ГЛАВА I
Раны обкололи со всех сторон какой-то гадостью, и боли уже не было, только странноватое ощущение, будто грудная клетка огромная и твердая, как панцирь краба-мутанта. Правую руку Стар не чувствовал и пальцами на обходе пошевелить не смог. Но врачиха сказала, что это временное явление.
А теперь про него вообще все забыли. Это и естественно: всего лишь турист с двухнедельной визой и без страховки; скоро они вообще допрут, что не обязаны держать его за здорово живешь в своей крутой клинике. Кто он такой? — даже не заложник, а так, пробегал мимо…
Часа три как в реанимацию никто не заходил. Правда, может быть, и меньше. Или больше. Часов в поле зрения не наблюдалось. Был белый потолок со сдвоенной длинной лампой, стена с кондиционером, спинка кровати, навороченной, со всякими приспособлениями для ног, которые ему не понадобились. По левую руку, если скосить глаза — внушительный приборище с монитором, обширным пультом, джунглями цветных проводков с датчиками, трубками, выдернутыми врачихой из его рта и носа, — а тумбочка, как назло, справа. И прямо по курсу — окно, закрытое наглухо и припертое с той стороны сплющенной веткой синелиста. Вдали за окном, если всмотреться в разномастную зелень, виднелся даже лоскут моря. А он, Стар, валялся тут, как последний идиот. Он и есть идиот. Непроходимый.
Какого хрена он молчал? Ну, допустим, не молчал, но бездействовал?! Надо было сразу отобрать у Бейсика его штуку и шмякнуть ее об землю. Потому что с психами иначе нельзя, а Бейсик по жизни псих. Сработает или нет? Всё остальное ему пофиг. Вот и сработало. Еще как сработало!!!
«Это не я». Все так говорят — потом. В кабинете директора.
Докторша с китайскими глазами над маской сначала сказала, будто жертв среди заложников нет. Потом поправилась, что минимальные. Врет. Стояла такая пальба… еще до того, как он отрубился и перестал слышать.
Открывачка с Воробьем, те просто болваны. На них не стоило обращать внимания. Но тот журналист, Толик…
Это он сбил Стара с толку. Они должны были поговорить о чем-то важном, о таком, что, возможно, помогло бы разобраться в происходящем, прояснить, как действовать дальше. А может быть, и ничего подобного. Но по-любому он, Стар, должен был узнать, чего ради за ним два дня подряд велась слежка! Задать один-единственный вопрос; из-за этих придурков не вышло даже такой малости. А тем временем уходило время, и она…
Если б он написал так в сочинении, то она обвела бы оба «времени» двумя красными овалами, соединенными перемычкой, словно очки. И снизила бы оценку на балл.
Она. Только она. Какого черта ему стрельнуло думать о ком-то еще, отвлекаться на кого-то постороннего, размениваться на несостоявшиеся разговоры и потакать безумным экспериментам?! Тогда как она, возможно, и не знала ничего. И он — а кто еще?! — обязан был найти ее, рассказать, предупредить, не пустить в ловушку, расставленную по всем правилам и с размахом… А сам топтался на месте — вслепую. Ждал неизвестно чего. Дождался.
И еще Дылда. И Марисабель.
Ни телевизора, ни радио; разумеется, все-таки реанимация. Как бы разузнать, чем там кончилось на самом деле? Врачиха-китаянка не скажет, это у них называется заботой о психике пострадавшего или еще хрен знает как. «Жертвы минимальны». А ведь могли замочить всех. Чтобы поглубже спрятать концы.
Пришла ли она — туда?!.
Заныла правая рука. Стар даже обрадовался, теперь он ее по крайней мере чувствовал. Но пальцы всё равно не шевелились. Хорошо хоть, с левой всё в порядке, а главное — действовали ноги: для верности Стар согнул их в коленях, затем поднял уголком и держал до тех пор, пока не разболелась грудь. Интересно, получится ли встать? В принципе, он же не пристегнут больше к этой штуке… Просто выйти из палаты, встретить кого-нибудь и спросить. Сейчас во всем Срезе, наверное, только и разговоров, что о теракте.
Тихо, без скрипа открылась дверь. Стар догадался об этом скорее по движению прохладного воздуха из коридора. Попробовал повернуть голову; ничего не вышло. Один герой собирался на разведку… н-да. Скосил глаза так, что вполне отчетливо разглядел собственный профиль. И размытую белую фигуру где-то на периферии.
Впрочем, санитарка довольно резво двигалась по палате, возя по полу длинную красную щетку. Добралась до окна, развернулась и по-свойски подмигнула Стару:
— Открыть?
Он кивнул. То есть опустил ресницы.
— Не положено, — весело отозвалась она. — Реанимация! Ну да ладно. Чуть-чуть.
Привстав на цыпочки, девушка расщелкнула шпингалет, распахнула створки, с хохотом отшатнулась от ветки синелиста, мазнувшей ее по лицу. В палату ударил воздух: свежестью, коктейлем запахов, жизнью. Которая продолжалась там, за окном — пока он валялся на спине, беспомощный, как перевернутый жук. Стар чуть было не застонал сквозь зубы. Но санитарка всё похихикивала, и он сдержался.
Девушка закончила уборку и двигалась к выходу, когда до него наконец дошло, что о последствиях теракта можно спросить и у нее. Как именно ее окликнуть. Стар не знал; издал сдавленный звук, похожий из икоту.
— Чего? — Санитарка вернулась в поле зрения, таща за собой щетку.
— Я хотел… — в горле запершило, и кашель отдался в груди неожиданно острой болью. — Вы не в курсе… там много народу убили?
— А-а, — она почему-то опять хихикнула. — К тебе как раз барышня. Я ей говорю: не положено, реанимация. Ну да ладно. Только недолго, понял?
У него не хватило сил подумать над зигзагами женской логики. И вообще о чем-нибудь подумать. Боль наплывала кругами, пульсирующими и давящими, словно кольца большой змеи. Наверное, переставали действовать уколы. Надо было попросить эту, с красной щеткой, позвать врача…
— Сережа?
Порыв ветра зашелестел синими листьями в окне, бросил в лицо горсть пряного запаха; Стар чихнул. Потом еще раз, неудержимо, со слезами. Проморгался.
На краю кровати сидела Дылда.
— Живая.
— Что?
Стар прикрыл глаза. Снова открыл: Дылда не исчезла, она была действительно живая, хоть и с огромным синяком в пол-лица — глаз совершенно заплыл — и почему-то без очков. Странно, в очках было бы меньше заметно… Еще у нее висела на перевязи рука, и розовые кончики пальцев смешно выглядывали из толстого гипса. Левая; повезло.
Что-то сказала; звон голоса повис в воздухе, смешавшись с запахами из окна. Стар не расслышал слов, но догадался:
— Нормально.
— А мне сказали… знаешь, я тебя искала. Хотя говорили, что ты вообще в другой больнице. Но я… Вчера оперировали, да?
— Ага. Что с рукой?
Дылда пошевелила пальцами в гипсовой трубе. Везет, подумал Стар; мысли подозрительно ходили по кругу. Дылдины лицо и фигура постепенно теряли четкость и мелкие детали. Темнеет?
— Я потеряла сознание, упала, а когда очнулась… не смейся!
Вообще-то он и не думал смеяться. Так, улыбнулся слегка и довольно криво.
— И очки разбились… Сережа? Тебе плохо?
Только сейчас догадалась, внезапно рассердился он. В ее приходе было что-то неправильное, словно прокручивался запасной, недоделанный вариант событий, ведь на самом деле войти сюда, присесть на край кровати должна была не она, не она… И как-то неправильно вел себя он сам. Он должен был… но никак не приходило в голову, не вспоминалось, что же именно он должен.
— Позвать врача?
— Позови… стой!
— Что? — Дылда еще не успела встать.
— Тебе же нельзя тут быть. Что ты докторше скажешь?.. сиди.
Длинная фраза разлила по всему телу усталость, даже приятную: нет, никому он ничего не должен. Какая, в сущности, разница, о чем он там забыл?.. И как только он разрешил себе не помнить, оно тут же всплыло, отдавшись болью во всем теле:
— Дылда!!!
Ее силуэт, уже совершенно темный на фоне окна, обиженно дернул плечами. Стар прикусил язык, срочно поправился:
— Катя… как оно там… чем… кончилось?
Она уронила голову в ладонь здоровой руки и разрыдалась.
Стар прикрыл глаза, совершенно обескураженный, сбитый с толку. До сих пор держалась совсем неплохо, и тут на тебе. Сейчас прибежит кто-нибудь из обслуживающего персонала, вкатят ей успокоительное, уведут, а он так ничего и не узнает.
— Кать… ну успокойся. Расскажи.
Дылда неудержимо всхлипывала:
— Они ее убили… наши… Стреляли по террористам и случайно попали в нее… Зачем они вообще стреляли?! Там же все лежали без сознания, можно было так…
— Кого? — Он вскинул голову с подушки и тут же уронил обратно, гулкую и тяжелую, как раскаленное ядро. — Кого убили?!
— Марисабель…
Длинное, текучее, как ручеек, имя потонуло в потоке слез. Марисабель. Стар попробовал представить, поверить — ничего не вышло. А Дылда поверила, ей это, наверное, далось легче, она же видела собственными глазами… Как вспомнишь, они с Марисабелью терпеть друг друга не могли. Но уже неважно. Неважно…
— Не плачь, — неловко сказал он. Хотел придумать что-то еще утешительное, но не смог и только повторил: — Не плачь, Катя…
Сглотнул и все-таки спросил:
— А Ева?
Дылда подняла мокрое лицо:
— Что Ева? А при чем…
— Ее там не было? Точно?!
В ушах запело — тоненько, красиво, так что поначалу показалось, будто это и вправду музыка. Потом загудело по нарастающей, заклокотало, словно прорванная груба… Стар сморгнул, поискал глазами Дылду: ее нигде не было видно, он вообще ничего не видел — только темнота со всех сторон, чересчур густая даже для позднего вечера…
— Сережа, что с тобой? Сережа?!
Голос булькнул, растворился в бурлении водоворота, нечистого, с мусором и сыплющимся отовсюду песком… Издалека, извне что-то захлопало, заметалось, затопало каблуками, заговорило отрывисто, звонкими командами… А потом стало хорошо и совсем не больно.
И захотелось спать.
Кофеварка отключилась с шипением: воды на самом дне. Где здесь набирают питьевую воду? Правда, шестая чашка кофе с утра — на этом можно и остановиться. Тем более что, судя по часам на стене, утро давно прошло.
Эва наполнила всё ту же коричневую чашечку небьющегося стекла, взобралась с ногами на всё то же кресло у стены, под сводом покатого потолка. Ночью это кресло, в разложенном виде, служило ей кроватью. И ноги почти упирались в противоположную стену возле двери с низкой притолокой. Такую каморку даже не стоило измерять шагами: подсобка без единого окна, отгороженная у внешней стены разработческого корпуса. Впрочем, шагами меряют тюремную камеру. Здесь — убежище.
Если так, то где он? Они договорились — до утра. Где?!
Потрескивало тезеллитовое поле. Она давно к нему привыкла, но временами снова начинала ощущать — так, опаздывая, слышишь тиканье часов, а споткнувшись — чувствуешь вроде бы притихшую боль.
Она споткнулась. Она опоздала — безвозвратно, всюду.
Кофе был немыслимо горький. Отставила чашку на тумбочку, втиснутую между креслом и стенным шкафчиком. За тумбочкой всю ночь что-то скреблось. В тезеллитовых месторождениях, Эва помнила, имеется своя специфическая фауна… но чтобы вот так, прямо в корпусе? Наверное, просто звуковой эффект, связанный с полем и статикой. Надо будет спросить.
Где он?!
Встала с кресла — и оказалась прямо напротив распахнувшейся двери.
— Привет. Не скучала?
В первый момент Эве показалось, что он сейчас чмокнет ее в щечку или по-свойски потреплет по шее. Красс вошел в каморку с видом хозяина, по возвращении из привычной отлучки нашедшего всё в своем углу на местах: кресло, тумбочку, кофеварку, женщину. Любопытно, кстати: он кого-нибудь сюда водит?.. Вряд ли. Для этой цели у него есть вполне холостяцкий коттедж в поселке.
— Где ты был? Посмотри, который час.
Прикусила язык; действительно, точь-в-точь капризная любовница или даже ревнивая жена. Красс усмехнулся в пегую бороду:
— Ну, я кроме всего еще и руковожу разработкой. Обход, совещание плюс некоторый форс-мажор. Сама понимаешь.
— Я ничего не понимаю, — самообладание ускользало из рук; наверное, сказывались пять с половиной чашек кофе. — Мне же до сих пор ничего толком не известно! Ты говорил, я смогу хотя бы посмотреть новости…
— А ты не смотрела? Напрасно. Телевизор вон там, в шкафчике, — он распахнул дверцу, привстал на цыпочки и ловко выдернул прямоугольный сверток прямо из-под потолка. — Переносной, на аккумуляторе, удобная штучка. Сейчас наладим…
Он пристроил мини-телевизор на полке, сдернул с него упаковку и, отступив на шаг, чуть не сбил Эву с ног; она едва успела отступить в угол между тумбочкой и подлокотником кресла. Красс глянул через плечо:
— Тесновато? Ничего. Зато здесь тебя не найдут: ни Фроммштейн, ни другие желающие, претенденты, как ты говоришь. Гарантирую. Нам же всё равно, какой канал? Тут «Срез-два» прилично ловится. И как раз новости.
Эва опустилась на подлокотник, словно подсеченная под колени. Красс долго крутил колесико странного телевизора: по крошечному экранчику бежали то зигзаги, то полосы. Наконец, удовлетворенно отступил и сел в кресло за спиной у Эвы и положил руку ей на талию.
Она не заметила.
— …две несовершеннолетние участницы реалити-шоу «Я — звезда», Марина Круцюк и Ярослава Смирнова, чьи тела после медицинского освидетельствования отправлены в Исходник. Несколько человек, получивших ранения и травмы разной степени тяжести, проходят лечение в клиниках Среза. При штурме были также ликвидированы все одиннадцать террористов, члены экстремистской группировки…
Закрыла лицо руками, перестала видеть и слышать тоже. Сжаться в комочек, отключиться, пережить. Главное — не шевелиться. Только так. Иначе она никогда не умела.
Наверное, могло быть хуже… нет, не могло.
Юная, красивая, наивная девочка Марина. Юный, красивый, наивный парень Сандро. У них было слишком много общего, и нет ничего случайного в том, что теперь они — вместе. Кощунственный парадокс, от которого никуда не деться. Их похоронят в разных странах и даже, наверное, мирах, разные люди о них заплачут… и только ей одной эти двое всегда будут сниться в паре. Кто-то позаботился, чтобы это было именно так.
И та, другая девочка; господи, какой ужас. И еще десять парней, которые… лучше не думать. Хотя бы сейчас.
— Ева! Ева, ты что?
Оказывается, она все-таки потеряла равновесие. Очень кстати пришлась Крассова рука у нее на талии. Но теперь эту руку лучше убрать.
— Ничего-ничего. Я смотрю.
— …сих пор остается неизвестной судьба популярного телеведущего Федора Брадая и фотографа Марии Шабановой. В интервью нашему корреспонденту сотрудник цивильных спецслужб, пожелавший остаться неизвестным, высказал предположение, что…
Широкая грудь Красса заслонила маленький телевизор: седая поросль в расстегнутом вороте разработческой спецовки. Эва попыталась отодвинуть его в сторону — где там — тогда с резкой злостью оттолкнула, упершись в пружинистую грудь раскрытыми ладонями. Услышала треск и скрежет. Красс восстановил равновесие и отступил на шаг, открывая экранчик с цветными зигзагами; вздохнул:
— Ну зачем ты так?.. я же просто хотел… С тобой всё в порядке? Подожди, сейчас настрою. Ева!
Не переставая крутить колесико, обернулся через плечо:
— Ты что, знала кого-нибудь из них?
Коротко, почти без гласной:
— Да.
— Понятно.
Что ему может быть понятно?! Эва пересела с подлокотника в кресло, оно было еще теплое, и она поморщилась, подтянув колени к подбородку. Красс возился слишком долго, в первый раз он настроил свой допотопный агрегат значительно быстрее. А ведь, если разобраться, ему вполне может быть понятно всё. Хорошо информированный претендент. Не столь важно, какой именно стороны.
Хотя не помешало бы выяснить.
— Красс.
— Да? — Он, наконец, отступил в сторону.
На экране, разумеется, уже крутился рекламный ролик. Да и вообще, похоже, это был какой-то другой канал.
— Как долго ты собираешься меня здесь продержать?
— Я тебя не держу, — он присел вполоборота на подлокотник. — Но в твоих интересах, Ева, пробыть здесь, на разработке, как можно дольше. Абсолютно безопасное место. Пожалуй, единственное в Срезе…
— Ты имеешь в виду всю разработку или конкретно этот закуток?
— Ева… На разработке заняты сотни людей. У меня двадцать шесть участков, ты представляешь себе, что это такое? Далеко не всем своим рабочим я могу доверять, как себе. Тем более что, сама понимаешь, задеты интересы патрона, и в случае чего какая тут, к черту, субординация… Я вынужден тебя прятать и от своих людей тоже. Так что…
— А сюда никто из твоих разработчиков не сунется в принципе? — Она усмехнулась. — Скажем, кофе попить…
— В корпус допускаются только бригадиры участков.
— Двадцать шесть человек.
Голубой глаз под мохнатой бровью иронически сузился:
— Вообще-то им есть чем заняться. И кофе ребята обычно пьют не здесь. Но в принципе ты, конечно, права, риск есть. Однако несравнимый с тем, если ты будешь бродить по разработке, заглядывая в шурфы… вся в белом.
— Выдай мне спецовку, я переоденусь.
— Это не проблема, — он перегнулся через подлокотник, заглянул ей в лицо. — Я угадал? Хочешь полазать по шурфам, как договаривалась тогда с Анхелем? Несмотря на… последние обстоятельства?
Она промолчала. Да, действительно, он чересчур многое понимает. Вести с ним беседу в этом направлении рискованно; конечно, всё равно придется, но не сейчас. Надо хоть немного прийти в себя. А пока — о другом, не менее важном:
— Обстоятельства… да, кстати. Красс, как оно было? Штурм… и вообще.
Он снова прищурил глаза. Понял, что она уходит от темы. Но не стал препятствовать:
— Штурм как штурм. С поправкой на энергетические особенности Среза, ты не поймешь. Короче, замкнули поле вкольцевую, вырубили всех, кто был в отеле, а потом методично, спокойно расстреляли террористов. Вот и всё.
— Зачем?
— Зачем расстреляли? Ты наивная, Ева. Потому что с трупами всегда проще, чем с живыми людьми. Мало ли чего они могли порассказать, эти чернявые ребятки… насчет того, кто их на такое надоумил.
— И кто?
Усмехнулся:
— Ты меня спрашиваешь? Простого разработчика?
Разработчика, а как же. Казалось, он сам смеется над своей хлипкой легендой. Или, наоборот, подтрунивает над ее, Эвы, нелепым недоверием к чистой правде.
Ладно. Теперь — как можно более равнодушное лицо:
— Если всё произошло так методично и спокойно… Откуда тогда пропавшие без вести? Девушка-фотограф и этот… телеведущий?
Кажется, получилось.
Красс поднялся и снова склонился над телевизором, гоняя колесико туда-сюда и тихонько поругиваясь себе под нос. Не оборачиваясь, пожал плечами:
— Ну, зато после штурма началась полная неразбериха. Оцепление рассыпалось, прорвались репортеры, родственники, зеваки дикими стаями, ну и медики, естественно, причем от конкурирующих клиник, полно драконов с логотипами топталось перед камерами… Короче, при желании запросто можно было пропасть.
— При желании?
— А что? Говорят, он по жизни редкостный бабник, этот Брадай.
— А-а.
Вот, собственно, и всё. Большего ей не узнать: ни от него, ни от кого-то другого. Что ж, вынесем пока за скобки; если хватит самообладания и сил. Должно хватить.
— Оставить? — Красс отодвинулся от экранчика с веселеньким видеоклипом.
Эва кивнула.
— Подвинься.
