приникшем к телевизорам Срезе, — все ждут ее одну. Которая единственная могла бы разобраться. Найти компромисс. Развести в стороны. Каким образом? Допустим, она сама не знала и не знает до сих пор, но не может же быть, чтобы ничего не приду…

Об этом — нет смысла. И, скорее всего, уже поздно.

Тогда хотя бы о себе.

Теперь стало очевидным, для чего Фроммштейн приказал привезти ее сюда. Легко себе представить, какие инструкции были у посыльного на случай, если б она отказалась лететь добровольно. А видимость переговоров, все эти рассуждения об отце, о тезеллите, о претендентах были так, для души; по-видимому, старик никогда не упускает случая подискутировать. Зная, что собеседник вряд ли будет иметь возможность пересказать кому бы то ни было по дробности дискуссии…

Передернула плечами. Впрочем, раз она до сих пор жива, не исключено, что он ее и отпустит. В память о старом партнерстве с отцом и в знак теплого отношения к ней лично. Прямиком в телепорт, в Исходник. Разумеется, когда все будет кончено.

Усмехнулась. Если он это и сделает, то лишь из эксцентричности: хозяин Среза может позволить себе всё. Например, сохранить жизнь отдельно взятой женщине, пускай за нее идет борьба, в которой, с точки зрения его интересов, никто не должен выиграть. И пустить в расход несколько десятков других жизней он тоже может себе позволить. Пускай даже временно упадут доходы от туризма и индустрии развлечений.

Просто он еще не решил. Выжидает, оценивает. И она должна подождать тоже.

Тринадцать шагов от стены до стены. Шесть — от дверей до кресла, еще восемь — от кресла к окну. Если б тут был телевизор!.. Только книги, сплошными стеллажами по периметру, от пола до потолка. Хорошие книги. Тщательно подобранные корешки: одновременно и по тематике, и по языкам, и по цвету… Почти как в библиотеке зимней резиденции, только зал там был намного больше. Зимой, слякотной зимой прежнего, первозданного Среза лучшего места в замке нельзя было найти. Та библиотека, конечно, сгорела. Книги замечательно горят.

Всё тот же посыльный, проводивший ее сюда, ничего не сказал, ни единого слова. Эва и не спрашивала, молча удивляясь по дороге, зачем они поднимаются, а не спускаются вниз. Дальше — классика жанра: клацанье замка, отчаянный стук в дубовую дверь, удаляющиеся шаги. Решетка на окне — и запах книг. Тюрьма, не лишенная изящества и вкуса. Господин Фроммштейн элегантно предлагает самоустраниться от всего происходящего вне, выбрать себе книгу с полки, отрешиться, почитать. Тем более что реально, физически ее уже устранили.

Что с наибольшей вероятностью может произойти там в ее отсутствие? Сандро со товарищи, не получив ответа на свой сумбурный призыв, надо думать, полностью деморализованы. При малейшем форс-мажоре они начнут стрелять не глядя. Плюс цивилы, чья первейшая обязанность спасти заложников, граждан своего государства — однако они ведут собственную игру в погоне за тем же призом, что и террористы; и трудно сказать, какая задача в решающий момент станет для них приоритетной. Они тоже вряд ли обойдутся без оружия.

И еще Структура.

Структура, которой не подчиняется хозяин Среза, олигарх Фроммштейн. Но которую боится даже он, считая самым опасным игроком — режиссером? — в этом противостоянии. Причем не сомневается, что Структура тоже подослала к ней, Эве, своего претендента…

Кто?

И если действительно тот, о ком она думает, то как он поступит?!

Если он до сих пор — там.

Она снова подошла к окну. Прислонила горячий лоб к прохладному стеклу с ультрамариновым оттенком; на верняка это какое-то особенное стекло, небьющееся, не пропускающее звуков. К тому же высоко, четвертый этаж виллы со впечатляющими потолками — во всяком случае, внизу. Здесь, под самым чердаком, скромненько, метра три, не больше. Для того чтобы доставать книги с верхних полок, предусмотрена даже не стремянка, а так, скамеечка для ног. Кстати, если встать на нее, наверное, получится больше разглядеть из окна. Правда, смысл?..