Он втиснулся рядом, обняв ее за плечи, вернее, пристроив у себя под мышкой, — словно вставил деталь механизма в соответствующее гнездо. Плотно, не пошевелишься. Претендент, удачно примеривший роль героя-спасателя и разжившийся на этом неограниченными полномочиями. На данный момент она во всем зависит от него, о чем он прекрасно знает. С этой зависимостью надо что-то делать. Срочно.
— Кстати, ты же не завтракала, правда?
— По-моему, уже скоро обед.
— Не учел, — он слегка нагнул голову, и борода щекотнула Эвину щеку. — Ладно, обед скоро будет. Доставка в корпус. Правда, на одного, но я…
— Ничего, поделимся.
— Я тоже так думаю. После обеда отлучусь ненадолго, надо покрутиться среди ребят, чтобы не было лишних вопросов. Заодно принесу тебе спецовку со склада. А как закончится вечерняя смена, пойдем гулять.
— Куда?
— Куда ты хотела. На экскурсию по разработке.
В его объятиях — сухой мускусный запах и потрескивание тезеллитовых искр в волосах — становилось всё труднее дышать. Эва попыталась высвободиться; разумеется, ничего не вышло. Слишком четко, плотно пригнанная деталь чужого механизма…
— Подберем впечатляющий шурф, древний, колониальных времен. Как ты заказывала.
— Я заказывала? Кому?
— Не мне, так Питу Анхелю, какая разница. И желательно с отражалкой, верно?
Ей вроде бы удалось отодвинуться от него на самый край кресла:
— Что?
— С оптиграфической аномалией, — спиной почувствовала его ироническую улыбку. — Можно устроить. У нас на разработке есть всё.
Он попытался снова притянуть ее к себе, но Эва не далась, встала рывком, опять сбив резким движением настройку хлипкой антенны. Красс чертыхнулся, протянул руку через подлокотник и выключил телевизор. Эва обернулась: искорки ехидной усмешки по-прежнему прятались в его бороде.
— Договорились?
Пожала плечами:
— Договорились.
…Он ушел. Предварительно занес и оставил на тумбочке запечатанный фаст-фудовский пакет; поделился, и не сказать чтобы нечестно. Эва медленно пережевывала сандвич, многослойный и основательный, рассчитанный на полное насыщение здорового мужчины-разработчика. Который, без сомнения, перекусит где-нибудь в другом месте. И который дал ей непозволительно много — несколько часов — на размышление.
То, что он ей предложил, больше всего похоже на приглашение в ловушку. Откровенное, без особой маскировки — что неправильно, поскольку идет в разрез с основными законами игры. Тот, другой, работал гораздо тоньше… и еще вопрос, кто из них большего достиг. С какой стороны посмотреть.
Нервно усмехнулась, отпила газировки из закрытого стакана, продырявленного сверху трубочкой. Претенденты, до сих пор утомлявшие однообразием тактики, вдруг резко свернули в разные стороны. Панибратская откровенность нараспашку — и рафинированная загадка, инкогнито в чистом виде. Хозяин каморки с тумбочкой и раскладным креслом — и призрак, растворившийся в ничто.
Кстати, может быть, удастся узнать о нем что-нибудь еще.
Отложив полсандвича, она включила телевизор и на удивление легко настроила изображение; даже странно, что Красс так долго возился каждый раз с этим колесиком. Подкрутила звук и вспрыгнула с ногами в кресло.
Минут десять ничего интересного на крошечном экранчике не происходило. Эва успела дожевать сандвич и допить воду, когда, наконец, соизволил начаться выпуск новостей. Тех же самых. Вялых, вчерашних по сути. Всё те же имена и цифры бегущей строкой. Выступление эксперта по экстремистским движениям, речь которого показалась бы умной, если б ничего не знать… И последнее:
— Наш корреспондент посетил в больнице бывших заложников, пострадавших в результате теракта. Подробности в сюжете.
Сюжет длился не больше минуты. Следующие полчаса Эва просидела неподвижно, не в силах протянуть руку, чтобы избавиться от пестроты и щебета рекламы. Увиденное не заключало в себе ни малейшей информации, напрямую связанной с тем главным, что было необходимо всерьез и немедленно обдумать…
И тем не менее, это меняло всё.
Ты не приехал. Впрочем, я так и знала. С тех пор, как увидела у Мишиной секретарши приглашение для тебя. Точно такое же, как для всех остальных. На стандартной открытке с золотым тиснением. Официальный текст, отпечатанный в Исходнике, и в специальной графе — секретаршиным почерком с завитушками: полковнику Николасу Роверте. И небрежный Мишин росчерк внизу.
А меня он даже не попросил подписать. Не знаю, согласилась ли бы я. Но Миша не предложил, и… Я не стала заговаривать с ним. об этом. Может, надо было? Папа?!
А так — мне скорее понравилось. Конечно, очень устала с непривычки, зато впервые за последние два года — море впечатлений, разговоров, лиц, шуток, развлечений, танцев, конкурсов, игр, фейерверков… Оказалось, что Миша потрясающе умеет организовывать праздники. Все гости, включая аристократов и миллионеров из Исходника, выражали свое восхищение — искренне! — я бы заметила, если б нет. О каком-то провинциальном уровне и речи быть не могло. И, знаешь, у меня и вправду оказалось самое красивое платье!
Когда объявили драконьи состязания, и гости высыпали на внешнюю галерею замка, я улизнула и поднялась в детскую. Уверенная, что Коленька уже спит, а спящий он похож на лунный лучик — такой сияющий, прозрачный, нездешний мальчик… Но он не спал. И няни в комнате не было.
Был Мшиа. Он держал Коленьку на руках у сводчатого окна с витражом, и огни фейерверка сверкали сквозь цветные стекла, а драконы носились туда-сюда, и чешуя переливалась, и всё это было так потрясающе красиво, что я тоже прильнула лицом к витражу, и Миша обнял меня за плечи. Вот так мы смотрели в окно все трое, и он шептал: это всё наше, наше… Коленька тихонько смеялся. Понимал. А мне хотелось одного: чтобы вот так — навсегда.
Несправедливо, что праздники всегда кончаются. Но еще несправедливее то, что раньше их у меня вовсе не было.
Наутро Миша улетел раньше, чем я проснулась. И все-таки я твердо решила: теперь всё будет по-другому. Срез — наш; замечательно, я согласна. Но отныне мы будем вместе решать, что нам с ним. делать. У нас получится, мы же любим друг друга. Надо только поговорить с Мишей откровенно, дать ему понять: я — с ним, за него.
Против тебя?..
…Время и место для разговора я выбрала заранее. Правда, пришлось подождать почти неделю: Миша, оказывается, снова летал в экспедицию. А как только вернулся, разумеется, первым делом поднялся в драконьи покои.
Я тоже поднялась.
Драго — мой самый старый, лучший и, если разобраться, единственный друг. А Драми еще слишком маленький… да и какие секреты могут быть у Миши от себя самого?
Когда я вошла, Миша его тестировал. Какие-то датчики на висках, записывающее устройство на тезеллитовом аккумуляторе, который сам по себе вдвое массивнее собственно прибора, и вопросы один за другим, сплошным текстом, так что у меня самой через пять минут голова пошла кругом. Бедный ребенок. Посмотрела на Драго и поняла, что он тоже так думает.
Знаешь, я чуть было не ушла. И всё так и осталось бы, как было. Но Миша, не прекращая работы, сделал мне знак: не уходи. Еще немножко.
Закончил и улыбнулся. Я давно не видела его таким — веселым, довольным и разговорчивым. Спросила, как экспедиция. Он ответил: замечательно. Теория Множественных срезов подтверждается на все сто, осталось слегка подтянуть техническую часть — и можно будет говорить о Ресурсе уже не умозрительно, а вполне реально, как об Исходнике или Срезе. Увидел мои недоуменные глаза и рассмеялся: глупышка ты моя…
Какая же я глупышка, папа, если он сам всё от меня скрывал?!
Я, конечно, сдержалась, не стала ему об этом говорить. А он посмеялся еще, обнял меня и вдруг спросил: хочешь, полетим в Пещеру привидений?
Я сказала: хочу. И больше ничего, чтобы не сглазить, не сбить.
Потом мы заговорили о празднике. Драго вспомнил шестнадцатый Новый год, когда мы тоже пробовали сделать что-то подобное, он даже в спячку не впал вовремя, а потом жалел. И как тогда вместо салюта над морем получились искры и шипение. Хохотали все, даже Драми, хоть его и замучили донельзя тестами. А потом все начали делиться впечатлениями, и у него стало точно такое же выражение лица, как у Коленьки, когда мы смотрели на фейерверк… И я его поцеловала, впервые после инициации, а до нее Драго и подходить к нему близко не разрешал, так что вообще впервые. Драконий ребенок, прелестный и замечательный. А вовсе не маленькое чудовище, как я сама себе выдумала. Действительно, глупышка.
Затем мы с Мишей, конечно, пошли к сыну. Но Коленька только-только заснул, и пришлось сразу выйти на цыпочках. Зато мы проговорили весь вечер. Обо всем. Наконец-то.
А уже перед сном Миша вдруг попросил: Эва, только, пожалуйста, не пиши об этом отцу. Я изумилась, ведь мы же с тобой давно не… И он сказал: я знаю, что ты всё равно ему пишешь. Пиши, если тебе так легче. Но об этом — не надо.
Хорошо, не буду.
Странно вообще-то, что он так сказал.
ГЛАВА II
В голове всё еще слегка шумело после вчерашнего укола. Они сначала укололи, а потом начали расспрашивать и выяснили, что воздействию кольцевого замыкания он не подвергался. Но сказали, всё равно не повредит. И сегодня с утра отпустили на все четыре стороны под расписку: он, Бакунин Анатолий Владиславович, претензий к медперсоналу клиники не имеет и за свое здоровье несет ответственность сам. Хотя, по правде говоря, уже слово «ответственность» как таковое нагружало по самое не могу. За что бы то ни было. Отстаньте, задолбали.
Народу на набережной тусовалось раза в три меньше, чем пару дней назад, половина сувенирных и туристических лотков свернулась, пляжи выглядели полупустыми. Народ разбегался прочь из Среза, и правильно делал. То есть в другое время и в другой ситуации Толик непременно вспомнил бы крыс. Но сейчас он и сам был бы не прочь присоединиться. Если б только достать где-нибудь денег на телепорт…
Поднял мобилку, висящую на шее, ввел всё тот же номер. Услышал вдохновляющие длинные гудки. Целых десять. Потом телефон поинтересовался, не повторить ли звонок. Толик повторил. Естественно, без толку.
Прищурился против солнца, прогоняя из воображения картинки, самой безобидной из которых была одинокая мобилка, закатившаяся в угол вестибюля в опечатанном отеле, а самой издевательской — презрительный взгляд искоса на определитель номера. Ну ее нафиг. И вообще, надо было оставаться в больнице. Там хотя бы кормили.
Бодренький дракон у парапета предложил воздушную прогулку-экстрим с экскурсионным сопровождением. Толик его послал. Дракон, похоже, обиделся.
Следовало срочно придумать, как жить дальше. Не в широком смысле, не на перспективу. Он уже попробовал было, лежа на больничной койке: всё, хватит, никакой больше экстремальной журналистики, переквалифицироваться на культурку, книжки-презентации, полный отстой, мрак и депресняк во цвете лет… Нет, сейчас он имел в виду программу-минимум, хотя бы на сегодня.
Вернуться в кемпинг? Припоминалось, будто в заднем кармане костюмных брюк, тех самых, что он ни разу не надел по причине смены имиджа, но по инерции всё же захватил с собой, лежит двадцатка. Или даже полтинник — чем дольше Толик размышлял, тем сильнее склонялся к последнему варианту. Разумеется, в Срезе это не деньги. Но перекусить на них можно, а если хот-догами на набережной, то и несколько раз. А тем временем, глядишь, и Машка соизволит взять трубку или сама как-нибудь объявится. Если только…
Дальше думать в этом направлении не хотелось. Напрягало, вызывало чувство стремного дискомфорта, вроде плавок, трущих в паху. Как будто он что-то сделал не так. Что-то, дающее ей теперь право… словом, пофиг. В принципе, можно обойтись и без нее.
На полтинник, завалявшийся в штанах, лучше всего заказать сеанс телепорт-связи с Исходником. В конце концов, предки просили его позванивать — робко так, без особой надежды. Самое время. Для чего, спрашивается, еще нужны родители, как не для помощи в случае финансовых затруднений?
Хотя, конечно, тоже стремно. Разве что самый последний, пожарный вариант.
А если — он шел, барабаня пальцами по парапету, и кисть руки словно бы догоняла хозяина собственными тонкими лапками — если попросить о помощи ее, объект? Бывший объект, если уж на то пошло; окучивать ее и дальше он не стал бы ни за какие коврижки. Но вообще брать деньги у престарелой любовницы — в этом присутствует нечто концептуальное и вызывающе-стильное. Правда, она не совсем престарелая и, если по-честному, не совсем любовница… впрочем, мелкие детали Толик всегда предпочитал опускать. Хуже было другое. Он понятия не имел, где ее разыскивать.
До сих пор эта простая мысль как-то не приходила в голову. Объект являлась на свидания не сказать чтобы пунктуально, однако являлась, что он, разумеется, принимал как должное. Но она ни разу не позволила ему ее проводить. Не говорила, насколько Толик мог припомнить, в каком отеле живет. И главное, что в свое время вызвало его невысказанное, но глубокое презрение — у нее не было мобильного телефона.
Они должны были встретиться на набережной вчера в восемь. Блин, вчера в восемь он бы многое отдал, чтобы больше никогда в жизни не слышать эту отстойную фамилию — Роверта. Не иметь ничего общего с ублюдочной возней вокруг наследства пронафталиненного полковника. Потому что — фуфло и туфта. Ничего такого, ради чего стоило бы еще раз ткнуться носом в цветочный ковер пополам с пылью.
Нашли идиота. Уж лучше — презентации, культурка…
На этом месте, как и вчера, стало тоскливо. Взялся за мобилку. Или нет смысла?
И вдруг она зазвонила прямо у него в руках. Это было так неожиданно — будто зашипело и зашевелилось чучело ядовитой змеи, — что Толик выронил трубку из рук, и она, совершив в воздухе параболу на шнурке, чувствительно саданула по ребрам. Машка?!
Впрочем, поднося трубу к уху, он уже прекрасно понимал, кто звонит.
— Здравствуйте, господин Бакунин.
— Нафига? — огрызнулся он. — Вы уже всех замочили. И до сих пор недовольны?
— Во-первых, не всех, — добродушно отозвался голос. — Вы, например, живы, и это радует. Во-вторых, не мы, но доказывать что-либо еще и вам я не собираюсь. А в-третьих, прежде, чем сморозить следующую глупость, сосчитайте, пожалуйста, до десяти.
Толик сосчитал. Успел подумать злорадно: мобилка вот-вот накроется, а подзаряжать ее негде. Может быть, тогда они оставят его в покое?
Звонивший тоже выдержал паузу. И как раз по счету «десять» спросил:
— Кстати, вы уже получили гонорар?
Хотелось внятно пояснить козлу, куда именно он может свой долбаный гонорар засунуть. Но вслух сказалось почему-то другое:
— Как? У меня же карточки нет.
— Идете в местное отделение «Срез-банка», предъявляете документ. Всё равно какой, но желательно с фотографией. И визу. Карточку вам оформят на месте, но можете всё забрать в кассе наличными. Понятно?
— Да.
Толик сглотнул. Навстречу шла девчонка, пигалица, чем-то похожая на Машку, она широко разевала рот, с трудом засовывая туда многослойный сандвич. Нет, в больнице кормили совсем неплохо. Но давным-давно, в восемь утра…
Девчонка прошла мимо, резанув острым запахом жареного и специй, и тут до Толика дошло, что разговор не окончен. А если быть совсем уж точным, только начинается.
— …вы меня слушаете? Ладно, я повторю.
— Не надо, — выдавил он. — Я не хочу больше. Я даже не знаю, где она. Я…
— Какие вы все одинаковые, — по голосу было слышно, что человек поморщился. — Где-где… тоже мне, проблема. Получите деньги, пообедаете в хорошем ресторане, сегодняшний день целиком и полностью в вашем распоряжении, отдыхайте. А завтра с утра отправитесь в клинику, не ту, куда отвезли вас, а в центральную, «Медик-люкс». Конечно, можете выспаться, но особенно не затягивайте. Договорились?
Толик вздохнул, снова сглатывая слюну:
— Да.
— И не вздумайте делать глупости, Бакунин. Всё гораздо серьезнее, чем вы думаете. Если раньше вы были, так сказать, подстраховочным вариантом… ладно, об этом вам знать необязательно, — голос кратко усмехнулся. — Расписывать, что может случиться, если вас потянет на самодеятельность, тоже не буду. Вы юноша с воображением.
Воображение не заставило себя долго ждать. Толик закусил губу, прогоняя услужливые картинки, какими они с Длинным любили иллюстрировать на сайте материалы наподобие статей о концептуальном антигуманизме или хит-параде извращений. А всё из-за Машки, с тоскливой злобой подумал он. Если б она не пропала, он бы давно — еще вчера вечером — смылся в Исходник.
Впрочем, эти достали бы и там.
— Надеюсь, мы понимаем друг друга?
В который раз выдавил:
— Да.
— Замечательно. В клинике попросите провести вас к пострадавшему Сергею Старченко. Ваш давний знакомый, если не ошибаюсь.
— Так он жив?!
Это известие потрясло. Неизвестно почему, но Толику и не пришло в голову анализировать. Его бросило, словно на качелях, от тоски и злости — в радость и эйфорию, будто после затяжки травой. Чужой, по сути, пацан, за которым он упорно следил в Исходнике и Срезе, с которым едва успел мимолетно познакомиться и катастрофически не успел поговорить о важном… Так он жив! Черт возьми, да чудику в трубке достаточно было просто сказать об этом. Он, Толик, побежал бы в больницу без всякого гонорара и тем более угроз.
— Не затягивайте, — мягко повторил человек. Как если бы не приказывал, а давал дружеский совет.
— Хорошо, — заторопился Толик. — Скажите, а…
Вдруг оказалось, что у него имеется масса вопросов к своему, как бы помягче выразиться, грантодателю, один важнее другого. Тем более неожиданными и нелепыми показались дробные гудки в трубке. Некоторое время он смотрел на нее ошалело, будто не знал, что это такое. По крайней мере, такое впечатление явно складывалось у проходивших мимо барышень, каждая из которых до упора сворачивала шею в Толикову сторону.
Только через пару минут он сообразил, зачем до сих пор держит мобилку в руках. Машка. Но совсем по другому поводу. Что она говорила тогда? — кажется, просила найти ее, Эву Роверта, утверждая, будто террористы… черт, нифига он толком не запомнил. Длинные гудки подгоняли мысли, словно трудолюбивых, но тормознутых (после укола, не надо ля-ля!) сельскохозяйственных животных. Осталось совсем немного, чтобы собрать воедино четкую картинку, где встанут на свои места и Лиловый полковник, и анонимные грантодатели. А когда он, Толик, будет всё знать, то сумеет взять верх над ситуацией. Он по-любому что-нибудь придумает.
Итак, план действий. В обратном порядке, что не лишено концептуальности. Свидание с объектом, которое ему гарантированно устроят — это три. Но предварительно переговорить, наконец, со Старом — это два. И во-первых… Машка, да возьми же трубку, ну что тебе стоит?!
Мобилка поинтересовалась, не повторить ли звонок.
И тут же разрядилась с мелодичной трелью.
— Хорошо, оформляем выписку, — сказала узкоглазая женщина-врач. — Завтра до обеда будет готова.
— Как это завтра?! — возмутился отец. — Я прибыл из Исходника забрать дочь! У меня однодневная виза!
— Сожалею, но таковы правила клиники.
Отец побагровел и раскрыл рот, и уж она-то знала, что он его не закроет, пока не выскажет свое мнение по поводу не только клиники, ее правил и расценок, но и всей инфраструктуры Среза включительно с обслугой телепорта и такси-драконами. Как всегда. Как скучно и стыдно.
Отвернулась к окну. Потом снова посмотрела на отца и докторшу. Та улыбалась, кивала и, разумеется, стояла непробиваемой стеной. У нее, Кати, так не получится — когда папа, уже дома, начнет рассказывать ей лично, что он думает о телевидении вообще и реалити-шоу в частности, о косметике и коротких юбках, о мамином давлении и позоре перед соседями, ну, и о международном терроризме пару слов. Она, как всегда, попробует что-то ему доказывать, сорвется, заплачет, вмешается мама… нет.
Как всегда больше не будет.
Закусила губу и несколько раз повторила, прижавшись лбом к оконной раме: никакого Исходника. Никуда она не уедет. Пока Сережа здесь… никуда и ни за что. Ни за что. Никуда. И она не передумает.
Мешала оправа очков, новых, принесенных отцом. Катя стянула их, взявшись пальцами прямо за стекла. Стилистка с телевидения, помнится, обещала помочь подобрать линзы: «В твоем цвете, но поярче, будет самый писк. С волосами ничего не давай делать, тут всего-то подровнять слегка, мелирование такое легонькое и холодную волну еще можно, больше ничего, а то ведь сожгут на корню!.. Людка, ты видела, какая фактурная у нас новая девочка? Одно удовольствие работать. Сюда кладем тон посветлее, укорачиваем носик, а губки, наоборот…»
Выпрямилась, взглянула под углом в оконное стекло. Зыбкое, нечеткое отражение, особенно если смотреть без очков. Даже синяк можно при желании не заметить…
Главное — поверить, что это действительно было. Вернее, могло быть. И не с кем-нибудь, а с ней. Ее, Катю Андрееву, увидели бы весь Срез и весь Исходник. Учителя и одноклассники, родители и соседи, все-все!.. Увидели бы и поняли, наконец, какая она — на самом деле. И больше никто на свете не посмел бы назвать ее Дылдой.
И Сережа.
Сережа. Боже мой, а она еще обижалась на него, дулась совершенно по-детски: ну как он мог повесить на нее тяжеленную сумку?.. не купить мороженое?.. ни разу не пойти вместе купаться?! Глупости, мелкие девчачьи придирки. Она хотела — всё и сразу, романтическое путешествие с первым поцелуем прямо на выходе из телепорта. Напридумывала себе: лунная дорожка на море, красное вино в бокалах, и свечи, и запах магнолий, и прочая романтическая ерунда. А он — не такой. Может быть, не все понимающий с полуслова, иногда грубоватый или равнодушный на вид… Но он, не раздумывая, бросился грудью на автоматные очереди. Чтобы ее спасти.
Ее — или Марисабель?!
И опять затрясло, обожгло изнутри, брызнуло из глаз. Она прикусила губу, обняла вздрагивающие плечи, уткнулась лицом в стену, — взять себя в руки, успокоиться, пока папа, слава богу, отвлекает докторшу. А то ведь снова вкатят укол, после которого не очень-то выйдешь даже в коридор. А нужно — в соседнее крыло, да еще и пройти мимо поста, где ее, наверное, хорошо запомнили сегодня утром… Не надо про Марисабель. Тут уже ничего не изменишь. И она, Катя, ни в чем не виновата. Ни в чем.
Потому что она не могла иначе. Есть вещи, с которыми невозможно смириться. Когда у кого-то красные чулки и тонкая сигарета, а у кого-то очки на длинном носу. Когда одна Марисабель, а другая — Дылда. И так изо дня в день, всю жизнь! Она всегда, чуть ли не с восьмого класса, строила ему глазки, перекидывала ногу на ногу и назад, округляла накрашенный ротик — эта дура, которая не могла связать двух слов у доски и, кажется, так и не исправила двойку по физике… стоп. Нельзя. Спокойно… еще спокойнее. Вытереть слезы и как-нибудь незаметно высморкаться. Не думать.
Сережа не мог. Он никогда не велся на ее дешевые штучки, вычитанные из глянцевых журналов для проституток. Или?..
Когда она, наконец, перестанет во всем на свете сомневаться?! Постоянно прикидывать за и против, и передумывать, и менять решения в зависимости от чего-то зыбкого и недоказанного, возможно, и не существующего на самом деле… когда?
Просто она близорукая — во всех смыслах этого слова, мерзкого, словно слизь на растопыренных пальцах. Она полностью теряет контроль над происходящим рядом, в двух шагах, как только снимает очки. Без очков она оказалась не в состоянии даже отличить реальную жизнь от реалити-шоу. И Сережа не должен узнать, что она успела натворить еще — без очков…
— Катерина!.. Я к кому обращаюсь?!
Обернулась, опять поправляя оправу на переносице:
— Что, папа?
— Собирайся. Мы уезжаем немедленно. Я не собираюсь платить еще за сутки в этом жульническом заведении только потому, что…
— Я же вам говорила, медицинскую помощь жертвам теракта в полном объеме финансирует господин Фроммштейн и группа «Блиц», — очень спокойно, будто ребенку, напомнила врач.
— Я, слава богу, пока не нуждаюсь в благотворительности. Катя моя дочь, а не этого… как его…
— В таком случае вам не должно быть безразлично состояние здоровья девочки. Лично я посоветовала бы вам оставить ее в клинике еще на несколько дней. Но если вы настаиваете на выписке, то завтра к обеду…
Беседа совершила полный круг. И, судя по истерическим взлетам в голосе отца, он был готов еще не на один такой же. Врач разговаривала всё так же ровно и терпеливо, однако уже поглядывала на часы. А если она все-таки сдастся, заставит его написать какую-нибудь расписку, и…?!
Катя на невидимый шаг пододвинулась ближе к кровати. Искоса проверила расстояние до подушки: не промахнуться бы. И, придерживая за локоть сломанную руку, осторожно рухнула на спину. Причем таки зацепилась за что-то твердое затылком.
Но в общем всё прошло настолько гладко, что даже удивительно: у нее, тотально невезучей, впервые в жизни решившейся испробовать приемчик из арсенала… неважно чьего — получилось! Забегали, зашумели, затарабанили наперебой медицинскими терминами. Отца, пришибленно умолкшего на полуслове, вытурили из палаты, и он почти не пробовал сопротивляться. Под нос сунули мерзко пахнущую гадость, чьи-то пальцы обхватили запястье здоровой руки, и Катя, перепугавшись — укол?! — открыла глаза. Встретилась взглядом с раскосой докторшей; та беззвучно шевелила губами, маленькими и пухлыми, вырезанными сердечком. Сердечко улыбнулось. Понимающе и, пожалуй, заговорщически.
И она рискнула:
— Скажите, пожалуйста… Сергей Старченко. Который в реанимации. Как он?..
Врач досчитала пульс до конца минуты. Нахмурилась. Начала считать заново. Катя и сама слышала его — все быстрее, быстрее, словно поезд, удаляющийся от перрона… Почему она не отвечает?! Еще быстрее! И внакладку, не в такт, совсем неслышно:
— Он… всё?
— То есть? — Врач отняла руку. — Состояние стабильно тяжелое. В общее отделение пока не переводим, может быть, завтра.
— Спасибо…
Выдохнула легко, будто колечко дыма с кончика длинной сигареты… прикусила язык. Докторша смотрела как-то странно, сузив глаза настолько, что там, казалось, вообще не осталось щели для взгляда. Катя поежилась.
— Еще раз увижу возле реанимации — сдам на руки отцу, — отчеканила врач.
И вышла из палаты.
…А что еще оставалось делать?
Стояла тишина, мягкая и чуть пружинистая, как медицинская вата, с тем же еле уловимым лекарственным запахом. Мертвый час. Катя выглянула в коридор — правда пусто или кажется? — и тихо, по стеночке выскользнула наружу. А с другой стороны, разве она не ходячая больная? В этом крыле, пожалуй, можно смело передвигаться в любом направлении. Да и узкоглазая докторша наверняка уже сменилась с дежурства.
Вышла на середину коридора и зашагала вперед широким гренадерским шагом. Спохватилась: выпрямила спину, расправила плечи и ступила от бедра, стараясь поточнее вспомнить, как учила ставить носок хореограф из съемочной группы… хотя какая разница? Состояние стабильно тяжелое. Он, конечно, лежит. И вряд ли встретится ей в коридоре.
Всё равно. Она — почти звезда, пускай со сломанной рукой и подбитым глазом, но зато, что принципиально, без очков. Она чуть-чуть было ею не стала. И стала бы, запросто победив их всех на том реалити-шоу. И Марисабель.
Вот так. Получилось. Без малейшей дрожи во внутреннем голосе.
Впереди маячили двери с рифленым стеклом; странно, вроде же не было никаких дверей, был сквозной проход в другое крыло. Еще не подойдя и не дернув за ручку, Катя заподозрила, что дверь может быть и заперта. Так оно, естественно, и оказалось.
С минуту она топталась на месте. Вернуться в палату и ждать завтрашнего утра? Вот так просто лежать на кровати и ждать — в пустоте, напряженной и колкой, как тезеллитовое поле? И еще неизвестно, что будет завтра. Даже с ней самой. А с Сережей?!
Перпендикулярно к запертой двери в стене имелась еще одна, двустворчатая, с зеленой надписью «выход» сверху. Катя приоткрыла левую створку: ступеньки. А если спуститься вниз, на первый этаж, пройти по вестибюлю, найти еще одну лестницу?.. Вообще-то она категорически не ориентировалась на местности, особенно в сложных постройках. Но в крайнем случае можно будет у кого-то спросить. Придумать, будто она пошла на процедуры и заблудилась… ну, что-нибудь.
Больничные тапочки захлопали по ступенькам весело и гулко, словно аплодисменты в пустом цирке. Она лихо преодолела полтора пролета, потом сообразила, что спускается в подвал, и вернулась на пролет вверх. Двустворчатые двери были закрыты неплотно, и сквозь щель Катя оглядела видимую часть вестибюля. Монстера, китайская роза, окно, пуфики, пусто. Пришло в голову, что именно здесь, в вестибюле, может отсиживаться отец, и даже скорее всего. Но осмотреть из укрытия всё помещение никак не получалось, приходилось рисковать.
Приоткрыла створку. И храбро — не передумать, не отступить! — шагнула вперед.
— Ну ни фига себе!
— Какие люди — без охраны…
— Привет, Дылда.
В первый момент ее сотряс испуг. Нервная реакция — на внезапные голоса, на три темные фигуры против света, на чью-то руку на плече… Рука, впрочем, от резкого движения тут же убралась, будто турнули наглого кота. Лица одноклассников постепенно сфокусировались, приобрели очертания, знакомые и банальные, словно обложка задачника по физике. Ну да, конечно. Они с Сережей как-то встретили эту троицу на набережной…
— Не знал, что тебя тоже сюда положили, — сказал Бейсик.
— А мы к Стару, — встрял Воробей. — Только нас к нему не пускают. Типа кто вы, мол, такие…
— Козлы, — бросил Открывачка.
— Сережа в реанимации, — сухо сообщила она. — Туда действительно нельзя.
Хоть бы до них дошло, что здесь нечего ловить, что надо разворачиваться на сто восемьдесят градусов и топать, откуда пришли… Они стояли полукругом, загораживая проход в вестибюль, да и куда она, собственно, могла пройти, пока эти трое здесь торчат? Но раздражали они, пожалуй, не поэтому.
Они были — прежние. Из прошлой жизни, которую она зачеркнула раз и навсегда, без права усомниться и передумать. Но любые судьбоносные решения набирают силу только тогда, когда обнародованы, донесены до всех и каждого. А пока все и каждый не поставлены перед упрямым фактом и даже не подозревают о его существовании, решения как бы и нет. Зато есть путь назад, удобный, завлекательный. И никто ничего не заметит. Назвал же ее Бейсик Дылдой. И она, кажется, кивнула в ответ.
— Что у тебя с рукой? — спросил он. — И с физи… с лицом?
Выпрямилась, развернула плечи. Самое время. Пускай начинают понимать:
— Меня ударил террорист. После того, как я его хлестнула плеткой по морде. Рассекла до крови.
Открывачка среагировал быстрее всех:
— Ну ни фига себе.
Воробей присвистнул. Бейсик шагнул вперед и оглядел ее в упор и вверх, от груди до макушки, а затем скользнул взглядом вниз, к тапочкам. Усмехнулся:
— Ну ты даешь, Андреева. Если, конечно, не сочиняешь. А рука?
Она не сочиняла, и в этом была ее сила, абсолютное превосходство над ними. Не опуская гордой головы, грустно вздохнула:
— Руку сломала по-глупому, упала неудачно. Когда цивилы замкнули поле.
Открывачка заржал как-то странно, негромко, без особого веселья. То ли хихикнул, то ли всхлипнул Воробей. Бейсик бросил коротко, угрюмо:
— Заткнитесь.
Вообще, он был сегодня сам на себя не похож, с большим опозданием заметила Катя. Слегка пришибленный, а главное — слишком простой, без обычных своих заморочек, подколок, двусмысленностей. Всего лишь ушастый пацан мелкого роста. Не из тех, кто способен устроить короткое замыкание под учительским столом…
Взглянула на него пристальнее, с нарождающимся подозрением. Да нет, так не бывает. Или?..
— Короче, — сказал Открывачка. — Мы что, зря перлись? Где эта хренова реанимация?
— Правда, Катька, — поддержал Воробей. — Покажи.
Они смотрели на нее снизу вверх. Во всех смыслах.
И самое обидное было то, что насладиться своим превосходством, долгожданным, достигнутым немалой кровью, — никак не получалось. Слишком близко подступило неотложное, требующее от нее немедленных и решительных усилий: нейтрализовать, обезвредить, не пустить их к нему! Зачем он им?.. кто они вообще такие?!
— Говорят вам, туда нельзя, — пробормотала она, чувствуя, что просто отказать в помощи мало, эти трое прорвутся и сами. А затем и окончательно сдала позиции, ударившись в откровенное вранье: — И я не знаю, где он. Я там не была.
— Да ну, — ухмыльнулся Бейсик.
На мгновение он стал прежним, тем, кто знает на порядок больше других и уже сделал из этой информации нужные выводы. Катя поежилась, трогая здоровой рукой переносицу. Накатывало чувство беспомощности, такое знакомое, из якобы навсегда зачеркнутого прошлого, когда то снимаешь очки, то снова надеваешь, но от этого ничего не меняется…
— …Стар-чен-ко. Сергей.
Возможно, разговор за спиной, у регистрационной стойки, звучал и раньше, но Катя услышала его только теперь, зацепившись за внезапное Сережино имя. Пацаны, видимо, тоже: обернулись они, все трое, синхронно с ней. Но в первый момент никто из них не понял, не узнал. И она, Катя, тоже.
Женщина в белом костюме облокотилась на стойку, заглядывая в окошко. Стройные складки шелковых брюк, плавная линия талии, черный завиток над смуглой шеей, выбившийся из гладкой прически. И голос — совершенно потрясающий, низкий с томной хрипотцой, какую так старательно пыталась изображать бедная Марисабель…
— Разумеется, вот мои документы. Виза… подождите… кажется, забыла в отеле, неважно. Я понимаю, что это конфиденциальная информация, но по-человечески прошу вас пойти мне навстречу… Нет, не родственница. Я его учительница. Классный руководитель.
Они потрясенно молчали до тех пор, пока она не обернулась от окошка.
— Ну ни фига себе, — прошептал Открывачка.
А затем выдали хором, словно вышколенные первоклашки:
— Здравствуйте, Ева Николаевна.
Всё время прибывают какие-то новые люди. Странные. Я бы сказала, неприятные.
Миша говорит, иначе нельзя. Разворачивается промышленное производство, и требуется постоянный приток рабочих рук. А откуда их взять? Только из Исходника, причем из твоей страны, а она, как я понимаю, совсем маленькая, правда, папа? И речь уже не идет об авантюристах в хорошем смысле слова, которые составили первую волну разработчиков. Таких там, у тебя, больше не осталось; не будем уточнять, почему. Остались — в плохом. Люмпены. Шпана. Они к нам и едут. В Срезе их уже, наверное, тысячи.
Миша смеется. Советует поменьше вникать в производственный процесс, если мне неприятно. Ничего. Теперь, когда мы, наконец, вместе управляем Срезом, я не побоюсь и не побрезгую вникать во что бы то ни было.
Сегодня мы с ним опять облетали разработки. Они теперь расширились в несколько раз, половина плоскогорья перекопана, испещрена шурфами — правда, сверху их не очень-то видно из-за тезеллитового поля. Я летела не на Драго, на другом драконе, тоже инициированном и незнакомом; было неловко. Но Драго не любит разработок. Когда мы жили в поселке, он вообще старался не смотреть в ту сторону, а после каждого полета над шурфами у него заметно портилось настроение. Не знаю, почему. Когда я пыталась поговорить с ним на эту тему, он каждый раз переводил разговор на детей. Хитрый, знает, что перед этим маневром я не могу устоять.
А дети растут. Коленьке на днях исполнился годик — и вдруг он заговорил, обо всем сразу, иногда его трудно понять, и он повторяет по нескольку раз, чуть ли не по слогам, с досадой: ну мама, ну что же ты?! А Драми всегда его понимает. Когда они вместе гоняют по замку, это нечто. Счастье, если какой-нибудь тезеллитовый подсвечник останется на своем месте. Но замок пока не сожгли, тут достаточно прислуги, чтобы сразу восстанавливать произведенные разрушения. В море оба купаются до одури! Драго своего сына вытаскивает из воды просто: подлетает сверху, спускает лапы и подхватывает маленького под крылья — в такой позе дракончик совершенно беспомощен. С Коленькой куда сложнее…
Я отвлеклась, да? Писала же о разработках. Тут все-таки в основном работают те же люди, что и раньше. Лимиты (ударение на последний слог; Мишино словечко, я его раньше не слышала) пока совсем немного. В основном пришлых направляют на север, в глубь континента, где строятся промышленные предприятия различной специализации. Небольшие, ориентированные только на удовлетворение потребностей населения Среза, то есть, по сути, нашей семьи, обслуги и тех же разработчиков, — но ведь приходится начинать с нуля! Поэтому работы там очень много.
Для руководства Миша нанял специальных людей из Исходника: насколько я знаю, они иностранцы, какая-то промышленно-финансовая группа, не помню названия… ты-то в курсе, ведь международные договоры по Срезу ты подписываешь лично. Миша летал на ревизию несколько раз и, в принципе, остался доволен, а я вообще там не была. Мне само слово не нравится — промышленность. Как Драго — разработки. Я его где-то понимаю: конечно, эти выгрызенные пласты земли страшно уродуют наше побережье. Но для меня разработки — другое. В них вся наша с Мишей любовь. От ее зарождения, в той экспедиции, когда мне было лет пятнадцать… и до самого сегодня.
Сегодня мы с ним спускались в шурф. Я боялась! Еще немножко — и завизжала бы, как ошпаренный дракон, особенно когда сверху прошел какой-то разработчик, оступился, наверное, на краю, и каменное крошево посыпалось прямо на спину, за шиворот! Все-таки они очень смелые, ребята, которые здесь работают. Миша говорит, за всё время разработок в шурфах засыпало двух человек. Одного откопали… другого тоже, но уже на четвертый день…
Это он потом рассказал, когда мы выбрались на поверхность. А там, внизу, было так тихо и жарко, и воздух остро покалывал со всех сторон… Нет, папа, ничего подобного. Мы были слишком заняты. Искали оптиграфическую аномалию, с этого участка поступил сигнал. Нашли, но она оказалась слабая и не в резонансе, и Миша расстроился. Я считаю, напрасно. Если у нас есть Пещера привидений, где опыты продвигаются успешно, зачем искать что-то еще?
Миша признался, что хотел бы заниматься только этим. И не потому что Ресурс, а ради самого результата как такового. Знаешь, папа, я ему верю. Я прочла его монографию по теории Множественных срезов, неопубликованную, конечно. Масса цифр, целые страницы формул, но… Так пишут стихи. Или письма к любимой.
А я вот пишу тебе совсем по-другому. Не знаю даже, тебе я их пишу или себе самой. Скорее, думаю, второе, эти письма у меня — вроде дневника. Но иногда мне кажется, что когда-нибудь ты их прочтешь. И как будто каждая строчка пишется именно в расчете… то есть нет — в надежде…
Значит ли это, что я не могу быть до конца искренней?
Не знаю. Слишком сложно. Потом. До свидания.