Не больший и не меньший, чем в любом другом телодвижении. Эва подтащила скамеечку к окну и влезла сверху босиком; только теперь догадалась сбросить кинжальные туфли. Магнолии и синелист внизу сдвинулись с мест, но в целом обзор не увеличился, потому что из-за стального кружева нельзя было приблизить лицо вплотную к окну. То ли это место, где она ждала посыльного, прогуливаясь по двору в купальнике, еще будто бы на свободе — или другая сторона виллы?.. да какая разница.

И вдруг она уловила там, внизу, какое-то движение. На белые плиты упала тень, и еще, и вот они подробились темно-пестрым — человеческими фигурами, сплющенными в перспективе, одна за другой выныривающими из-за магнолиевой аллеи. Три или четыре человека прошли по направлению к вилле слишком быстро, чтобы она смогла разглядеть что-то большее, чем движущиеся силуэты. Потом образовалась пауза, плиты снова стали сияюще-пустыми, а Эва впечаталась лбом в решетку, в извилистые ножи кружевного узора…

Еще один. Уверенная походка, резкие движения рук, лохматая шапка волос цвета соли с перцем. Зачем-то при остановился. Взглянул вверх?!.

Она замахала руками, застучала по стеклу, обдирая о решетку костяшки пальцев. Даже выкрикнула имя, и только тут сообразила, насколько всё это нелепо. Взглянула напоследок на обрывок безлюдного пейзажа, спустила ноги на пол и села — сползла — на скамейку спиной к окну. Прикрыла глаза.

Во-первых, вряд ли это был он. Во-вторых, он, конечно, никак не мог ее заметить — снизу, сквозь синее стекло и густую ажурную вязь. В-третьих, если она не ошиблась: то, что он здесь, само по себе достаточно красноречиво.

И вообще, разумнее всего сейчас — действительно взять почитать какую-нибудь хорошую книгу.

Эва встала и медленно, с остановками, двинулась вдоль стеллажа, выбирая. Разноцветные корешки — будто толпа на набережной; правда, гораздо более благородная, гармоничная, выстроенная со вкусом в ряд, но все-таки. И точно так же, как толпа, книги на стеллажах производят обманчивое впечатление единого целого. На самом деле это сотни, тысячи индивидуальностей, и выбор одной-единственной — непростая вещь. Как в анкетах школьного психолога: какую книгу вы возьмете с собой на необитаемый остров?

В ее случае — в тюрьму. Точнее, в камеру смертников. С вопросительным знаком в скобках, что немногим легче. Забавный тест.

А с другой стороны, Фроммштейн ведь контролирует практически все разработки Среза. Вполне вероятно, что время от времени он лично вызывает разработчиков на ковер. Или раздает ценные указания, особенно актуальные сейчас, в кризисный момент… И потом, он же клялся, будто не приставлял к ней своего претендента.

Впрочем, и это ничего не меняет.

Скамеечка по-прежнему стояла у окна, к ней сиротливо притулились туфли, неустойчивые на своих каблучищах. Лучше уж использовать ее по назначению. Походя расфутболив обувь в разные стороны, Эва приставила скамейку к стеллажу. Что там у нас на верхних полках?

Интересно. Именно здесь, в труднодоступной зоне, стояли книги на ее родном языке. Том самом, на котором обращался к ней с экрана юный Сандро, претендент, безнадежно оставшийся в проигрыше… и неизвестно, какой ценой. Нет, думать об этом по-прежнему бессмысленно и саморазрушительно. А язык… да, язык. Когда-то — пару дней назад — она говорила тому же Сандро, что давно не имела практики.