ГЛАВА III
Всё вроде бы осталось на своих местах, даже скомканная обертка от сандвича на тумбочке. Он аккуратист, непременно выбросил бы. Значит, его здесь не было. Вот и замечательно.
Эва включила телевизор, поставила варить кофе, устроилась с ногами в кресле. Все-таки она задержалась слишком рискованно, Красс мог вернуться с минуты на минуту. Важно, чтобы он не догадался об ее отлучке хотя бы сегодня. Разумеется, рано или поздно ему доложат о внеочередном пользовании канатной дорогой в рабочее время, да и женщину в белом на разработке вряд ли никто не заметил… но даже завтра это уже не будет иметь значения. Завтра с утра она будет в Сережиной палате независимо от чьего-либо мнения по данному поводу.
Однако сегодня он не должен ничего заподозрить.
Показывали какую-то шоу-викторину, причем с не самыми глупыми вопросами, Эва даже увлеклась. Кофеварка отключилась, запах наполнил каморку — слишком острый, свежий, пускай немного настоится. Тем более что кофе ей совершенно не хотелось.
— Скучаешь?
Она не напряглась, не повернула головы. Ответила безмятежно:
— Нет. Интересно. Иди сюда, может быть, ты знаешь. Художник, который расписал Понтийский храм?..
— Ева!..
Почувствовала его ладони у себя на плечах, положила сверху свои. Просто мужские руки на плечах; абстракция. Даже приятно.
— Я принес тебе спецовку, как ты просила. Переодевайся, и пойдем.
Эва обернулась:
— Уже?
— А что толку здесь сидеть? — Его глаза, как всегда, насмешливо щурились. — Да и темнеет как раз. Хотя ты права, сначала по кофейку. Нам с тобой сегодня практически не спать.
Всё шло правильно. Слишком правильно, что само по себе давало повод забеспокоиться, почуять подвох… или она все-таки перегибает палку? Если б он был претендентом, то, конечно, не оставил бы ее просто так, без присмотра. А снабдив соответствующим присмотром, отследив все ее перемещения… вот именно. Сделал бы вид, что ничего не знает. Тоже правильно.
Подогрела сваренный кофе — ужас, но не выплескивать же при Крассе в раковину полную кофеварку. Честное слово, лучше бы он вернулся на пять минут раньше нее и закатил бы что-нибудь на тему «Где ты была?!». В голосе, особенно на повышенных тонах, гораздо легче ловятся фальшивые ноты, чем в молчании. Оглянулась через плечо: Красс устроился в кресле и смотрел викторину с не меньшим интересом, чем она сама.
Спецовка лежала тут же, перекинутая через поручень. И где, скажите, переодеваться в этом закутке? Выходить в туалет?.. глупости. Ей давно не семнадцать. К тому же они с Крассом были вместе на пляже, катались на водных крыльях, а под костюмом у нее до сих пор надет тот же самый купальник.
Сначала все-таки разлила кофе по чашкам. Чтоб ему было чем занять руки.
…Когда они вышли из корпуса, уже действительно стемнело. Сначала показалось, что к этой темноте, глухой, клаустрофобной, будто внутри запаянного контейнера, глаза не смогут привыкнуть никогда, в принципе. Потом Эва, проморгавшись, все-таки уловила слабый абрис собственной ладони, а затем Красс включил фонарик-светонакопитель.
Ветровые установки работали, пожалуй, чуть слабее, чем днем, но дули без устали. Тезеллитовый «потолок» нависал над головами, словно грозовое небо без единой звезды, едва не касаясь Крассовой макушки, буйной, взбитой ветром, как гребень волны. Луч фонарика то по-собачьи скользил перед ними по дорожке, просвечивая насквозь взвесь каменного крошева, то поднимался, прыгал по сторонам, выхватывая из темени иногда зернистые, с гладкими шоколадными вкраплениями, склоны отвалов, иногда крепенький боровик башни в отдалении, порой ряды шурфов, издали похожих на спящую пасеку. Людей нигде не было видно, хотя, по идее, сейчас на разработке ночная смена. Наверное, они там, под землей.
— Красс.
Неудачно глотнула воздуха на вдохе, запершило в горле. В шурфе, скорее всего, придется надеть респиратор, пристегнутый к спецовке, и уже не поговоришь.
— Что, Ева? — Он легонько похлопал ее между лопатками.
— Далеко еще? Ведь нам нужен, я так поняла, конкретный шурф?
— Ты правильно поняла. Е-четыре на сто восьмом участке. Уже близко. Вон, — лучик взметнулся, описал дугу, но Эва ничего толком не разглядела. — Как для твоего интереса — лучше не придумаешь.
— Там работают люди?
— В Е-четвертом? Смеешься. Он заморожен с прошлого года. В октябре там пропали двое рабочих. Угодили в отражалку и не вернулись. И еще один…
— Что?
Его глаза насмешливо блеснули, отразив свет фонарика:
— Вернулся.
Она притормозила:
— И?..
Если он — претендент, уверенно ведущий ее в ловушку, то сейчас он соврет. Собственно, в этом случае он врет уже, нахально и складно, словно точной рукой надевает на крючок извивающегося червяка. Но сейчас он непременно проговорится. Не сумеет удержать за зубами слишком широкую для простого разработчика осведомленность. И тогда…
Что именно — тогда, она до сих пор представляла себе смутно. Но в авантюре подобного пошиба по определению нельзя ничего планировать заранее.
— И фиг, — отозвался Красс. — Никто этого парня больше не видел. Ни на разработке, ни в клинике, где наши ребята собрались было его навестить, ни в поселке. Такие дела.
Эва кивнула. Разумно. Чем больше туману, тем проще спрятать ложь. Тем более что и правда в данном контексте выглядела бы примерно так же: вряд ли Фроммштейн позволил бы случайно, по-глупому раскрыться невыгодной ему тайне, а сделать так, чтобы человека никто никогда не увидел, вполне в его компетенции. И даже, пожалуй, в стиле.
Попробуем зайти с другого конца:
— А ты там был?
— Я?
— Ты. Я имею в виду, после той истории.
— Честно?
Он снова посмеивался над ней с легкой ехидцей, небрежно под замаскированным превосходством. Как будто просчитывал все ее ходы на четверть часа вперед. Вздохнула и снова поперхнулась, закашлялась.
— Респиратор надень, — посоветовал Красс. — Уже, считай, пришли. Конечно, я туда лазил, само собой. Но, как бы получше выразиться, с переменным успехом.
— Не сработало?
Подставка была, пожалуй, слишком смелая; Эва усилием воли не смотрела на него в упор, стараясь при этом не упустить ни малейшего мимического движения, взгляда, шевеления губ. По его реакции на этот вопрос можно понять многое. Ну?!
Он как раз надевал респиратор. Обернулся: глухая маска. Всего-то. И снова очко в его пользу.
Карниз треугольной крыши над шурфом в нескольких шагах, казалось, нависал не выше, чем на уровне пояса. Но дорожка незаметно уходила вниз; Эва споткнулась на невидимой в пыли пологой ступеньке, — и когда они приблизились вплотную, осталось только чуть наклонить голову. Они вошли под крышу игрушечного теремка, и тут у Красса погас фонарик.
Если б не респиратор, она бы закричала. Абсолютная темнота — и бездонная дыра где-то здесь, под ногами. Шорох камней, сорвавшихся из-под подошвы, чтобы догнать чью-то спину… Резкий крен на краю, и уже ничто не важно, кроме всемирного тяготения, и ничто не спасет, кроме твердой руки на запястье… Миша?!.
Зажегся свет. Ровный, неяркий. Снизу.
Весьма цивилизованный шурф: ни единого камушка по всему периметру площадки, за край которой чуть-чуть выступает крыша, круглое отверстие посередине, идеально гладкие стены, освещенные несколькими рядами лампочек, гостеприимно уходят вниз. Полупрозрачная люлька подъемника, больше похожая на лифт в небоскребе. Красс шагнул туда, не отпуская Эвиного запястья; удобно, даже не надо подавать даме руку. Тем более что у дамы нет особого выбора.
По-прежнему держа ее за руку, Красс левой уверенно ввел программу на пульте в стене. Люлька плавно поползла вниз. На стенах, обшитых светлым покрытием-антистатиком, деликатно светились лампочки, воздух был безветренный и чистый, кондиционированный, открытые части тела покалывало совсем чуть-чуть, и Эва успела удивиться: зачем в таком вот шурфе нужны респираторы?
Красс подмигнул поверх маски. Насмешливо, как всегда… или ободряюще?
Внизу замаячило темное, и она опять удивилась: для дна что-то слишком уж неглубоко…
И тут они ухнули в сплошную пыльную взвесь. Эва зажмурилась и уже не открывала глаз до конца спуска, безвременного, словно телепорт.
Она даже не почувствовала остановки. Красс потянул за руку, и Эва неловко выпрыгнула из люльки, ощутив под ногами довольно крупные камни. Проморгалась. Изумленно покачала головой.
Тут, внизу, шурф был точно такой же, как во времена ее молодости, на заре разработок. Галерея, прорытая в породе, уходила в кромешную тьму: единственным источником света опять стал фонарик Красса, если не считать мерцания сверху, слабого, будто от звезд в туманную ночь. Никакого антистатического покрытия и тем более кондиционеров здесь не наблюдалось и близко. Жар сконденсировался, пыль не стояла столбом лишь из-за легкого движения воздуха: явно не ветроустановки, а просто сквозняк между соседними штольнями. Неужели рабочие и сейчас трудятся в таких условиях? Да нет, не может быть. Наверняка запустение связано с тем, что шурф законсервирован. Она вопросительно взглянула на Красса; тот пожал плечами и обвел пространство непонятным полукруговым жестом.
Затем он направил фонарик в темноту; лучик растворился, словно капелька крови в океанской воде. В этой дыре вполне реально пропасть без всякой оптиграфической аномалии, нервно усмехнулась Эва. Поправила респиратор. Вообще-то раньше рабочие, да и сами разработчики, прекрасно обходились без подобных штук. Маневр, призванный отсечь ее лишние вопросы?
Красс шагнул в темноту. Последовать за ним?.. а какие еще остаются варианты?
Галерея оказалась короткая, слишком короткая для старого шурфа, разрабатываемого с колониальных времен. Уже через несколько шагов луч фонарика уперся в неровную каменную стену. Заскользил по выпуклостям и выбоинам, зерну материнской породы и вкраплениям шоколадных плит обманки, вспыхнул на случайной друзе ведьмина кристалла, потерялся в черной лакуне, снова выбрался на поблескивающее зерно… А вот собственно тезеллита — матового темно-коричневого камня, едва различимого в породе, но уж она-то не разучилась определять его на глаз, — мало. Даже странно, что тут до сих пор держится поле, наверняка остаточный эффект. Всё равно оно слишком слабое, чтобы надеяться на резонанс. Ничего не выйдет.
Стоп. Красс говорил, что работы в шурфе заморозили сразу же, как только пропал тот человек. То есть с тех пор тут не добывали тезеллит. А значит, вся эта история — липа от начала и до конца. Не мог здесь никто пропасть, физически не мог. Вранье. Н-да… Уже что-то: все-таки ей удалось поймать его на вранье, откровенном, наглом, непродуманном. Наверняка здесь вообще нет никакой аномалии. Просто старый заброшенный шурф. Ну и?.. что дальше?
Покосилась на Красса: его глаза, подсвеченные отблеском фонарика, были серьезны и сосредоточены как никогда. На что он рассчитывает? Какова цель всего этого фарса с элементами триллера? Неужели надеется, потерпев неудачу на глазах у нее, Эвы, тем самым вызвать ее на откровенность? Ставка на азарт или, может, ностальгию? Наивно.
Но не более, чем всё то, что они, претенденты, предпринимали до сих пор. Им известно далеко, очень далеко не всё, иначе методы были бы совсем другими. Да ничего они, по большому счету, не знают. Оптиграфическая аномалия, тезеллитовое поле, множественные срезы и, наконец, Ресурс — хаотичные понятия, кружащиеся, словно соринки в воронке воды у стока, ускользающие, неуловимые. Похоже, она действительно единственная, кто знает, как их объединить. А главное, какая досада, она ничего не написала об этом в письмах… кажется. Почти ничего.
— Есть, — сказал вдруг Красс чужим голосом из-под маски.
Эва обернулась.
Тонкий лучик прорезал темноту — до некой невидимой преграды. И, отскочив от нее под острым углом, вычертил в воздухе букву V. Или римскую цифру пять. Или… Красс повел фонариком, и два луча совместились в один, оборванный во мраке, будто разговор на полуслове.
— Отражалка, — прогудел чужой голос.
Чужая маска в темном, чуть маслянистом зеркале.
Эва шагнула вперед и тоже увидела себя — условную фигуру в темной спецовке и респираторе на пол-лица. Про тянула руку, коснулась невесомой пленки. Просто сделать еще один шаг. Так они, наверное, себе это представляют, догадываясь, однако, что это еще не всё. Самое время — и место! — узнать у нее, чего именно им не хватает.
Передернула плечами; банальные мысли почему-то всегда приходят в голову последними. Заброшенный шурф, никто не услышит. Их может быть несколько здесь, в темноте, а возможно, другие спустятся позже. Впрочем, не исключено, что он профессионал в такого рода делах и прекрасно справится сам…
Едва не закричала, почувствовав его руки на плечах.
Поле не в резонансе. Всё равно ничего не добиться. Даже если б она…
— Ева.
Голос за спиной поменял тембр. Разумеется, респиратор — лишний аксессуар на допросе. Она развернулась, сдвигая маску с подбородка. Поговорим.
Он не убрал рук, и фонарик теперь находился где-то за ее спиной, неплохо освещая его лицо и оставляя против света ее. Так даже лучше. На ее лице написаны сейчас совсем не те эмоции, которые стоило бы демонстрировать вероятному противнику. Претенденту.
А Красс улыбался. Без обычной своей снисходительности, дерзко и восхищенно, словно мальчишка, пролезший в запретный подвал. Странная вообще-то улыбка… для претендента. А может, все-таки нет, может, она всё выдумала, на ровном месте, из ничего… а он просто привел ее на экскурсию в любопытный шурф на своей разработке. Как и обещал.
— Нравится? — спросил Красс. — Сейчас наделаем с тобой оптиграмм на память. Смотри туда, — он взял ее лицо в ладони и слегка развернул в сторону черного зеркала.
Бородатая щека возле гладкой щеки. Вдох над самым ухом, так, что успеваешь уловить в нем дрожь. И губы…
А может, все-таки допрос, предположила холодно и цинично.
С пристрастием.
Гора, кажется, была та же самая. Только смотрелась отсюда не ступеньками, а пологим спуском, вроде трассы по слалому для новичков. Правда, в курортном поясе Среза, говорят, даже зимой не бывает снега.
Маша ее сфотографировала. На мобилку, морщась и подавляя отвращение до дрожи в ладонях. Чтобы потом хотя бы примерно определить координаты кемпинга. Все-таки она привыкла иметь представление, где именно находится. А привычка — такая вещь, отступление от которой всегда напрягает. Например, жутко хотелось курить, а сигарет здесь, естественно, не было.
На катере они оба всю дорогу не высовывались из каюты, иллюминаторы которой выходили на открытое море, и вряд ли это стоило считать чистой случайностью. Конечно, потом, со спины пассажирского дракона, можно было бы и обозреть как следует окрестности, но Машу укачало, она заклевала носом и уснула на могучем плече — предел мечтаний нимфеток и домохозяек Исходника и Среза. Не исключено, что предел мечтаний и поспособствовал именно такому развитию событий. С привлечением фармацевтики.
Но вообще здесь было прикольно. Скалы, каменистый пляж, море гораздо чище, чем в городе, с мелкими разноцветными рыбками и рыбами поприличнее, которых целыми днями ловил главный хиппи, седой мужик с волосами по пояс и батальной сценой в стиле фэнтези, татуированной вкруговую на мощной груди и спине. Каждый раз, когда Маша видела его с удочкой на прибрежном камне, руки сами собой тянулись к фотоаппарату. Чувство при этом возникало такое же, как у раненого, которому хочется почесать ампутированную ногу.
А может, они и не хиппи, а какая-нибудь религиозная община или даже исчезающее племя: разобраться было трудно, общались обитатели кемпинга на совершенно экзотическом языке с прищелкиваниями и певучими гласными. Впрочем, она неплохо с ними затусовадась, особенно с одной девчонкой, отвязной и стильной, словно с обложки журнала для неформалов. Это она сделала Маше потрясающую прическу: половину волос выстригла коротко, на уровне мочки уха, а другую заплела тонюсенькими косичками — одни просто, а некоторые с цветными нитками, металлическими цепочками и даже колокольчиками.
Самое смешное, ему тоже понравилось. Глубокомысленно покивал и без тени иронии предложил выкрасить стриженую половину в зеленый цвет. Конспиратор, блин. И какого, спрашивается, она вообще за ним увязалась?
И самое непостижимое: на кой она ему сдалась?!
Себя, дуру, понять еще можно. Когда в голове гудит, будто с жесточайшего бодуна, когда не понимаешь, что с тобой случилось и случилось ли вообще — может быть, сон, кошмар, глюки? — но вокруг беготня и орущие морды, телекамеры и носилки, белые халаты и камуфляж, сапоги и драконьи лапы, и вопли, и рыдания, и деловые голоса в микрофоны… Ты подрываешься и бежишь, куда глаза глядят, ты деморализована и потеряна, как маленькая девочка, готовая ухватиться за чью угодно руку — Толик!!! — а навстречу оборачивается мужчина, по которому сохнет каждая первая дурочка в любой точке обоих миров. Нет, ты сама, конечно, не такая, ты не из тех… Но он говорит: пойдем со мной! — тебе. И куда, спрашивается, деваться?
По зрелом размышлении, перспективы у нее и вправду были не ахти. Реалити-шоу, разумеется, накрылось медным тазиком. О том, чтобы получить с начальства какие-то бабки, можно забыть, в договоре записано черным по белому: обстоятельства непреодолимой силы, она еще похихикала в свое время над этим пунктом. Максимум, на что оставалось рассчитывать, — медицинская помощь на халяву и бесплатный билет в телепорт. И, возможно, какая-нибудь гуманитарка жертвам теракта, для которой еще пришлось бы собирать энное количество бумажек. А там — перебиваться тухлыми подработками на казенной аппаратуре, откладывая на приличный «Никон» и, естественно, не помышляя о какой-то там путевке в Срез… короче.
Хипповый рыбак контрастно возвышался на фоне белого неба и сверкающего моря, а чуть левее шли купаться четверо девчонок, в том числе Машина подружка, имя которой было невозможно не только выговорить, но и запомнить; из одежды на них были одни фенечки. Маша стянула через голову футболку и сбросила юбку пеструю, до земли, с вышивкой и фестончиками, выменянную у всё той же девчонки на джинсы, тоже, кстати, весьма стильные, с разрезами и бахромой ручной работы. Поразмыслив, сняла и стринги, нефиг потом ходить в мокрых. Всё равно он не увидит, смылся куда-то с самого утра. А больше во всем кемпинге стесняться некого.
Выкрикнув неразборчивое, но понятное по сути, поскакала по камням догонять девчонок. И наперегонки с ними хлюпнулась в воду.
…— Мария!
Все-таки голос у него обалдеть. Низкий, глуховатый, но звучный, как если бы он постоянно носил на воротнике петличку микрофона. Маша развернулась и погребла к берегу; а ведь далековато заплыла. Девчонки-хиппи плескались на мелком, она еще вчера за ними заметила. Какое то сухопутное племя, не знающее водоемов и бассейнов: и как их угораздило выбраться в Срез, да еще толпой, на целый кемпинг? Жалко, что нельзя с ними нормально пообщаться.
Он стоял на плоском камне у самой воды и то ли пялился на девчонок, то ли просто созерцал пространство, трудно понять. Полосатое пончо с кистями, позаимствованное у кого-то здесь же, падало складками с его плеч. Но на местного он категорически не тянул. Всё та же морда из телевизора, всего лишь слегка (Толик рулит, честное слово!) сменившая имидж. Ежик на голове безжалостно обрисовывал две залысины, так надежно спрятанные раньше. Однако чтобы эта прическа могла реально изменить ему внешность, ее еще растить и растить. Желательно до пояса, как у главного хиппи.
— Мария.
Он совершенно не напрягал голос. Знал, что его и так неплохо слышно.
Она уцепилась за камень, поросший водорослями. В принципе, тут можно было бы уже выпрямиться во весь рост, но как-то не хотелось:
— Привет, Тедди.
Это «Тедди» ее смешило по самое не могу. Конспирация, тоже мне. Но если ему так нравится, пусть будет, не жалко.
— Вылезай.
Сказал в сторону, равнодушно, по-прежнему глядя неизвестно куда, но явно мимо нее. Вот и замечательно; Маша нащупала более или менее ровный кусочек дна, встала на ноги и пошла к берегу, высматривая сквозь прозрачную воду позицию для каждого шага: не хватало еще плюхнуться на задницу у него перед носом. А насчет всего остального — плевать. Причем в первую очередь ему на нее.
Это и злило, и ставило в тупик, и напрягало сильнее всего. На съемках он обращал на нее не больше внимания, чем на неработающую осветительную аппаратуру. Оно не очень-то задевало: он ни на кого не обращал внимания, разве что изредка на ту дурочку-звездулетку с розой на плече — у богатых свои причуды. Но потом, когда он взял ее, Машу, с собой, увез, не сказав и не дав возможности разобраться самой, куда… Если честно, на катере, в их двухместной каюте, она не очень-то и пыталась определить курс, озабоченная, прямо скажем, совсем другим. И, как выяснилось, напрасно. Совершенно зря. Ну и пофиг.
Сдернула с камня хипповую юбку и, набросив ее на плечи — длины хватило почти до колен, — принялась на ощупь натягивать стринги. А бюстгальтер она, Маша, между прочим, в жизни не носила.
Смотрит он или нет, ее не волновало. Ни капельки.
— Готова?
Маша склонила голову набок и, собрав косички в кулак, выжала из них воду; на редкость удобная прическа, особенно на море. Между делом поинтересовалась:
— Где ты был?
— Слетал в город, — названия города он, естественно, не уточнил, и спрашивать было бесполезно. — Пошли, у меня кое-что для тебя есть.
— Что?
— Увидишь. Сюрприз.
— Ненавижу сюрпризы.
Она была вполне искренней. Единственный способ получить от кого бы то ни было адекватный подарок — привести этого кого-то в соответствующий магазин, ткнуть пальцем на полку и проконтролировать, не отходя от кассы, чтоб ничего не перепутал. Кстати, с чего она взяла, будто речь идет о подарке? Он, Тедди, вроде бы не давал ей повода. А сюрприз — слово довольно многозначное. Причем в самом худшем из своих смыслов оно навязчиво ассоциировалось с Толиком.
Глянула на мобилку: так и есть, опять звонил. Как все-таки медленно до него доходит.
Тедди уже браво скакал с камня на камень по направлению к палаткам. Маша догнала его и запрыгала рядом, путаясь в подоле. Ступив на шаткий камень, ухватилась за звездный локоть, да так и повисла там: а разве кому-то обещали субординацию? Она уже почти без усилий обращалась к нему на «ты», и это, кажется, слегка его задевало. Вот и славненько.
— Скажи мне такую вещь, — они вышли на ровное, можно было отцепляться, но, пожалуй, не стоило. — Зачем тебе всё это надо? Рейтинг поднимаешь?
Он обернулся с очень натуральным недоумением:
— То есть?
— Ну, как… Жертва теракта — не слишком круто, я согласна. Пассивная роль, не по имиджу. То ли дело пропасть без вести: масса слухов, допущений… Через неделю фанатки разорвут на части. Или через месяц?
— Мария, — говорил он ровно, однако ей явно удалось его достать. — Я, к сожалению, не успеваю следить за ходом твоих мыслей. Что ты себе напридумывала?
— Да так… Просто интересно, надолго ли у нас с тобой.
— Что?
— Вот именно.
— Ничего не понимаю.
Посреди кемпинга несколько хиппи что-то варили в ко телке над костром. Запашок распространялся странноватый, а ведь, пожалуй, продымят этой гадостью все палатки. Колоритная парочка — парень сплошь в пирсинге, а девушка лысая, расписанная по черепушке волнистыми и ломаными линиями, — танцевала нечто медленное, нагруженное, похоже, ритуальным смыслом. Взять бы да и потянуть Тедди туда, к ним, присоединиться. Для пущей маскировки.
Не рискнула. Зато выдала другое предположение:
— Или ты действительно решил съехать с темы? Всерьез и навсегда? Типа всё осточертело, хроническая депрессия, ушел бы в монастырь, так ведь и там достанут… со знаменитостями бывает, я читала. Да?
— Почти.
— И что, — нащупав брешь в его обороне, Маша развеселилась, — правда не вернешься?
— Почему? Еще как вернусь.
То, что прозвучало в его голосе, она поначалу приняла за раздражение — ага, ведемся! — но через пару десятков секунд с опозданием дошло: да нет, это скорее угроза. Допустим, адресованная не ей… кстати, любопытно было бы узнать адресата, но фиг он скажет. И всё равно: держаться за его локоть стало как-то неуютно. Отняв руку, Маша тут же отстала на несколько шагов, и он вопросительно обернулся на ходу через плечо. Небритый подбородок поверх грубой ткани пончо, тяжелый взгляд. Она поежилась, устыдилась своего движения — заметил?.. пофиг! — и прибавила шагу.
Без денег, без документов, без визы, в неизвестном месте, с человеком, у которого непонятно что на уме. И чем, интересно, ее нынешнее положение качественно отличается от тогдашнего, на полу вестибюля, под автоматным дулом? Кроме декораций, практически ничем. Заложница. Странно, что она не догадалась раньше.
И вправду, нашел же дуру! Не пришлось ни наводить пистолет, ни заламывать руки за спину — сама побежала за ним, как миленькая. Любая побежала бы, он прекрасно знал об этом. Просто ее, Машу, угораздило с ее счастьем появиться на его пути сразу же, как только его осенила данная идея. Первая встречная, классика жанра. Тьфу.
Ну, давай, допрашивай его дальше, выясняй, куда именно он намерен вернуться, с кем свести счеты, на кого и каким образом воздействовать. Вникай в его проблемы, и поглубже: тебя они касаются, как никого другого. А потом придумаем, что делать дальше. На крайняк, есть мобилка, и никогда не поздно позвонить цивилам. Или, скажем, Толику.
Она прыснула и поймала на себе недоуменный взгляд.
— Чего ты смеешься?
— Да так… Всё думаю: и что во мне такого выдающегося? Надо же, сам Бра… то есть, сорри, Тедди, просто Тедди… ну ты понял.
— Нет. Я уже говорил, тебя трудно понять. Но выразись поточнее, и я постараюсь.
— Вот и взял бы с собой кого-нибудь попроще и понятнее. А заодно и с ногами подлиннее.
— У тебя нормальные ноги.
— И я о том же. На фига тебе нормальные? Ты же звезда. Позвал бы лучше ту нимфеточку, у нее-то от шеи… Ну, эта, губки бантиком, роза на плече, — она состроила со ответствующую гримаску, и пусть не делает вид, будто не въехал. — Думаешь, она бы отказалась?
— Помолчи, пожалуйста.
Еще чего! Похоже, тактика выбрана правильно. Он явно не подозревал, что его слабость была видна невооруженным глазом — а уж тем более через объектив — и теперь заводился, а значит, терял контроль над собой. Дожмем:
— Или тебе слабо связываться с несовершеннолетними?
— Я сказал, заткнись!!!
Они как раз подошли к палатке, и он резко отбросил входной полог: Маша едва отскочила, чтобы не схлопотать брезентом по лицу. Ничего себе! На ровном месте, с пол оборота. Псих. Да все они психи, звезды голубого экрана, особенно те из них, кто ударяется в бега, прихватив с собой на всякий случай дуру-заложницу… Не мешало бы сто раз подумать, стоит ли нарываться. Пожалуй, не сейчас.
Он уже нырнул в палатку. Маша осталась при входе. Внутрь как-то не тянуло, темное пространство два на три метра — не лучшее место для уединения с психом. Правильно, уже куда-то там не вписался: стук, лязг, мат сквозь зубы. Мелькнула мысль развернуться и уйти, не дожидаясь сюрприза.
И далеко ли, интересно, уйти?..
Полог снова всколыхнулся, и Тедди, щурясь, выбрался наружу. Не глядя, протянул квадратную черную сумку:
— Держи.
Сумка оказалась тяжелая, словно под завязку набитая объективами и блендами, и Маша от неожиданности чуть было не грохнула ее о камни. И чего он туда мог напихать?
Присела на корточки, установила сумку между коленями, расстегнула молнию.
И по-детски прикрыла пальцами раскрытый рот.
… — Нравится? — В бархатном голосе еще поскрипывало раздражение.
Маша кивнула. Потом кивнула еще раз.
Нет, ей часто пытались дарить что-нибудь целевое, по профессии. Мыльницы, например. Или альбомчики девять на двенадцать. И так далее в том же духе, когда сначала изо всех сил сдерживаешь смех, а потом ломаешь голову, куда б его засунуть, чтоб не попадалось на глаза. И даже коллеги, которые, по идее, разбирались, всё равно попадали пальцем в небо, ухитряясь выбрать либо точно такой же объектив, как она купила неделю назад, либо категорически не подходивший к ее фотоаппарату. Только подвести к полке в магазине и ткнуть пальцем. Иначе никак.
В сумке лежал ее «Никон». Тот самый. Любимый, безотказный. Разбитый вдребезги о колонну в вестибюле отеля… Нет. Лучше. Следующая модель, отличающаяся не столько, в принципе, характеристиками, сколько по цене. Рядом — сменные объективы: широкий, длиннофокусный, призма… Плюс набор бленд, фильтров… с ума сойти.
Поднесла фотоаппарат к глазам, ловя в видоискатель море, скалы, пологую гору, татуированного рыбака, хиппи у костра, танцующую парочку, — всё, абсолютно всё вокруг притягивало потрясающей динамикой, красками, формами, идеально компоновалось, просилось в кадр. Снимать и снимать, без остановки, не потому, что кто-то заказал или теоретически может купить, снимать просто ради процесса, в кайф!.. Стрекоза на ветке синелиста. Яркий камешек под ногами. Темная полоса облаков над серебряным горизонтом. Две пары босых ног, торчащих из палатки. Небритая щека, четкая линия носа и прямой взгляд в объектив…
Спохватилась:
— Спасибо.
Опустила фотоаппарат, коротко глянула в упор и потупила глаза. Получается, он знал? То есть не только замечал, что она, фотограф Мария Шабанова, входит в состав съемочной группы и вообще существует на свете, но и обратил внимание, какая у нее аппаратура… еще тогда.
Первая встречная?..
Зазвонил мобильный, она сбросила звонок не глядя: кому еще звонить, кроме Толика? Не дождется. Никогда больше она не будет с ним разговаривать, с предателем и трусом. Пальцем не пошевелил, чтобы ее спасти, хотя мог, она дала ему всю нужную информацию! Мало того, первым смылся с места происшествия, а она искала его тогда, сначала у бассейна, затем в парке… И трезвонит же, сволочь, как ни в чем не бывало, и наверняка начнет канючить, что бы она кого-то там фотографировала для его идиотского ресурса с нулевым индексом цитируемости…
Действительно, что ему еще может быть от нее нужно?
…Только ему?
Искоса взглянула на Тедди: оброс, ничего не скажешь, теперь его не спутать за здорово живешь с Толиком, даже со спины. Впрочем, тот, наверное, тоже оброс… да и не в этом дело. Все они одинаковые. С чего ты взяла, что какой-то мужик, совершенно равнодушный, кстати, к твоим нормальным ногам и прочему, мог просто так, из чистого альтруизма, подарить тебе дорогущий «Никон»?!
Отыскала его взглядом и напрямую спросила:
— Кого снимаем?
И, надо же, он не стал делать вид, будто не способен проследить за ходом ее мыслей. Ответил просто и лаконично:
— Женщину по имени Эва Роверта.
Совершенно жуткая история произошла на днях. Немыслимая.
Миша не знает, он был тогда в экспедиции в горах, а когда вернулся, я не стала ему рассказывать, он настолько увлечен сейчас научной работой, что ему совершенно не до того. Теперь вот снова улетел… Попробую разобраться сама.
Мы с Драго и детьми отдыхали на пляже. Маленькие плескались, мы загорали и разговаривали, время от времени оттаскивая детей от воды, прохладно уже… В общем, всё как всегда. И вдруг появляется группа каких-то людей, по виду рабочих, и располагается буквально в нескольких метрах от нас. Шумные, грубые, неопрятные. Конечно, надо было сразу брать детей и улетать; но, с другой стороны, мы сидели на собственном пляже, пришли не так давно и домой пока не собирались. Или вызвать охрану: в конце концов, посторонние, как бы они себя ни вели, не имеют права находиться на территории резиденции!
Смешно, однако именно это меня и остановило. Стало стыдно за такие мысли. Принцесса!.. Каких-то пару лет назад гордо ушла из дворца, добровольно отреклась от привилегий, отказалась от комфорта и прочая, прочая… помнится, страшно гордилась собой. Я жила рядом с разработчиками, в тех же условиях, мы общались совершенно на равных, — так почему сейчас меня начали раздражать люди, которые просто пришли на пляж отдохнуть после рабочего дня? Вот примерно такое я себе нарассуждала. И не сдвинулась с места, только морщилась, когда они особенно громко матерились, надеясь, что дети у воды не услышат.
Замечание им сделал Драго. Потом говорил, будто сожалеет, что так получилось. Но я… не знаю, может, это уже ненормальная подозрительность. Но мне кажется, он нарочно спровоцировал конфликт. Зачем? Кто его знает. Кто вообще может со всей точностью просчитать мотивации драконов?
Всё произошло с неправдоподобной скоростью, словно раскрутились сами собой витки отпущенной пружины. Я даже не помню последовательности слов и фраз, не в состоянии проследить задним числом, как именно вполне корректная просьба перешла в разговор на повышенных тонах, потом в выяснение отношений, всё более нервное и грубое, затем в стычку на грани рукоприкладства и, наконец… Может, когда я сказала, что они вообще-то у меня дома, и не только на этот пляже, но и вообще в Срезе? Или когда кто-то из них назвал твое имя, а остальные дружно грохнули, как будто услышали неприличный анекдот? Или… нет, не помню. Наверное, я тоже была неправа. Тоже провоцировала и сама поддавалась на провокации. Всё случилось так молниеносно.
Вдруг оказалось, я одна — посреди круга озверевших мужиков, без проблеска чего-то человеческого на тупых орущих мордах, агрессивных, слетевших с катушек, готовых на всё. И я — никакая для них не принцесса, а если и да, то это лишь усугубляло… и Коленька!!! Я надеялась, что Драго догадается улететь с ним в замок. Только об этом и могла думать… а если б и получилось о чем-нибудь другом, всё равно ничего бы не изменилось. Их было семеро или восьмеро… И один, самый буйный, шагнул вперед и схватил меня за плечо…
Драго ударил его крылом, с полета. Остальные отшатнулись; пока они приходили в себя, я вспрыгнула на драконью спину, и мы полетели. А детей Драго, оказывается, оставил поблизости, на плоскогорье, я еще напустилась на него: как можно, совсем одних, Коленьке же всего годик с небольшим, а если бы?! Нервная реакция, потом я перед ним извинилась. Тем более что Коленька был все-таки не один, а с Драми. Ты понимаешь, о чем я.
Вот, собственно, и всё. Мише я, как уже писала, решила ничего не рассказывать. Драго, кстати, меня уговаривал, именно поэтому я и начала его подозревать, безосновательно, скорее всего. Натравить Мишу на разработчиков? — а смысл?.. Ни к каким радикальным решениям, вроде закрытия разработок, это всё равно не привело бы, а показательные наказания только накалили бы обстановку, которая и так оставляет желать лучшего. К тому же я не запомнила ни одного лица.
Но я решила разобраться. Притом, что в этой истории много спонтанного, она дикая изначально, в самой своей основе. Пускай я не считаю себя вправе держать дистанцию с простыми людьми — похоже, это моя ошибка, — но как они сами могли забыть о субординации?! Наемники, лимитчики, прибывшие в Срез подзаработать, — да они молиться должны и на меня, и на Мишу, и уж тем более на тебя, папа, на само твое имя! Так было всегда. Что изменилось за последнее время? Почему они позволяют себе — или кто позволяет им — вести себя таким образом? Как они вообще оказались на моем личном пляже?!
Миша улетел в очередную экспедицию, а я занялась расследованием. Летала по разработкам, расспрашивала и руководителей, и простых рабочих, и старых знакомых, и вновь прибывших «промышленных разработчиков». Многие отмалчивались, еще больше — врали. Но я все-таки собирала информацию, накапливала факты, сопоставляла… интересные выходят вещи. Я бы сказала, странные. Очень.
Какая-то группа «Блиц». Одни ее искренне поносят, другие произносят это название с таким же искренним пиететом. О полковнике Роверте — либо с пренебрежением, либо с ностальгией; и то, и другое, впрочем, наигранное. Такое чувство, будто на разработках (то есть, собственно, в Срезе) тебя не принимают больше в расчет. А уж тем более меня, очень сомнительную принцессу…
Кстати, почему я принцесса, папа? Себя-то ты не короновал, даже не возвел в высшее воинское звание, так и остался полковником… Мне кажется, «принцесса Роверта» — проявление твоей слабости, папа. И, боюсь, не единственное.
Надо выяснить у Миши поподробнее насчет этой группы «Блиц». Кто они вообще такие? Откуда у них авторитет среди разработчиков? На чем держится власть? Если она, конечно, реально имеет место.
Тот инцидент на пляже мог быть случайным следствием странных процессов, происходящих сейчас в Срезе. А мог — и не случайным.
Кроме того, на разработках ругают Мишу. Я говорила с Панчо, он, кажется, единственный был со мной до конца откровенен, но он, в отличие от разработчиков новой волны, сам мало что знает. Однако о Мише мы разговаривали долго. Все жалуются, что после заключения договоров Анчаров совершенно отошел от реального дела, целиком переключившись на свои исследования. По сути, отдал разработки на откуп этим, из группы «Блиц».
Мишей недовольны все: и прежние друзья, первая волна, которую медленно, но верно теснят с их позиций и уж тем более не пускают на новые разработки в промышленной зоне, и эти, теперешние, которым его номинальное, но все-таки руководство как кость в горле… Панчо и сам обижен, сразу видно, он никогда не умел ничего толком скрыть. Я пообещала ему, что поговорю с Мишей. Я поговорю. И серьезно.
А с другой стороны, я уверена, он знает, что делает. Ведь Ресурс — его главная ставка. На ней он уже выиграл (не обижайся, папа, мы же оба знаем, что это правда) у тебя. И эту самую группу «Блиц» наверняка надеется обыграть той же картой…
Как ты думаешь, папа, у него получится?
ГЛАВА IV
Палата, куда его перевели, оказалась на третьем этаже, и в окно виднелись только верхушки деревьев и еще изредка — пролетающие птицы или драконы. Правда, из положения сидя обещали шикарную панораму моря с куском Гребневого хребта. Но до положения сидя было как до Исходника пешком. Стар попробовал заикнуться про баскетбол, но врач — не китаянка, а седой мужик с двумя подбородками — глянул на него так, что пришлось немедленно заткнуться. Радуйся, мол, чувак, ты больше не в реанимации. Понял, не дурак. Дурак бы не понял.
За жизнеутверждающими мыслями заглянула дежурная медсестра:
— К тебе пришли.
Дылда, подумал Стар.
Вошла Дылда, и он удовлетворенно улыбнулся ей навстречу. Всегда приятно почувствовать себя умным.
— Доброе утро, Сережа.
— Привет.
— Тебе лучше, да?
Он пожал плечами: в смысле, все относительно. Кстати, Дылдин синяк приобрел относительно светлый зеленовато-желтый оттенок. Захотелось сделать ей комплимент по этому поводу, но может и обидеться, и даже до слез. Сформулировал шире и нейтральнее:
— Ты тоже неплохо выглядишь.
Дылда просияла.