Взяла в руки первый попавшийся томик. Стихи, и не самой высшей пробы; зато много восклицательных знаков и эпитета «лиловый» в разных конфигурациях. Глянула на год и место издания: ну конечно. Вернула на полку и только тут обнаружила, что книги на ней стоят в два ряда. Вынула сразу несколько из первого ряда, заглянула внутрь. Это становилось даже увлекательным. Во всяком случае, оттягивало на себя внимание и мысли.

Задний ряд был составлен куда более вразнобой, к тому же многие корешки нуждались в переплете. Эва аккуратно вытянула из стайки брошюр толстый потрепанный том. «Декамерон». Оно. Выбрала.

Пересекла комнату, села в кресло. Старое издание, даже старинное, обтянутое кожей, с гравюрами, которые было так интересно рассматривать в тринадцать лет… Да, точно такое же. Почему Фроммштейн задвинул эту книгу так далеко, он же не обременен несовершеннолетними дочерьми?

Что-то в этом есть — в сорок лет разглядывать те же картинки.

Любопытно, что подумал бы старый олигарх, узнав, чем именно занимается пленница в ожидании его судьбоносного решения. А что — Красс, один из претендентов или просто разработчик, — если он действительно здесь, двумя-тремя этажами ниже? Улыбнувшись, Эва перевернула страницу. История о голом студенте, мерзнущем под воротами красавицы…

Человечек на гравюре кутался в мохнатую шубу, нарисованную синей тушью. Аккуратно, завиток к завитку, с нажимом, как рисуют старательные девочки.

Встала рывком, уронив книгу с колен. Потом подняла. Рассмотрела получше.

Вор. Нет, хуже — мародер.

Она заметалась по комнате, и с каждым шагом, уже без счета, улетучивалось, рассыпалось в пыль самообладание, на котором удалось продержаться последние часы. Надо что-то делать, надо вырваться отсюда, любой ценой, и, может быть, еще удастся что-нибудь успеть! Под ноги подвернулась туфля; Эва схватила ее за длинный каблук, затарабанила в дверь. Поднять шум! Они услышат, разработчики или кто бы там ни было, всё равно посторонние люди, они по меньшей мере удивятся, начнут задавать вопросы… Подняла скамейку, швырнула в окно: стекла орудие не достигло, а решетка задрожала тихо, с тоненьким женским слоном. Тяжело дыша, Эва огляделась по сторонам: что еще?.. только книги. Нет. Книги трогать нельзя. Особенно если они, по крайней мере, некоторые — ее.

Он забыл? Или намеренно поместил ее сюда, из любви к дешевым эффектам?

Вдохнула поглубже, готовясь закричать. Как можно громче, и не имеет значения, что именно. На помощь! Пожар!! Кто-нибудь!!! Красс!!!..

И услышала плавный щелк поворота ключа.

Вошла горничная Белла, пухленькая и улыбающаяся, в кружевном фартушке и с наколкой набекрень. В руках она держала поднос, накрытый перевернутым куполом, из-под которого кое-где просачивались струйки душистого горячего пара. Рядом с куполом стоял графин: он, наоборот, был холодный даже на вид, и что-то оранжевое просвечивало сквозь запотевший хрусталь.

— Это вам, — улыбнулась девушка. — Приятного аппетита. А почему вы разулись? Жмут?

Эва сглотнула, перевела дыхание. Перевернуть поднос, оттолкнуть горничную, вырваться, сбежать вниз по лестнице, истошно зовя на помощь?.. Бред какой. Или же тупо смотреть, как она поставит куда-нибудь свой поднос, выйдет из комнаты и аккуратно закроет дверь на ключ?

— Белла, — голос прозвучал хрипло, хоть она ни разу и не крикнула. — Кто там прилетел?.. Разработчики?

— Да, у шефа сегодня совещание. Вам соку налить?

Захотелось пить. Внезапно и страшно, до наждачной сухости в горле.

— Да… налейте, пожалуйста.