Стару вдруг пришло в голову, что за десять лет совместной учебы он ни разу не видел, как она улыбается. Всегда либо насупленно-сосредоточенная, либо разобиженная по самое не могу. Нет, конечно, похихикать за компанию она могла… но чтобы вот так просто — взять да и улыбнуться… Ей шло.
Но, разумеется, она тут же насупилась и стала такой, как всегда.
— Сережа… а меня сегодня выписывают.
— Везуха.
— Ты не понимаешь, — в ее голосе зазвенела привычная слеза. — Приехал папа, он хочет меня забрать. В Исходник. Совсем.
— Везуха, — Стар вздохнул. — Моя мать тоже сюда рвется, они ей вчера сообщили. Врач на обходе сказал… Надеюсь, Михалыч ее отговорит, нет у нас таких бабок, чтобы выбрасывать на Срез. А со мной тут еще долгая песня…
— Да? — Она явно хотела спросить, кто такой Михалыч. Не спросила. Вот и ладненько, ее не касается. И пора, похоже, переходить к прощанию.
— Пару месяцев как минимум. Вообще-то им тут выгодно меня побыстрее собрать, халявщик все-таки. Если к сентябрю справятся, встретимся в школе. Увидишь кого из наших — передавай привет. Ну, счастливо.
Дылда сидела на табурете, прямая, напряженная, и казалось, будто она приросла к сиденью навеки: попробуй сдвинь. Она часто смаргивала, наверное, потому что была без очков. И словно чего-то от него ждала. А он, как всегда, не мог въехать, чего именно, и всё делал неправильно… или не делал вовсе, что еще хуже.
Спохватился:
— Кать… спасибо. За путевку, и вообще… Жалко, что так получилось.
Она не шелохнулась. Мимо.
Стар отвернулся. Оторвал голову от подушки и вправду увидел над рамой тоненькую полоску моря. Откинулся назад и снова искоса взглянул на Дылду. Ну чего она от него хочет? Ну?..
— Никуда я не поеду.
Прозвучало чуть слышно. И зависло в воздухе, незыблемо, как она сама — в его палате. Ну вот. Час от часу не легче. А он, Стар, еще размышлял, чего ему не хватает для полного счастья.
— Дылда, не дури, — он старался говорить убедительно, по-взрослому. — Что тебе тут делать со сломанной рукой? И вообще… короче. Предков слушаться надо…
Всхлипнула. И когда он успел ее обидеть? А, ну да.
— Извини, вырвалось. Катя, я хотел сказать.
— Ничего ты не хотел. Ничего ты не понимаешь…
Она вскочила. Стар даже удивился, насколько легко это у нее получилось. Метнулась к выходу. И тут же развернулась. Передумала.
Сначала Стар разглядел только то, что глаза у нее сухие, а лицо собранное и будто закрытое на кодовый замок. И лишь потом сообразил, что за ее прямой спиной торчат три фигуры в белых накидках, похожие на тощих Карлсонов в роли привидений. Ну ни фига себе, как выразился бы…
Открывачка, впрочем, этого не сказал. И Воробей не ляпнул про «каких людей без охраны». Такое чувство, будто всем троим отчекрыжили как минимум по кончику языка. Немая сцена. На стоп-кадре.
Дылда пересекла палату в обратном направлении и демонстративно уселась на табурет.
— Привет, — усмехнулся Стар.
И картинка ожила. Заговорила одновременно разными голосами:
— Ну как ты, старик?
— А мы тебя по телику видели!
— Про Марисабель слыхал?
— Что врачи говорят, надолго ты тут?
— Козлы, вчера не хотели пускать!..
— А вставать можешь?
— Круто здесь. За всё платит этот, как его, правда?
— У нас телепорт сегодня вечером, завтра похороны… Ее вчера еще отправили.
— А кормят чем?
— Ша!!!
Дылда вздрогнула, и показалось, будто именно ее движение перекрыло до упора звук в палате. Бейсик всегда умел оставаться в тени, он ни разу не попадал за свои подвиги в кабинет директора.
— Заткнитесь, пацаны, — попросил негромко в полной тишине. — Нам же сказали: двадцать минут. И есть серьезный разговор.
Но перед разговором он отошел к дальней стене просторной палаты, взял один из двух стоявших там стульев, установил его возле изголовья Стара, потеснив Дылду с ее табуретом, сел. Открывачка проделал то же самое, только расположился чуть подальше. Воробью стула не хватило, и он остался болтаться в пространстве, маяча попеременно за чьими-то плечами.
— Так вот, — сказал Бейсик. — Извини, Стар, что я собираюсь тебя нагружать в таком состоянии, но ты бы сам не простил, если б мы не поставили тебя в известность. Ты ей все-таки не совсем посторонний, правда?
— Ближе к телу, — не то поторопил, не то схохмил Открывачка.
Но Бейсик все-таки не отказал себе в паузе. Раз-два-три-четыре. Поехали:
— Это касается Евы.
Когда лежишь мордой лица в потолок, не особенно рискуешь, что на этой морде что-либо отразится. И вздрогнуть в таком положении трудно. И вообще, можно сказать, ему повезло. Никто из них ничего не заметил. Только Дылда чуть больше съежилась на своем табурете. Но Дылда по жизни такая, можно не принимать в расчет.
— Что именно?
Тяжелораненым и положен слабый, чуть подрагивающий голос. Ни малейшего риска.
— Всё, — бросил Открывачка. — Вся эта бодяга только ее и касается.
— …Бейсик говорит, — уточнил Воробей.
— Пацаны, может, я сам скажу? — оборвал Бейсик, и оба замолкли. — Слушай, Стар. Начну с главного, чтоб ты не считал меня последней сволочью. Я знал, что делаю. Я грамотно замкнул поле. Все отключились, но никто не пострадал, — он хмыкнул, зыркнув вбок, — ну, кроме Дылды. Пока не ворвались цивилы и не замочили всех, кто им не нравился, в том числе Марисабель, ну, и тебя тоже зацепило… короче. Я еще тогда подумал, что они как-то слишком быстро среагировали. А потом они сами мне позвонили.
— Кто, цивилы?
— Не знаю, не представились. Но вряд ли. Никогда не слышал, чтобы в цивилы вербовали так… артистично. А тот чувак развел прямо-таки шпионское кино. Мы, мол, давно за вами наблюдаем, Виталий, вы не созданы для рутины, в вас определенно чувствуются задатки к настоящему делу…
Он пробовал прикалываться, иронизировать, но в голосе заметно проскакивало самодовольство, а уж физиономия сверкала, как новая копейка с ярко-малиновыми ушами. Открывачка и Воробей пытались скрыть зависть, но у них это выходило еще хуже. Дылда, когда Бейсик упомянул о ней, явно хотела что-то сказать, но передумала, промолчала.
— Ну и как? — спросил Стар. — Завербуешься?
— Посмотрим, — Бейсик загадочно повел бровями. — Но дело не в этом. Дело в том, что для Евы ничего не закончилось. Они настроены решительно.
Дылда вскинула голову. С вызовом:
— А при чем тут Ева?
Бейсик вздохнул. Покосился на нее, явно решая, стоит ли ради одной малоинформированной личности возвращаться к самому началу. Глянул на часы и, видимо, решил, что не стоит. Дылда поняла, поникла. Стару стало ее жаль.
— Я тебе потом объясню, Катя.
Сглотнул. Спросил очень даже нейтрально:
— Откуда ты знаешь? Они с тобой о ней говорили?
— Пока нет. Но если они отследили мой опыт с кольцевым замыканием и организовали под него ликвидацию террористов, значит, тот вариант себя исчерпал, верно?
— Не обязательно.
Это могло означать совсем другое, вдруг понял Стар, и мысль сразила своей простотой. Что всё уже кончено. Что они, которые звонили Бейсику, добились от нее всего, чего хотели. И напоследок подчистили за собой следы.
А она?!
— Вряд ли, — сказал Бейсик, преспокойно считывая информацию с его лица. — Они обломались и сейчас пребывают в подвешенном состоянии. Ева тоже. Спрашивается вопрос: чем мы ей можем помочь?
На последнем слове что-то в груди оборвалось, заболело физически, будто ковырнули рану. Помочь!.. Он прибыл сюда, в Срез, рассчитывая стать ее телохранителем, защитить ее ото всех и каждого, кто посмеет… А в сухом остатке? Те, от кого он собирался ее защищать, уже мертвы, без всякого участия с его стороны. Всё, что он смог, — по-глупому нарваться на цивильские пули. Валяется здесь в полном ауте, ни на что большее уже не способный. Они даже так и не встретились.
И он до сих пор не знает… Почему Бейсик так уверен, что она… что с ней ничего не случилось?
— Я думал, — продолжил тот. — Ей лучше всего вернуться в Исходник.
Стар поморщился:
— Если б это было лучше, она бы так и сделала. Они и там ее достанут.
— Ты не шаришь, — ушастый снова подпустил в голос загадочности. — Не просто. А вместе с нами, на похороны Марисабели.
Вздрогнула Дылда. Стар заметил, но не стал отвлекаться:
— Всё равно не понимаю. Что это меняет?
— Да так… Когда присутствует мотивация, подчеркиваю, реальная, не липа, все действия объекта в данном направлении начинают казаться предсказуемыми. Объясняю популярно, для тебя, Открывачка…
— Уже объяснял, — огрызнулся тот.
— Послушаешь еще раз, для закрепления материала. Большая ошибка, Стар, считать такие вот организации всемогущими и вездесущими. Как правило, финансовая сторона у них оставляет желать лучшего. Станут они тратиться на лишний телепорт туда-сюда, будучи уверены: она съездит на похороны и вернется…
— А если станут? — Стар криво усмехнулся. — Откуда ты знаешь? Ты их налоговую декларацию видал?
— Я предполагаю. Делаю выводы на основе анализа имеющейся у меня инфо…
— Достали уже твои выводы.
— Я когда-нибудь ошибался?
Стар прикрыл глаза. Можно было с ходу припомнить Бейсику какой-нибудь его прокол, и желательно не один… но зачем? Привести еще парочку аргументов, не оставив камня на камне от его очередной авантюры… опять-таки, на фига? Вообще, в чем смысл этого разговора?
Если никто из них даже не знает точно, жива ли она. Где она сейчас: в Срезе или уже в Исходнике — без посторонней подсказки и помощи. Да, посторонней. Кто они ей такие, эти Бейсик, Открывачка, Воробей… Дылда… да и он сам? Она уволилась из школы и, если разобраться, все они больше не имеют к ней ни малейшего отношения. У него, Стара, нет никаких оснований и тем более прав вмешиваться в ее жизнь. Чужую. Полную опасностей, тайн, страстей, каких нет и не будет в его собственной жизни. Далекую настолько, что это не укладывается в сознании, как время и длина телепорта…
— Сережа, ты что? — тихонько позвала Дылда.
Проморгался. Изобразил на лице улыбку и жест «всё нормально» ладонью левой руки. Как бы пояснить им всё это попроще, популярно, как говорит Бейсик? Вы ей никто, ребята. Она давным-давно позабыла, что вы вообще существуете на свете…
И он, Стар, в первую очередь. Объяснить популярно самому себе.
— Парень только-только из реанимации, имейте совесть, — донеслось из коридора ворчание медсестры. — Мальчишки те как засели, так и сидят… сейчас зайду прогоню.
— Не надо, — отозвался звучный женский голос. — Я сама с ними разберусь. Это мои ученики.
…И не хватило воздуха, как бывает, когда выныриваешь из-под волны, а следующая накрывает тебя раньше, чем успеешь вдохнуть. И швырнуло, завертело в водовороте, и замелькали, сливаясь, полузнакомые лица вокруг, и стало уже неважно, догадаются ли они, отследят ли по выражению его глаз, или по щекам, не то пылающим, не то мертвенно-бледным, трудно определить самому… и неважно, неважно…
Он никак не мог ее увидеть. Смаргивал, до предела сворачивал шею, всё время натыкаясь взглядом на ненужные предметы и людей. Хотя бы край накидки, белой, как королевская мантия… ему казалось, будто летящие складки едва не касаются его лица. Эва Роверта. Принцесса Эва… Эвита…
Разглядел, только когда она подошла вплотную, и одноклассники синхронно повскакивали, уступая ей место. Дылда, впрочем, тут же села обратно. А Открывачка так и остался стоять, хотя был выбран стул Бейсика.
Точно такая же, как он себе представлял ее все последние дни. Ничуть не менее прекрасная. Ничуть не более досягаемая.
Прошептал:
— Ева Николаевна…
Он проспал. Проспал с размахом, почти до десяти утра, и был готов продолжить еще как минимум на пару часов здорового сна. Но в промежуточном пробуждении бросил взгляд на мобилку и понял: он уже практически труп. Подскочил мгновенно и резво, словно гальванизированная лапка дохлой лягушки.
Они успели ему позвонить. И наверняка остались очень недовольны.
Лихорадочно натягивая футболку и джинсы, Толик попытался прикинуть, стоит ли перезванивать. Сказать, например, что он давно уже в клинике и не мог ответить на звонок, потому что как раз вел концептуальные переговоры в кабинете главврача. Не покатит, они же наверняка отслеживают его перемещения, по чипу или еще каким-либо образом… Или, наоборот, повиниться, сославшись на вчерашние излишества, непосредственно вызванные большим количеством наличных на руках, а значит, косвенно лежащие на совести самих грантодателей… лучше не надо. Могут понять буквально. И даже чересчур.
Кстати, о деньгах. Заглядывать в бумажник было боязно. О финале вчерашнего вечера Толик помнил только то, что в стрип-баре не оказалось блондинки с четвертым размером, умеющей делать колесо, и он, крайне возмущенный, требовал компенсации в виде четырех негритянок, танцующих канкан; хозяин заведения обещал устроить. А вот устроил ли и, если да, сколько это стоило, из памяти совершенно выветрилось. И на фига, спрашивается, ему сдалась та блондинка?
Спустился на первый этаж. Запах из ресторана вызывал легкую тошноту. Впрочем, времени на завтрак у Толика не было при любом раскладе. Выбежал на улицу, глотнул свежего воздуха — в голове вроде бы немножко прояснилось — и помчался по аллее.
Мчаться предстояло почти через весь город. Единственный неводный транспорт Среза, пассажирские драконы, Толика не устраивал категорически. Вообще феномен инициации драконов как пример концептуальных экспериментов режима Лилового полковника в другое время потянул бы на неплохой материалец, но оказаться в воздухе в полной власти подобной твари… бр-р-р-р. Глянул на часы: половина одиннадцатого. Если он разминется с объектом, его точно убьют.
Становилось жарко. В парке еще кое-как спасала тень и оросительные фонтанчики: в их радужные облака прикольно врезаться на полной скорости, — однако искать сквозной путь в лабиринте аллей, дорожек и тропинок Толик не рискнул, с ориентировкой на пересеченной местности у него всегда было не супер.
На набережной его мгновенно расплавили солнечные лучи, уже прямые, как строительный отвес. Футболка высохла и тут же снова промокла насквозь, но теперь без малейшего воспоминания о свежести. Мобилка ритмично стучала о грудь. Редкие прохожие почему-то шарахались в стороны; когда впереди замаячила оптиграфическая аномалия, Толик прекрасно их понял. Море было издевательски гладкое, оно сверкало на солнце, как фольга, не собираясь расщедриться даже на самый легкий бриз.
Мобилка пока молчала. Останавливаться было нельзя, но физиологические потребности, как известно, значительно сильнее всех прочих проявлений человеческой сущности. Возле лотка с прохладительными напитками Толик притормозил. Поколебавшись, мужественно полез за бумажником. И обнаружил, что брюки на нем не вчерашние, а другие, от костюма, категорически не по имиджу и, разумеется, с пустыми карманами… стоп.
В кармане действительно обнаружилась двадцатка. Хотя вчера он не сомневался, что сам себе ее нафантазировал.
Вода, у которой даже не было вкуса, только холод до ломоты в зубах и пузырьки, лопающиеся на нёбе, с каждым глотком возвращала к жизни концепцию здорового пофигизма. В конце концов, они сами сказали: он, Толик, больше не подстраховочный вариант, а значит, кое-чего он для них стоит, и его уж точно не грохнут на месте всего лишь за опоздание. И вообще, в клинику он направляется не выполнять их приказ, а по собственной инициативе, чтобы переговорить со Старом. Поняли, вы, грантодатели хреновы?.. сколько там осталось от вашего гранта…
На бутылке погасли блики, и Толик вскинулся, расплескав на футболку ледяную пену.
— Я вижу, вы торопитесь, — сказал, улыбаясь, желтоглазый дракон. — Полетели?
…Кстати, чешуя у них оказалась теплая и приятная на ощупь, словно тисненая кожа. А он думал — холодная и склизкая.
На вопрос о номере палаты Сергея Старченко милая девушка в окошке не ответила, а потребовала подождать. Нормально?! После того как он судорожно одевался в номере, после раскаленной набережной, после полета на драконьей спине… ну, полет еще туда-сюда, в нем присутствовал-таки элемент перфоманса. Ладно-ладно. Толик решительно нацелился на окошко, проговаривая про себя вступление к импровизированному тексту. Осторожно, ненормативная лексика.
Тут они и позвонили.
— Не ругайтесь с персоналом, Анатолий, — как ни в чем не бывало попросил знакомый голос. — Палата номер триста шестнадцать. Третий этаж. Без резких движений, но в темпе. Удачи.
Они его недооценивали. Проникнуть к нужному месту, минуя сторожевые медицинские посты, было делом техники, давным-давно отполированной до блеска: сложнее назвать с ходу место, куда он, Толик Бакунин, не смог бы запросто проникнуть. По правде говоря, заглядывать в первую попавшуюся сестринскую и тырить с вешалки белый халат было необязательно, он проделал это исключительно из любви к искусству, в который раз пожалев об отсутствии Машки с фотоаппаратом.
Однако уже возле двери Толик притормозил. И выдал шепотом себе под нос невысказанное регистраторше в окошке.
Там, в палате, кто-то уже был. Вообще, создавалось впечатление, что там засела целая толпа, галдящая вразнобой мальчишескими голосами. Общая палата? Да нет, быть не может, в такой крутой клинике наверняка одни лишь отдельные номера с персональным унитазом каждый. Значит, к Стару пришли. Те, кто сегодня не проспал. В принципе, Толик догадывался, кто именно.
Опять не дадут нормально поговорить. Дежа вю, блин.
Застрял в нерешительности, барабаня пальцами по косяку. В интересах его собственного расследования стоило, пожалуй, подождать в коридоре, пока эта шайка-лейка уберется. Но господа грантодатели, если он их правильно понял, требуют, чтобы он вломился в палату уже сейчас. Вламываться?.. или только после того, как они пнут его, позвонив еще раз?.. Или — не входить даже тогда?
Почему-то в последнем варианте совсем не чувствовалось концепции героизма. Хотя она, без сомнения, имела место быть. За дверью по-прежнему галдели, но он не мог разобрать ни отдельных голосов, ни тем более слов.
И вдруг донеслось внятное:
— Структура.
Звучный женский голос.
Она.
Толик напрягся. Доводы «за» и «против» быстренько рассчитались на первый-второй и совершили построение в две шеренги. Если остаться ждать за дверью, пока объект выйдет, то ему, Толику, достанется либо она, либо Стар. Если войти — получаем обоих сразу, правда, с нагрузкой. Но обоих, а не кого-то одного. Элементарный расчет.
Медленно повернуть ручку. Двери здесь, понятно, не скрипят. Проникнуть внутрь если и не совсем незаметно, то хотя бы ненавязчиво. Кивнуть от входа тем из них, кто все-таки обернется: продолжайте, не обращайте на меня внимания. Я подожду. Послушаю.
Никто не обернулся.
— …ни в коем случае, Дмитриев. Не советую иметь с ними что-то общее.
Он видел ее со спины: черный узел волос верхом на белом конусе накидки для посетителей. Эстетика, блин; Машка бы протащилась, честное слово. Ладно, забыли. Он, Толик, справится сам.
— Да я ж и не собираюсь, Ева Николаевна, — между тем оправдывался Бейсик. — Только для того, чтобы держать руку на пульсе. Отследить, действительно ли они упустили вас из виду…
— Так прям они тебе и доложатся, — хохотнул Открывачка.
Толик поискал глазами Стара. Разглядел элементы навороченной кровати, едва заметной — белое на белом — за пятью белокрылыми спинами: объект, трое пацанов и еще какая-то малолетка на табурете с ногами от шеи… то есть ноги, понятно, у малолетки. Однако. Похоже, Стар и в больнице не теряет времени даром.
Но он молчал. Невидимый и неслышный. Как будто его вовсе здесь не было.
Снова заговорила объект:
— Дело даже не в этом. Ты неплохо придумал, Виталик. Цивилы в Исходнике — и те предлагали мне что-то похожее, а они ведь профессионалы. Но, ребята, оценивая мою ситуацию, вы с ними совершаете одну общую ошибку.
— Мы с цивилами? — уточнил Воробей.
Бейсик и Открывачка на него шикнули.
— Вам почему-то кажется, будто у меня неприятности… нет, не так, это как раз правда, — она усмехнулась. — Вам кажется, что меня нужно спасать, помочь мне бежать, скрыться… Что я жертва. А на самом деле всё наоборот. Я прибыла в Срез, потому что у меня тут есть кое-какие дела. И не могу уехать, пока их не закончу.
— Понимаю, — кивнул Бейсик. — Вы ищете убийцу, да?
И оглядевшись по сторонам, разъяснил остальным гоном снисходительного экскурсовода:
— Убийцу Лилового полковника.
Толик подался вперед. Воробей оглянулся и, ничуть не удивившись, кивнул ему через плечо. Осмелев, Толик подошел еще ближе и в просвет между спиной Открывачки и ногами девчонки наконец увидел Стара. Н-да. Опять до ужаса не хватало Машки. Чтобы потом свести рядом две фотки: здоровенный, загорелый пацан на скамейке — и почти бескровное, угловатое лицо из-под простыни. Белое на белом. Класс.
Сглотнул. Снова накатило мерзкое чувство натирающих плавок в паху. Да нет, что за понты, с каких это пор за настоящий профессионализм должно быть стыдно?..
Стар его не видел. На всякий случай Толик отступил подальше за чужие спины.
Пауза слегка затянулась.
— Да, — наконец ответила объект.
Со своего места он смотрел на нее в четверть оборота: волосы, ухо, линия шеи и лица, краешек ресницы. Чуть развернулась — полупрофиль — и Толик уловил направление ее взгляда. А также ответного. Если б Машка щелкнула с этого ракурса, можно было бы провести между их глазами линию, тонкую и прямую, как хороший пиар-ход. И, блин, вышло бы куда убедительнее, чем художества Длинного в фотошопе на снимках с ее дня рождения…
И вдруг Стар заговорил:
— Не надо, Ева Николаевна, — негромкий, но ровный голос. — Я знаю, кто это был. Я видел их тогда возле вашего дома. Но ведь их всё равно уже… Бейсик прав, вам лучше вернуться в Исходник.
Было секунды три тишины.
— Ну ни фига себе, — сказал Открывачка.
— Мог бы и раньше сказать, — проворчал Бейсик, явно уязвленный в своей монополии на всезнание.
— Я говорил, — возразил Стар. — Еще тогда, когда мы их встретили в парке. Что это они. Я сразу узнал тех троих…
— Ни хрена ты не говорил, — перебил Воробей.
— Тихо все!
Ее голос прозвучал, словно колокол. Все не то что заткнулись — замерли, съежились, чуть ли не пригнулись, даже Открывачка Наверное, она была хорошей училкой, подумал Толик не без уважения. С железной дисциплиной в классе.
— Рассказывай, Сережа. Только не волнуйся. Не торопись.
Не торопись, мысленно повторил за ней Толик. В гробовой тишине было как-то стремно включать диктофон. Пришлось это сделать чуть позже, на первых звуках голоса Стара, что, впрочем, было не принципиально.
— …ждал. И тут подъехали они. Смуглые, заметные; это в Срезе таких немерено, а там… короче. Начали ходить туда-сюда, заглядывать в подъезды. Когда подошли к вашему, я поднялся на площадку и встал за углом, а они стопорнулись внизу, где списки жильцов. Читали по складам… И вдруг один тыкает пальцем: «Роверта-Роверта — Анчарова!» — и еще ругнулся, кажется, по-ихнему…
— Непереводимая игра слов, — пробормотал Бейсик. Никто, кроме Толикова диктофона, его не услышал.
— Они вышли, я тут же спустился. И увидел, как они достали из машины сверток и подбросили в бак перед вашим подъездом… Я думал — бомба. Не знал, что мне делать. Бежать, звонить в милицию или цивилам… но вы же могли в любой момент вернуться! Решил дождаться. А тут — бомж. И оказалось, это…
— Мундир, — почти беззвучно произнесла объект.
— Теперь понимаете? — спросил Стар еще тише, и Толик забеспокоился, возьмет ли диктофон, все-таки приличное расстояние.
Правда, главное он уже записал. Хоть сейчас выкладывай на сайт и развешивай по Сети сенсационные баннеры. Толик выключил диктофон. Моментом — в пункт телепортсвязи, надиктовать Длинному текст, фотки с бомжем уже на сервере, супер!!! И пошли бы подальше все самозваные грантодатели с их нелепыми претензиями и высосанными из пальца угрозами…
— Понимаю, — сказала объект.
Блин. По их указаниям, он ведь еще должен продолжать ее окучивать. И на фига, спрашивается? — если с убийством Лилового полковника всё ясно? Правда, не совсем ясно с его наследством, уточнил Толик. Если тех, кто убил старика, благополучно замочили при штурме… Ладно, подождем.
— Анатолий?
Она только теперь заметила его.
— Что вы здесь делаете?
— Пришел навестить приятеля, — он как можно непринужденнее шагнул вперед. — Привет, Стар. Смотрю, ты слегка расклеился…
Обернулся через плечо и совсем уж внаглую бросил:
— А вы? А то я даже сразу вас не узнал, Ева.
Она смотрела на него в упор. Насквозь. За те несколько дней, пока они не виделись, объект изменилась едва ли не разительнее, чем после прибытия из Исходника в Срез; а ведь тогда Машка, помнится, даже не поверила, что это именно она, училка, синий чулок, старая вешалка…
Старая вешалка. Синий чулок. Училка. Фригидная бабуля… Прежние мантры категорически не помогали, сколько Толик ни твердил их про себя, стараясь во что бы то ни стало выдержать ее взгляд.
Сорвался, сморгнул, опустил глаза.
— Вы знакомы, Сережа?
Если Стар сейчас начнет распространяться, что познакомились они позавчера, что накануне он, Толик, полдня ходил за ним по пятам, а потом, возле бассейна… блин. Она пошлет его подальше, и грантодатели неслабо обломаются.
Но Стар, похоже, устал. Сказал только:
— Да.
Объект кивнула. Снова посмотрела на Толика, но уже обычным человеческим взглядом:
— Сергей Старченко учится в моем классе. Вы всех ребят знаете, Анатолий? Тоже мои ученики: Виталик Дмитриев, Саша Бушняк, Игорь Воробьев, Катя Андреева. И еще одна наша девочка, Марина Круцюк… она погибла. Там, во время штурма, вы, наверное, слышали. Сегодня вечером мы все вместе возвращаемся в Исходник на ее похороны. Кроме Сережи, конечно.
— И кроме меня.
Толик недоуменно повернул голову. До сих пор малолетка с длинными ногами сидела тихо и пришибленно, с успехом изображая деталь больничного интерьера. Ее неожиданный голос как-то даже выбился из стиля и уж тем более прозвучал совсем не в тему. Толик предпочел бы не отвлекаться.
Но объект, конечно, тут же переключилась на нее:
— В чем дело, Катя?
Малолетка втупилась в пол:
— Ни в чем. Просто я не поеду на похороны Марисабели.
— Почему?
Длинноногая девчонка съежилась еще сильнее. Шевельнула губами, как будто хотела что-то сказать и передумала. Зыркнула исподлобья сначала на учительницу, а потом, если Толик правильно уловил направление взгляда, на Стара. И вдруг резко вскинула голову:
— Потому что это я ее убила.
Мы там были, папа.
Я все-таки уговорила Мишу взять меня с собой. Он долго отказывался: огромный риск, полная, по сути, неизвестность: до сих пор ведь в опытах участвовали только драконы, и половина из них так и не вернулась. Я возразила: не возвращались только дикие, все опыты с инициированными прошли успешно. Миша сказал: подумай, у нас ребенок. Но это был с его стороны запрещенный прием, он сам понимал. И в конце концов я полетела с ним. В Пещеру привидений.
В пещере всё очень изменилось с тех пор, как мы с Мишей последний раз туда спускались. Оптиграфическая аномалия, как ты, наверное, знаешь — чисто природный феномен, повлиять на нее искусственно невозможно в принципе. Пока «наша отражалка» (Миша так говорит, и надо слышать его интонацию), к счастью, не понижает фокусности, то есть в обозримом будущем свернуться не должна. Однако повысить ее фокусность мы не можем, а потому все силы брошены на интенсификацию тезеллитового компонента. Я понятно пишу? В смысле, пещеру буквально облицевали тезеллитом. В сумме с природными залежами это дает такое высокое поле, что без специального костюма там нельзя находиться. Миша говорит, это пустяки, дело техники: ничего не стоит оборудовать защитную капсулу с салоном повышенной комфортности, как у тебя в телепорту. Резонанс достаточно сильный, чтобы оперировать совокупной массой до трехсот пятидесяти килограммов; кстати, потому и драконов для эксперимента подбирали помельче…
Перечитала предыдущий абзац: ужас. Хорошо, что я не собираюсь тебе этого отправлять. Но всё равно: еще немного — и начну писать формулы в столбик. Зачем? Чтобы показать, какая я умная? Мол, все-таки выучила теорию, прониклась, разобралась! Или оставить подробную инструкцию для всех желающих повторить наш эксперимент? Тоже бессмысленно. Хотя бы потому, что желающие, да и кто бы то ни было вообще, вряд ли станут читать мои письма.
Поэтому перехожу сразу к главному. Не как это было сделано — а как это было. Комфортная капсула пока существует только в Мишиных мечтах, поэтому мы просто держались за руки. И…
Не знаю даже, какими словами описать. Миша говорит, по ощущениям практически тот же телепорт. Так что ты, папа, наверное, поймешь… хотя когда ты последний раз пользовался телепортом? Иногда я думаю: а ты вообще хоть раз в жизни был в Срезе?
Вечно я отвлекаюсь.
Не было ни движения, ни времени, ни света, ни звуков, только жар от тезеллитового поля, но ведь его, когда оборудуют капсулу, тоже не будет… И еще Мишины руки. Твердые и совсем сухие — а мои вспотели, и я всё время боялась, что они выскользнут, что расцепится наш замок, единственная прочная вещь в мире… вернее, межмирье… неощутимом, непознаваемом.
Исходник и Срез. Так странно: как я могла, как мы все могли всерьез думать, что это — всё? Двойная симметричная структура миров, по принципу «черное-белое», «день-ночь», «мужчина-женщина», — так мне объяснял сеньор Ричес. Красиво, но невероятно наивно. А Миша говорит, что с того самого момента, как узнал о существовании Среза, он не сомневался, что срезов должно быть несколько. Много. Бесчисленно. По его гипотезе, они существуют не параллельно, обособленно друг от друга, — а последовательно соединены в одно нескончаемое ожерелье…
Теория Множественных срезов. Теперь, когда мы проверили ее на практике, Миша опубликует, наконец, свою монографию. Там все написано. И, знаешь, куда более доходчиво и по-человечески, чем я пыталась изложить в начале письма.
А тот, другой Срез, куда мы попали… не знаю. В первый момент показалось, будто ничего не изменилось. Нет, внешние различия сразу бросились в глаза: зима, заснеженная равнина, ни гор, ни моря… Но, как бы тебе объяснить, всё это мелочи. От другого, принципиально иного мира ожидалось чего-то большего. Такого, о чем не помыслишь, чего не нафантазируешь заранее. Наверное, у первооткрывателей Среза было точно такое же чувство. Ведь наш Срез, он по большому счету тот же Исходник, правда?
На редкость условное и самонадеянное название — Исходник…
А вообще-то я пытаюсь лукавить. Смотреть на всё глобально, по-философски… наверное, смешно получается. На самом деле всё было: изумление, потрясение, восторг! Я же никогда в жизни не видела столько снега! У нас в Срезе снег — в лучшем случае белый пушок с утра на земле и ветвях деревьев, редко когда он дотягивает до полудня. А тут — бескрайняя-бескрайняя белая равнина. И только цепочка драконьих следов, короткая, до взлета…
Страшно было ступить. Так ровно и, наверное, глубоко… Но Миша, оказывается, взял нам с ним, кроме теплой одежды, еще такие забавные длинные узенькие дощечки для ног, две пары, и к ним две палки с кольцами и остриями на концах. Стоять на них у меня еще получилось, но когда попробовала шагнуть, сразу зарылась носком доски в снег и полетела вверх тормашками. Мы так смеялись!.. Потом Миша показал, как на них ходят, я прошла чуть-чуть очень даже. А когда разворачивалась назад, на снегу остался цветок, похожий на тот лечебный, с плоскогорья, где теперь разработки…
Вот и всё. Какова научная ценность нашего эксперимента? — по-моему, так никакой. Мы даже и не пробовали начать какие-то исследования того Среза, даже ничего толком не видели, всего лишь прошли с десяток метров по снегу. Миша против: он говорит, первый опыт по перемещению человека между Срезами — само по себе событие историческое. Раньше, я уже писала, сюда направляли одних драконов.
Мы недавно беседовали об этом с Драго. Я говорила: использовать драконов для опытов аморально, особенно после того, как первый из них не вернулся. Была уверена, что Драго со мной согласится. А он вдруг сказал: а может быть, им там хорошо?
Теперь я думаю, да, может быть.
Мне самой было там хорошо. В том мире даже мысли не возникало о разработках, конфликтах вокруг них, твоих и наших с Мишей проблемах, последних инцидентах, группе «Блиц»… Только искры на снегу, синее-синее небо и одно общее облачко от нашего замерзшего дыхания…
Пишу и вру. Не тебе, так себе самой. Возникнут они, эти мысли, никуда не денутся. Не просто же так все множественные срезы среди разработчиков уже сейчас называются коротко, одним словом — Ресурс.
Ты сам понимаешь, папа.
ГЛАВА V
Объявили телепорт на восемнадцать сорок пять. Все-таки она рано пришла. Мальчишки, конечно же, прибегут впритык. Но, с другой стороны, так даже лучше.
Эва заказала еще капуччино; в телепортах всегда хороший кофе. В ожидании заказа принялась разглядывать бегущие огни табло на стене, ненавязчиво повернувшись в профиль к окну. Мерзкое ощущение — когда чувствуешь виском взгляд в лучшем случае фотообъектива, если не дула с оптическим прицелом. Когда почти веришь, будто сама себе его внушила, это чувство. И почти наверняка знаешь, что нет.
Зал после двух-трехминутной пустоты стал снова заполняться людьми, пассажирами следующего телепорта. Мальчиков по-прежнему не было. Сто процентов, кому-нибудь из них придет в голову идея искупаться напоследок, а в море трудновато следить за временем, и в телепорт все трое прискачут с мокрыми волосами, торчащими в стороны, и языками на плече. Но успеют. Таким, как они, всегда везет.
Главное, что удалось отправить Катю. На какое-то время это вообще сделалось важнее всего, отодвинув на второй план, словно ненужные бумаги в конец письменного стола, все другие задачи и цели. С того момента, как она вскочила и, в последний раз глянув на Сережу, бросилась бежать по больничному коридору. Никто из ребят, кажется, не успел переварить того, что она сказала. Сама Эва успела только скороговоркой уточнить у мальчишек время телепорта. Девятнадцать ноль четыре. А сейчас уже почти без пяти. Может быть, она ошиблась или забыла? Не должна была, нет.
А Катя сорок минут подряд неудержимо плакала, уткнувшись лицом в загипсованную руку, и говорила, говорила — сначала совсем бессвязно, чуть позже из обрывков фраз между всхлипываниями стало возможно составить картинку, абсурдную, нелогичную и пронзительную, как все несчастья и преступления юности. Которые никак нельзя принимать всерьез. Но и не всерьез — никак…
Она, Катя, знала, что прыгать ни в коем случае нельзя. Она и не прыгнула, и Марисабель не прыгнула тоже, но она-то думала, даже больше — надеялась! — что та прыгнет… И застрелили другую девочку, Славку, здесь ничьей вины нет, Славка сама придумала бежать через окно, а Марисабель ничего не могла придумать, потому что дура, но она же не виновата, что дура… И ее не убили еще тогда по чистой случайности, ведь она, Катя, промолчала, заранее решив: пожалуй, так будет лучше. Она была… разочарована, когда Марисабель не прыгнула. И потому…
Эва сидела в ее палате еще часа полтора, не меньше. Осторожно, будто тонкую нитку, по миллиметру вытягивала из нее ни на чем не основанное, но тем не менее настоящее, глубокое и искреннее чувство вины. Которое возникло бы и на более ровном месте. Она, учительница, хорошо знала, в чем корни этого чувства. У нее на глазах несколько лет подряд вызревало девчоночье противостояние, очевидное даже до того, как сфокусировалось на одном и том же…
Сережа.
Тот последний Катин взгляд был способен прожечь насквозь, как лазерный луч. Но вряд ли он что-то заметил. Мальчишки никогда не замечают. А вот девочка — если она б не была с такой страстью погружена в свою вину, то непременно уловила бы, на кого он смотрит и как… и тогда у нее, Эвы, уж точно ничего бы с ней не вышло.
Пришлось еще отвлекаться на врача, потребовавшего освободить палату в самый неподходящий момент, потом долго разговаривать в вестибюле с Катиным отцом, не менее непонятливым, чем медицинский персонал, лично проконтролировать выписку. Найти для девочки напоследок слова, которые, Эва надеялась, не дадут ей передумать, наделать глупостей по дороге до телепорта. По правде говоря, она и сейчас не была до конца спокойна. Но это уже слишком. Не стоит.
Телепорт на восемнадцать пятьдесят восемь снова очистил зал. Эва залпом допила капуччино. Выглянула в окно — анфас посреди мишени — закусила губу, не давая себе вздрогнуть. И увидела их: разумеется, мокрых, разумеется, несущихся очертя голову, размахивая спортивными сумками. Слава богу.
Когда, проводив Андреевых до выхода из клиники, Эва снова поднялась на третий этаж, Сережа спал. Так ей сказала дежурная медсестра. К нему никого не пускали. Даже не попрощалась. Жаль.
Они ворвались в зал. Эва призывно махнула рукой, но подниматься навстречу не стала. Они должны подойти. Она должна остаться у окна. Их должны увидеть вместе.
Четыре минуты до телепорта. Хорошо.
Претендент по имени Анатолий, самый безобидный на вид, но и самый трудноопределимый из всех, не дождался ее в вестибюле больницы, хотя и должен был — по законам жанра. Дежурная на регистрации вроде бы вспомнила его по описанию, но затруднилась уточнить, когда он ушел. Странно, что он вообще приходил. Во-первых, никак не мог он быть Сережиным другом. А с другой стороны, никак не мог знать, что застанет в больнице ее, Эву, — именно тогда. Или ему просто повезло?
Так или иначе, он услышал всё, что нужно. Всё, что нужно ей. Включительно со временем телепорта.
Девятнадцать ноль две. Экстремально даже для непредсказуемого Дмитриева и второгодника Бушняка, не говоря уже о Воробьеве.
Подлетели, пыхтя, как три замученных саксофониста:
— Ева Никола…
— Уже?..
— Нас ждете? А мы…
— Не опоздали, да?!
— Идемте быстрее!!!
Встала, ненавязчиво тесня троицу от окна. Только ее силуэт — на прощание. Если, конечно, не… если ее так просто отпустят. Впрочем, почему бы и нет? Они, претенденты, знают, что у нее есть уважительная причина для визита в Исходник. Они много чего знают. И уверены, что она вернется.
Ребята заспешили в сторону раскрытых, как у вареного моллюска, створок телепорта. Быстрее всех Бушняк, за ним Воробьев. Виталик Дмитриев поотстал, по-джентельменски взял ее под локоть и вдруг спросил:
— Ева Николаевна, а где ваша сумка?