Странно, думала Эва, напряженно следя за оранжевым стебельком, проросшим от носика графина к чашечке высокого бокала. Мало того что девушка пришла одна, без охраны. Непохоже, чтобы ее вообще как-то проинструктировали, дали знать: она обслуживает не гостью, а пленницу. Сто раз можно было бы бежать. Допустим, Фроммштейн уверен, что ей в любом случае некуда деться с острова… но разработчики? Выходит, он убежден в их нейтралитете и молчании — настолько?!

Выхватила бокал. Приникла. Прикрыла глаза…

— Здравствуй, Ева. Наконец-то. Допивай, и пошли.

Бокал она не выронила. Только медленно опустила вниз, не замечая, как выливается на пол недопитый остаток сока. Спохватилась, протянула Белле — замершей на месте, часто хлопая ресницами.

— Ну?!

Красс шагнул вперед, схватил Эву за руку и повлек за собой быстрее, чем она вышла из ступора; споткнулась, больно сбила босые пальцы о порог и лишь потом по-настоящему побежала, стараясь попадать в его ритм, размашистый и спокойный, без лишних рывков, а потом, на лестнице — без пропущенных ступенек. Мельком отметила, что лестница не та, по которой они поднимались сюда с посыльным, более узкая, непрезентабельная: аварийная или для прислуги. Красс двигался уверенно, он точно знал, куда идти, а спрашивать его об этом было, пожалуй, не к месту и не ко времени…

Но об одном она должна была его спросить. Немедленно:

— Как там сейчас?

Не останавливаясь, обернулся через плечо, мгновение глядел недоуменно, потом понял и ответил:

— Там уже всё.

* * *

На плече у девушки алела роза. Нечеткая, полустертая. Не татуировка, как он думал раньше, а так, переводная картинка…

Человек присел на корточки, убрал волосы с ее лица. Не успела испугаться — в смысле, испугаться еще больше, — и потому осталась красивой. Удивленное личико без косметики, без порочных взрослых ужимок. Ребенок. И так происходит каждый раз… Нет, у него никогда не будет детей.

Над ухом истошно рыдала какая-то другая, живая девочка, а еще одна тоненько, почти хрустально повторяла без остановки: «не надо, не надо…» Голоса звучали точно в терцию, словно жуткий безумный дуэт. И оркестровкой — крики, топот, ругательства, команды, переговоры по рации, сигналы скорой помощи, профессионально-дробная начитка репортажей с места происшествия… Человек поморщился, приложил ладони к ушам и вискам. Шум смазался, накрылся пленкой-фильтром. Так лучше.

Болела голова. Несильно и равномерно, без пульсации, будто заполняя тихой болью весь мозг, от лобных долей до затылка. Никогда раньше человек не терял сознания. Он нe представлял себе, что за технологию они применили. Впрочем, было бы даже странно, если б его честно и открыто ознакомили со всеми технологиями, имеющимися на вооружении Структуры.

Рядом с мертвой девушкой лежал ничком террорист: масса черных волос из-под съехавшей набок банданы, поперек спины — густой пунктир кровавых дыр в рубашке. Смуглая рука, отброшенная в сторону, почти касалась девушкиного бедра. Из-за этого парня ее и зацепило. Случайно. Всё всегда происходит случайно.

И они еще называют себя профессионалами. Неужели так трудно прицелиться в неподвижно лежащую мишень?

Человек попробовал вспомнить, как ее зовут… звали. Не сумел. Да уже и неважно.

Подошли двое камуфляжных спецназовцев с носилками. Хотели положить туда девушку, один даже взялся за ноги — за черные сапожки на высоких каблучках, — но в последний момент почему-то передумали, погрузили террорисга, перевернув лицом вверх. Совсем молодой парень. Тот самый… Человек хотел рассмотреть его получше, встал с корточек, подался вперед, однако носилки уже качались в воздухе, уплывая из поля зрения…

Чуть поодаль энергичная женщина в белом халате сгоняла в компактную группку девчонок в длинных сапогах и мини-юбках, словно птичница — голенастых страусят. Девчонок, которым повезло. Которые могли сейчас оглушительно рыдать и плакать без звука, причитать и шевелить онемевшими губами, вздрагивать от каждого прикосновения и сжиматься в комочек в углу скамьи. Ничего им не сделается. Пройдут хороший курс реабилитации здесь же, в Срезе — если, конечно, психологи не решат, что лучше сразу отправить бывших заложниц в телепорт, по домам… и, кстати, гораздо дешевле. Прямо скажем, человека не особенно интересовала их дальнейшая судьба.

Во всяком случае, вряд ли кого-то из них когда-нибудь еще потянет участвовать в реалити-шоу.

Ему и самому осточертели все эти игры. Чересчур реальные, а главное — чужие.

Вокруг сновали туда-сюда люди в камуфляже и в штатском, медики и журналисты, родственники пострадавших и просто зеваки, прорвавшиеся через уже номинальное оцепление. Горы битого стекла, облака тезеллитового крошева, съемочная техника, побитая, разбросанная кое-как по всему вестибюлю; вон дорогущий объектив треснул под лапой санитарного дракона. Драконы, люди… все в кучу. Потом, когда общественность, прийдя в себя, потребует разобраться: кто виноват, кого судить и что же, в сущности, произошло, — это будет уже невозможно. По большому счету, оно невозможно и сейчас.

Самое время, не прощаясь, выйти из игры.

Человек пересек вестибюль зигзагом, огибая скопления людей и завалы телекамер, и вышел к дверям, ведущим во внутренний дворик. Посторонился, пропуская санитаров с носилками; надо же, кого-то достало и там. Вышел на солнце, прищурился, надел темные очки. Проходя мимо бассейна, жизнерадостно сияющего голубым глазом идиота, бросил через плечо мобилку, а затем, усмехнувшись, и прямоугольную карточку визы с тускло-медным чипом. Наивно и нелепо — но жест. Символический, стильный. Можно сказать, даже красивый.

— Вы в этом уверены?

Он остановился. Обернулся небрежно, как будто и не ожидал ничего другого, кроме знакомого до оскомины голоса из-за спинки шезлонга:

— Присаживайтесь. Надо поговорить.

Человек поднял другой шезлонг, валявшийся на боку, перевернул, поставил рядом, проверил устойчивость. Как будто от этого что-то зависело. Сел, скрестил ноги и даже улыбнулся:

— Может быть, и надо.

— Структура приносит извинения за форс-мажор. Вам компенсируют в эквиваленте.

— Вы думаете, хватит? При всем уважении к бюджету Структуры — вряд ли.

— Если вы пробуете торговаться, то не имеет смысла, сами прекрасно знаете. Если просто дерзите — тем более.

— Ни то, ни другое. Просто в последнее время мне всё меньше нравятся методы работы Структуры. Если так и дальше пойдет, вы разоритесь на компенсациях. По-моему, для всех было бы лучше…

— Стоп-стоп-стоп. Перед тем как сказать глупость, сделайте глубокий вдох и сосчитайте до десяти. Помогает, знаете ли. Какие такие методы? Что конкретно вы имеете в виду?

— Да как вам сказать.

— Так вот, уясните себе: если Структура приносит извинения и предлагает компенсацию, это вежливость по отношению к сотруднику, и не более того. Никакой нашей вины в случившемся нет. Штурм готовили цивилы, ваши, кстати, соотечественники, а провел его ваш же спецназ под их чутким руководством. Когда работают такие люди, Структура, поверьте, отдыхает.

— А…

— Разумеется, я бы тоже поинтересовался на вашем месте. Кольцевое замыкание по тезеллитовому полю — конечно, слишком оригинальное для них решение. Представьте себе, это сделал мальчик. Один, отдельно взятый. Виталик Дмитриев, пятнадцать лет. Хороший мальчик, мы обязательно будем с ним работать. Кстати, учился в классе вашей… клиентки.

— Та девочка тоже училась в ее классе. Интересное совпадение, правда?

— Какую вы имеете в виду? Катю Андрееву или Марину Круцюк?

— Марина… Да, Маринка. Я забыл. И во сколько вы ее оцениваете… в эквиваленте?

— Это не ко мне. Обратитесь потом в бухгалтерию, а если все-таки хотите поторговаться, предварительно к исполнительному директору по вашему округу. Кстати, Лиза передавала вам привет. К чему бы это, а?

— Понятия не имею. Передайте ей тоже, мне не жалко. Меня сейчас больше волнуют немного другие вещи.

— Вещи или женщины?

— Странно. Вы же, в отличие от меня, по имиджу не циник. Думаете, самое время поболтать о женщинах?

— Так и вам, согласитесь, не по имиджу пускать кораблики в бассейн.

— Тем не менее, я это сделал. И, знаете, не собираюсь нырять.

— Повторяю: глубокий вдох и счет до десяти. Иначе мне будет трудновато растолковать начальству это место в фонограмме. Когда вы шли в Структуру, вас ознакомили со всеми требованиями, и вы дали все обязательства, так что закроем тему. А поговорить нам придется именно о женщинах. Вернее, об одной.

— Тогда разговаривать не о чем. Я не видел ее со вчерашнего дня.

— Любопытно. Ее никто не видел со вчерашнего дня. И вся операция пошла насмарку.

— Вот вы и проговорились. Это от начала и до конца была операция Структуры, и скажите мне, что я не прав.

— Вы не правы. Структура лишь грамотно использовала внешние обстоятельства и кое-где корректировала час «икс». Вы прекрасно знаете, что не мы одни интересуемся Ресурсом. Все претенденты действовали своими методами, и по меньшей мере непонятно, почему вам не понравились только наши.

— Дети из ее класса… Вы бы захватили в заложники и ее ребенка, если б могли, правда?

— Не мы, а члены экстремистской организации «Идущие в пламя».

— Бросьте.

— Н-да… вас не узнать. Но, так или иначе, сейчас основная ставка Структуры — на вас. Клиентку мы отыщем, не беспокойтесь, это не ваша забота. А вот всё остальное — именно ваша. И Структура ждет от вас профессиональной работы.

— Боюсь не оправдать ожиданий. Она не подпускает меня так близко, как вам хотелось бы. Поэтому…

— Да что вы говорите? У нас другая информация.

— Правда? Ну что ж, для полноты информации: во время секса она молчит. А после — говорит вовсе не о том, что интересует Структуру. Если хотите, я предоставлю фонограммы.

— Разумеется, предоставите, это, как-никак, входил в ваши обязанности. Возможно, специалистам удастся вытянуть из них чуть больше, чем было произнесено открытым текстом… междустрочник, так сказать. Термин, кстати, из области работы с письмами.

— О письмах она говорила. Она знает, что вы знаете, что она… может, вам трудно меня понять?

— Справлюсь, не переживайте. Меня настораживает ваше «вы». Говорите «мы», так будет легче в первую очередь вам самому. У нас впереди еще много работы… Сегодня я оформлю вам новую визу и выпишу аванс в счет компенсации. Займусь лично и постараюсь сделать так, чтобы сверху не возникло лишних вопросов.

— Я должен быть благодарен по гроб жизни?

— Попробуйте, только вряд ли у вас получится. Знаете, вы мне даже больше нравитесь таким. Ступайте в отель и отдохните, вы же пережили не меньше, чем все они… остальные. Признайтесь, был такой момент, когда казалось, что эти сумасшедшие могут и вас убить?

— Представьте себе. И как вы догадались?

— Не надо, не язвите. На самом деле так оно и было.

— Рад слышать. Не ошибся.

— Ступайте. Не напоритесь на репортеров. Во-он там дыра в решетке… хотя вы, похоже, туда и двигались. Я прав?

— Вы всегда правы.

Человек поднялся с шезлонга, отряхнул, наконец, брюки от пыли, поднял руку в условно-прощальном жесте и зашагал прочь. Не оборачиваться. По их расчетам, сейчас, после такого вот разговора, он ни за что не должен позволить себе обернуться… Выдержать роль. До конца.

Будем надеяться, ему удалось. Провести сложную, достаточно многоступенчатую комбинацию, чтобы они потеряли нить, перестали следить за его игрой. Собственной игрой. Теперь — больше, чем когда бы то ни было.

Его виза осталась посверкивать чипом на дне голубого бассейна, и куратор только что пообещал никому не сообщать об этом. Значит, до завтрашнего дня Структура действительно не в состоянии отслеживать его перемещения стандартным способом. А что до остальных методов, имеющихся на ее вооружении, то он неплохо о них осведомлен. Равно как и о том, что Структура вовсе не настолько всесильна и вездесуща, какой хочет казаться самой себе.

Для отвода глаз действительно вернуться в отель. Затем обрубить хвосты — и вперед. Исчезнуть, залечь на дно. А потом…

После того как схлынет первая волна возмущения и лихорадочных поисков, они махнут рукой, решив, что он вышел из игры. Найдут ему замену. И будут продолжать в том же духе, наперегонки с конкурентами пытаясь чего-то от нее добиться. Глупости. Все доступные их воображению методы он уже испробовал. Но она не та женщина, которую можно взять на стандартный инструментарий приемов и приманок Структуры. В сущности, время, скорость, первенство сейчас уже ничего не решают.

Он подождет.

А когда наступит время действовать, придет к ней и получит всё.

Кустарник с переломанными ветками и сбитыми на землю цветами смотрелся странно, особенно потому, что ничего уже не маскировал. Человек развернулся боком, проходя в узкую, как готическая арка, прореху в решетке. Зацепился подошвой за петлю, невидимую в цветочном ворохе, выругался, присел на корточки. Высвободился, выпрямился по ту сторону, пошел дальше по аллее, навстречу бывшему оцеплению, теперь расслабленно перекуривающему группками на лужайках…

— Толик!!!

Бывают крики, на которые невозможно не обернуться.

Девушка была худенькая, в потертых джинсах и широкой футболке навыпуск. Кажется, он ее где-то видел. Возможно, горничная или еще кто-нибудь из обслуживающего персонала — таких профессиональный взгляд хоть и цепляет, но сбрасывает в память общим блоком, не сортируя. Бледная, растрепанная, круги под глазами и темная ссадина полукольцом на шее: в этом было нечто птичье, вроде кольчатой горлицы, сильно потрепанной голубями.

— Я могу вам чем-то помочь?

Он понятия не имел, зачем и почему это спросил.

Она ответила:

— Ой. Простите.

Миша обиделся. Он думал, я обрадуюсь, а я… Я ничего не понимаю, папа.

Знаешь, мне ведь очень нравился наш дом. Уже начала его обустраивать, и здорово было обставлять каждую комнату именно так, как хотелось мне самой. Миша заказывал в Исходнике мебель по моим рисункам, коврики, занавески, а всякие салфетки и скатерки я вышивала сама, а какие подсвечники мы с Драго выклеивали из раковин! Каждая вещичка на своем месте. Правда, Коленька последнее время хватает всё, до чего может дотянуться, уже четыре вазочки разбил и одно большое блюдо…

И вдруг Миша говорит, что мы возвращаемся в замок! Как это, почему?! — я спросила, а он обиделся. Так жалко было смотреть. Он же улыбался, светился весь, точь-в-точь как Коленька, а я будто плеснула в лицо холодной водой, смыла с него улыбку. Зачем я это сделала? Он же, наверное, представлял себе заранее, как скажет мне, а я просияю, взвизгну, брошусь ему на шею… Самое подлое — убивать чью-то радость. Он мне, наверное, не простит. Хоть я и убеждала его потом, что рада. Но чересчур поздно.

И все-таки я не могу понять. Ведь мы уходили тогда… вернее, я уходила к Мише, несмотря на то, что ты был против… Так уходят навсегда. Если потом вернуться, всё обесценивается, превращается в фарс. Нет, другое дело, если б мы с тобой нашли какие-то пути навстречу друг другу, сумели друг друга простить, помирились, в конце концов! Но ведь этого не было. Ты по-прежнему не получаешь моих писем. Ни разу не написал мне сам, я уже молчу о том, чтобы приехать, у тебя же растет внук, наследник… не думай, нам с Коленькой ничего от тебя не нужно. Но ты ведь мог захотеть просто увидеть его! Не захотел. Ничего не изменилось. Так почему же…

В последний день перед отъездом у нас собрались разработчики, человек десять. Давно мы не принимали столько гостей. Я совсем забегалась на кухню и обратно, и даже не поняла толком, что именно они отмечали. Но все были веселые, много выпивали, балагурили. Какие-то странные тосты: за отражалки, за теорию Множественных срезов, за Ресурс. Лынин напился совершенно непотребно, вылез на табурет и кричал что-то про конец диктатуры сумасшедшего старика… кажется, он имел в виду тебя, папа. Хотя ты никакой не старик. И почему это вдруг — конец?

Еще был Панчо. Мы с ним не виделись уже почти полгода. Он в какой-то момент улизнул из-за стола, и мы немного поговорили на веранде. Я спросила, не собирается ли он жениться. Панчо ответил, что за женой надо отправляться в Исходник, а он не самоубийца, да не очень-то и хотелось. Посмеялись. Я спросила, что такое Ресурс. Панчо сделал большие глаза: разве Миша тебе не говорил? И смотрел на меня так странно, будто на новорожденного драконенка, голенького, неинициированного. Я спросила, будет ли он приходить к нам в гости в резиденцию. Он сказал: может быть, посмотрим.

Не будет он приходить. Никто, наверное, не будет.

А в замке всё по-старому. Комнаты, вещи, книги, люди. В моих покоях вполне жилой дух, тепло, тезеллитовые подсвечники: жутковатое чувство, будто я и не уходила никуда. Роза стала совсем старая, у нее какой-то нервный тик, и кажется, что она всё время ухмыляется пренебрежительно, издевательски. А может быть, так оно и есть. Я ее понимаю.

Оказывается, я совсем забыла, как это — когда слуги и ничего не надо делать самой. Столько свободного… нет, просто пустого времени. Даже для Коленьки Миша нанял няню из Исходника — зачем?.. и почему не посоветовался со мной? Когда она его уносит, мне остается только библиотека. Не такая большая здесь, как в зимней резиденции… кстати, надо спросить Мишу, поедем ли мы туда зимой. Наверное, да. Всё теперь выглядит так, будто мне, принцессе, снова принадлежит весь Срез. А мой муж распоряжается им по своему усмотрению. Логично.

Как он договорился с тобой, папа? Ведь я вижу, между вами голая договоренность, чисто деловая, ничего личного. И еще мне кажется, что это он говорил с тобой с позиции сильного, а не наоборот. Правда?

Жаль, что ты не можешь мне ответить. Хотя в любом случае я вряд ли дождалась бы от тебя правды. Как и от Миши. Знаешь, по-моему, вы чем-то очень похожи. Словно два разных дракона, инициированных одной личностью. Так иногда случается, мне рассказывал Драго. Когда эксперименты только начинались и не было банка личностей, за этим не следили строго… Таким драконам при встрече невыносимо находиться рядом. Кто-то один вынужден уйти.

Драго тоже не хотел возвращаться в замок. Хотя у него там специальные драконьи покои, с высокими потолками, удобным ложем. К нашему приезду приготовили всё и для маленького Драми. Для него Миша не брал обслуживающего персонала. Ходит к нему сам, по несколько раз в день. Чаще, чем к сыну. И тем более чем ко мне.

А вчера Миша сказал, что намерен как следует отпраздновать наше новоселье. Устроить не разработческую вечеринку, а настоящий бал с гостями из Исходника. Мне шьют платье. Красивое.

Ты приедешь, папа?

Эва Анчарова,

06.03.20.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