— Я же ненадолго, без вещей, — ответила отрывисто, не в такт.
— Ага.
На мгновение она поймала его взгляд: искоса, из-под низу, чуть не из-за оттопыренного малинового уха. В этом взгляде было: понимание, одобрение (впрочем, с оговорками), легкая насмешка. Удивительный мальчик. Структура его не получит. Она, учительница — бывшая, но разве это что-то меняет? — сделает всё, чтобы такого не допустить.
Воробьев и Бушняк уже заняли места в креслах телепорта. Дмитриев отступил немного в сторону, давая ей дорогу; в этот момент Эва шагнула назад и легонько подтолкнула его в спину: иди. Садись в кресло и ни о чем не спрашивай. Ты умный парень, ты сам, сопоставив и проанализировав факты, сделаешь выводы. И объяснишь остальным — если посчитаешь нужным.
Поехали, ребята. Слава богу, с вами разобралась. Счастливого телепорта.
Створки схлопнулись, будто гигантский моллюск внезапно ожил. Эва распласталась по одной из них и стремительно, как ртуть, перетекла к ее основанию, где очень кстати ветвилась в огромной вазе декоративная акация. Присела за вазой на корточки; цепляясь за шипы, стащила белый костюм и повязала поверх купальника парео. Отработанный, прямо-таки родной уже способ. Переждать несколько минут, до прибытия телепорта из Исходника. Выйти, смешавшись с толпой. Должно получиться. Стоп, темные очки. Какая маскировка без очков…
Когда она вышла на улицу, уже темнело. Освещение здесь было далеко не такое яркое, как на набережной; хорошо. На площадке перед телепортом толпились пассажирские драконы, дикие с погонщиками, а инициированные сами по себе, со светящимися логотипами фирм-перевозчиков. Взять инициированного. С драконами всегда легче договориться, чем с людьми.
О чем договариваться, решим уже в небе.
— Повыше, — попросила она, и дракон, понимающе кивнув, энергично заработал крыльями под острым углом. Стоячий знойный воздух превратился в прохладу и ветер.
Ей тоже необходимо сейчас же, немедленно — перевоплотиться, сменить роль, стать другим человеком. Не в первый раз за эти дни; но до сих пор оно выходило само собой. Как легко и мгновенно она сегодня утром снова превратилась в учительницу, Еву Николаевну, для которой не было и не могло быть ничего важнее, чем эти непутевые ребята, оставленные без присмотра и успевшие натворить бог знает что… Они и сейчас — на первом плане, заслоняя собой всё. Мертвая Марина. Катя, не находящая себе места от любви, ревности и вины. Виталик, попавший в поле чужих интересов… И Сережа.
О них надо забыть.
Впрочем, о Сереже — нет. Она может позволить себе роскошь помнить о нем, вернее, о том, что он рассказал. «Идущие в пламя» — значит, это они подбросили отцовский мундир под ее подъезд. И они же позвонили ей через некоторое время, надеясь на ее реакцию, ожидаемую, так хорошо подходившую для их целей… Пока всё совпадает. Сандро и его товарищи хотели, чтобы она, Эва Роверта, знала: отца убили.
Вот и удалось выговорить. Хотя бы про себя. Но — удалось, и теперь будет легче.
«Идущие в пламя». Экстремисты, молодые и не очень, жестокие и наивные, романтичные и беспощадные. Чего они добивались? Реставрации режима Лилового полковника, о котором знали в своем большинстве понаслышке, но четко ассоциировали с величием и процветанием Родины. И, конечно, доступа к Ресурсу — слабо представляя себе, что это такое. Отец и слышать о них не хотел. В те считанные разы, когда этим ребятам удавалось прорваться к нему сквозь кордоны цивильных спецслужб, — безжалостно высмеивал и спускал с лестницы.
Возможно ли, что однажды… Они рисковали головой — и были встречены в штыки, они ждали обрести духовного лидера — а нарвались на желчного старика, давно разочаровавшегося во всех на свете идеалах… Могли?!
Могли. Особенно если вспомнить, что они натворили потом. Убить в порыве жгучей обиды и благородного гнева — вполне. Но фальшивый мундир, инсценировка самоубийства, а затем циничное обращение к ее, Эвы, дочерним и патриотическим чувствам… нет. На такое претендент по имени Сандро способен не был. И другие, такие как он, тоже. Никогда они не посмели бы настойчиво обращать ее внимание на убийство, если бы сами совершили его. У них было понятие о благородстве, своеобразное, но незыблемое.
Даже Структура, которая, по словам Фроммштейна, контролировала их действия с терактом включительно, без сомнения, делала на него поправку. Она могла подвигнуть этих ребят на безумие, преступление, смерть, но не на подлость.
Сережа ошибся. «Идущие в пламя» отца не убивали. Собственно, потому она до сих пор здесь, в Срезе… в этом Срезе.
Дракон выровнялся; огромные звезды, летевшие в лицо, снова заняли законное место над головой. Заметно похолодало, Эва обхватила руками плечи, символически кутаясь в невесомое парео. Ничего. Она должна привыкать к холоду.
— Куда теперь? — спросил дракон.
— Туда, — она махнула рукой в сторону горизонта. — Полетаем над морем.
— Может быть, немного снизиться? Вам будет теплее.
— Не надо.
Идем дальше. Раз уж она вспомнила о Структуре… Грязную работу Структура вполне могла выполнить и сама. Отец не подчинялся Структуре, сказал Фроммштейн. Значит, его пытались себе подчинить… а она, Эва, ничего не знала. Похоже на отца. Никогда он не рассказывал дочери о том, что по-настоящему принимал всерьез.
Но если они, исчерпав все прочие методы воздействия, приняли решение… Тогда у них должен был быть четкий, безотказный план дальнейших действий. Когда организация такого уровня готовит операцию заранее, она проводит ее чисто. Как случилось, что Структура, имея безусловную фору по всем направлениям, допустила весь этот хаос с претендентами и террористами, до сих пор, по сути, ничего не добившись?
Как они могли пойти на убийство, зная, что не обладают достаточной информацией по Ресурсу? Понадеялись на альтернативный источник, который считали гарантированным? На ее письма?.. или на нее саму?
Возможно, им спутали карты цивилы. Последние двинулись ва-банк, сделав смерть отца публичной, достоянием общественности. И, кстати, именно они с самого начала приложили максимум усилий к тому, чтобы она, Эва, попала в Срез. Они хоронили отца в фальшивом мундире… и, наверное, могли бы ответить на вопрос, до или после его смерти пропал настоящий. В обоих случаях, именно у цивилов была самая простая возможность совершить эту подмену. И множество других возможностей: от доступа к ее письмам — до…
Решение устранить отца могло быть принято и на государственном уровне. Версия, ничуть не хуже и не лучше других. По крайней мере, она объясняет множественные нестыковки и накладки: на государственном уровне без таковых никогда не обходится.
И что теперь?..
— Я разворачиваюсь, — сказал дракон. — Дальше частные владения.
Эва всмотрелась в далекие огоньки внизу: неужели вилла Фроммштейна?.. конечно, у кого еще могут быть частные владения в интернационализированном Срезе. Далековато залетела. По-видимому, все оставшиеся деньги пойдут в уплату услуг дракона. Но это уже не столь важно. Она не собирается задерживаться здесь. Она просто не имеет такого права — если не хочет, чтобы кто-нибудь из претендентов всё же добился с ее помощью своей цели. Сейчас, когда удалось обрезать все хвосты, ни в коем случае нельзя рисковать.
Жаль, что Сережа не оказался прав. Если бы смерть отца можно было и вправду взвалить на совесть «Идущих в пламя»…
Структура или цивилы?
Цивилы или Структура?
А ведь она в любом случае ничего не смогла бы поделать. Даже если бы узнала точно. Какое тут может быть возмездие — в отношении государственной спецслужбы или международной организации? Максимум, что ей доступно — высказать правду в лицо соответствующему претенденту.
Высказать в лицо? Кому? Она так и не уверилась до конца в принадлежности каждого из них. Ни того, который исчез, и неизвестно, жив ли, увидятся ли они когда-нибудь снова. Ни того, которому, наоборот, позволила приблизиться настолько, насколько нельзя допускать, имея дело с претендентами… но ведь она не уверена на все сто, что он претендент.
Впрочем, вопрос даже не в этом. Вопрос гораздо проще: зачем?
Она может наказать их — тех, кто стоит или не стоит за этими двумя конкретными мужчинами — куда больнее и беспощаднее. Навсегда лишив их того, на что они с такой страстью… претендуют.
Ресурса.
Она давно на это решилась. С самого начала, со дня своего рождения, когда Сережа подарил ей путевку в Срез. Жаль, что так и не выйдет с ним попрощаться… А может быть, прямо сейчас взять да и скомандовать дракону завернуть в город, прямо под окно клиники?.. Стоп.
До каких пор она будет выдумывать для себя самой всё более убедительные поводы, чтобы хоть ненадолго, но — остаться?!
Наклонилась к самой чешуйчатой шее. Ветер не унесет ни полслова:
— Летим на поселок разработчиков. Там я укажу коттедж, сойду на минуту, подождешь с расправленными крыльями. Потом огибаем Гребневой хребет… ты хорошо знаешь окрестности? Я не уверена, что сама сориентируюсь в темноте. Нужно будет найти одно место, там бухта, дерево на обрыве и вертикальная расщелина…
Дракон обернулся на лету и понимающе кивнул:
— Пещера привидений.
— Не может такого быть, — повторил человек. — Ты что-то перепутала. Ты ее упустила.
Мобилка отозвалась жалкими оправданиями, теми же самыми, слово в слово; не в силах выслушивать их еще раз, человек уронил руку с трубкой. Посмотрел вдаль: вечернее море поблескивало лиловыми искрами, гаснущими на глазах, склон горы стал глухим и сине-черным, как задник виртуальной телестудии. На берегу горел костер, вокруг него сидели жители кемпинга, обнявшись по двое-трое, склонив головы друг другу на плечи. Всё бросить — и туда, к ним, к костру…
Человек усмехнулся и снова поднес к уху мобилку. Девчонка уже не оправдывалась. Спрашивала, что ей делать дальше.
— Что хочешь, — бросил он.
Она удивилась. Или обиделась. Наверное, надеялась, что она всё еще ему нужна.
Все-таки Структура развращает. Приучает к мысли, будто вспомогательную работу всегда выполнит кто-то другой, более того — выполнит ее хорошо. А потом удивляешься, внезапно осознав разницу между безымянными профессионалами, тщательно подобранными Структурой, — и первой встречной дилетанткой. На что он вообще рассчитывал, беря ее с собой?
Делая свою игру, нельзя полагаться ни на кого. Потому что единственный профессионал, пребывающий в твоем распоряжении, — ты сам. Жестко, но достаточно просто. Пора усвоить.
В трубке уже частили короткие гудки. Наверняка девчонка прервала разговор эффектно, на фразе резкой и шумной, как хлопанье дверьми. Даже где-то жаль, что он ее пропустил. Человек повесил мобилку на пояс. Времени в обрез. И он один.
Уверенно прыгая по невидимым в темноте камням и скалам, человек спустился к морю. Какая-то патлатая фигура, обернувшись, помахала ему от костра; ответил. Славные они все-таки ребята. Признают за каждым право на собственные странности и ничему не удивляются. А с другой стороны, что тут странного, если кому-то захотелось порыбачить ночью?.. или просто выйти на катере из бухты…
Катер стоял в скальном гроте, как всегда. По-ночному бескрылый, куцый, словно недоделанный. Ну, аккумулятор там, конечно, тезеллитовый, не надо рассказывать байки про солнечную энергию. Человек отвязал швартов и приготовился прыгнуть на палубу; в последний момент поскользнулся на влажном камне и по пояс провалился в теплую темную воду. Ч-черт!..
Заводя мотор, глянул напоследок в сторону костра. Вряд ли симпатяги в лохмотьях и фенечках увидят когда-нибудь еще свою калошу. Если всё действительно обстоит так, как ему кажется. Нет: так, как он знает точно, потому что просчитал, вычислил, проанализировал, сопоставил, выкристаллизовал выводы. Потому что — профессионал.
Не могла она вернуться в Исходник. Женщина, которую он изучил от косточки на щиколотке до причудливого завитка ушной раковины. Разложил, словно криптограмму, на отдельные символы, расшифровал, снова сложил воедино и прочел — почти до конца. Но прочитанного должно хватить. Если он ошибся, если она все-таки поддалась, позволила себя уговорить, нарисовала самой себе какие-то иные ценности и приоритеты, если самое главное в ней вовсе не то, что ему удалось разгадать, — тогда всё кончено. Конец его одиночной самодостаточной игре. Конец всему.
На малом ходу, почти без плеска он обогнул выступающую в море скалу и, уже невидимый с берега, дал максимальную скорость. Катер вскинул нос и понесся вперед практически без осадки, оставляя за собой на воде тонкую светящуюся вилку. Теплый ночной воздух сменился свежим ветром, мокрую одежду пробрало насквозь. В одну секунду человек продрог, обхватил плечи руками и, выставив катер на автопилот, съежился на корме, поближе к аккумулятору. Однако преобразованная тезеллитовая энергия целиком уходила в движение, горячего игольчатого поля здесь не было, а стучать зубами всю довольно длинную дорогу было бы и непродуктивно, и унизительно.
Вздрогнул, встряхнулся, сбрасывая, будто капли воды, напряжение борьбы с холодом. Выпрямился. Раскинул руки и запрокинул лицо навстречу ночи. У него есть время. Надо всё как следует обдумать.
Он думал о том, что скажет ей и что она ему ответит: многоступенчатый, мультивариантный сценарий, словно разработка компьютерной игры. Нужно предусмотреть всё: до оговорки и междометия, заминки и взгляда, — каждая мельчайшая частичка их будущего разговора может стать решающей. Он знал, что не имеет права на ошибку, — и просчитывал варианты действий на случай, если ошибется. И ее, и своих собственных, это в равной степени важно.
И еще. Впервые за всё время он по-настоящему задумался о том, что будет дальше. Если всё получится. Если он выиграет. У Структуры и у прочих — как она говорит? — претендентов. И в том числе у нее самой. Если бы эта женщина не вела свою игру, она вообще не прибыла бы в Срез. Она тоже надеется выиграть, особенно теперь, когда уверена, будто ей удалось провести всех, заставив поверить в ее отступление, капитуляцию. Смешно. Такие как она не капитулируют ни при каких условиях. Он во что бы то ни стало должен добиться союза с ней. Равноправного. На иное с этой женщиной рассчитывать не приходится.
Выходит, в случае успеха это уже будет их общая игра и общий выигрыш. Максимум, на что он может рассчитывать, — половина. Или?..
Преграда в мозгу, мутная, словно взгляд измученного дракона с набережной. Сознание сопротивляется, блокируя направление мысли. Но он должен. Он обязан проанализировать все варианты. С этим включительно.
Гора по левую руку меняла очертания, поворачиваясь то голым и обрывистым боком, то лесистым, мохнатым, как темная шерсть, то вдавленным внутрь узкой бухты черным провалом. Уже скоро. Выключить автопилот, взять в руки и себя, и рулевое управление. Снизить скорость. Следить за берегом. Не проскочить.
…Темную фигуру на берегу человек заметил сразу. Сгруппированную, сидящую на камне. Точно под вертикальной расщелиной и кривым силуэтом дерева на скале.
Что-то здесь было неправильно.
Он должен был понять сразу же, мгновенно, но сообразил только через несколько секунд, когда катер уже развернулся и до берега было пару десятков метров; профессионал?! Теперь ничего не оставалось, кроме как, ругая себя, плыть дальше, несмотря на осознание ошибки, накладки, прокола. Ни в коем случае не стала бы она вот так сидеть без движения на берегу. Внутри, в пещере, — может быть, при определенных обстоятельствах, — но не здесь. Это не она. Не она!!!
Подплыв ближе, человек разглядел: то вообще была не женщина. Мужчина. Широкоплечий, бородатый. Немолодой. Он поднялся навстречу катеру и приветственно махнул рукой. Оказалось, в этот жест можно вложить бездну иронии.
— Здравствуйте, — сказал он.
Человек поднял с палубы швартов и спрыгнул на камни. К счастью, не потерял равновесия. Ответил сквозь зубы:
— Здравствуйте… коллега.
— По-моему, мы с вами представляем разные структуры.
— С чего вы взяли, что я представляю Стру… какую-то организацию? Я имел в виду другое. Мы с вами коллеги по интересам, не так ли?
— Претенденты, вы хотите сказать.
— В общем, да. Претенденты.
— Где она?
— Вы меня спрашиваете? Я думал…
— Я тоже. Надеялся, что она появится здесь. Вот, жду уже второй час… По-видимому, мы оба ошиблись. Зря вы накричали на вашу девочку.
— Что?
— Зря, говорю, девчонку обидели. Наши люди сообщили то же самое. Телепорт в Исходник, девятнадцать ноль четыре.
— Тоже, значит, не поверили… Подождите, вы что, прослушивали мой мобильный?!
— Служба.
— Срезпол? Хотя вряд ли. Из наших, из цивилов. Угадал?
— Вы вообще догадливый, я в курсе. В вашем досье указано отдельно. Кстати, долго собираетесь числиться в без вести пропавших? А то ведь проходите по нашему ведомству, лишний висяк, оно нам надо?
— Спихните Срезполу. Я все-таки пропал на их территории.
— Плохо разбираетесь в интернациональном законодательстве. Вот если б вы отдыхали в Срезе — тогда легко. Но вы-то здесь работали, Брадай… или как вас там?
— В досье написано.
— Хохмите… это хорошо. В такой ситуации, как наша с вами, ничего не остается, кроме как хохмить на полную катушку.
— По-вашему, всё так безнадежно?
— А по-вашему, нет? Она действительно вернулась в Исходник. Иначе давно была бы здесь.
— Может, ей известно другое место?
— Бросьте, вы же читали ее письма.
— Вы тоже, я правильно понял? Служба?
— Служба. Правда, нам ради них не пришлось никого убивать.
— Представьте себе, и нам.
— «Нам»? А говорили, что никого не представляете… Нелогично, молодой человек. Да и что вы можете об этом знать? В вашей Структуре, насколько мне известно, каждый элемент на своем месте. Инструктаж непосредственно перед заданием и никакой информации сверх того. Я не прав?
— Только не рассказывайте, что у вас по-другому.
— Не до такой степени. Мы же спецслужба демократического государства, а не тайный орден с привидениями. Так значит, решили кинуть своих? Смело, поздравляю. Но, боюсь, вы крупно прокололись.
— Как и вы.
— Как и я. Торчим тут, точно два старых…
— Не могла она вернуться в Исходник. Может, решила выждать какое-то время.
— Может. Собственно, поэтому мы тут и торчим, разве нет, коллега?
— Или все-таки знает другое место.
— Говорю же вам, нет! Пыталась разведать что-то на разработках, но ничего у нее не вышло. Гарантирую.
— И какие у вас, интересно, гарантии?
— Мне тоже много чего интересно. Например, какого хрена ваши подсовывали ей того лысого пацаненка, имея в своем распоряжении целого вас? Не доверяют? Правильно делают, однако… А какого вы сами, нет бы остаться тогда с ней и закреплять успех, поперлись в отель с террористами? А упустить ее в руки Фроммштейна?! Не пойму я ваших методов, ей-богу. У нас всё проще. Нормальная оперативная работа: прямой контакт плюс постоянная наружка, иногда дистанционка по чипу, но здесь не тот случай. Если я говорю, что гарантирую, значит, так оно и есть.
— Допустим. Допустим, она еще придет сюда… Как оно вообще — там?
— Что?
— Пещера привидений? До сих пор всё действует — аномалия, поле, резонанс?
— Что-то я не понял. Опять хохмите или правда не знаете? Н-да, элемент Структуры… не позавидуешь вам.
— И не надо завидовать. У меня такое чувство, будто вы блефуете. Вам самому ничего не известно.
— Зачем же вы тогда меня спрашиваете? Вот она, пещера. Залезайте и проверьте.
— То есть вы уже там были.
— Разумеется, если вы это хотели выведать. Я там был. Вернее, пытался проникнуть со стороны внешнего входа, с галереи, с разработки, из-под воды…
— Даже так?
— Представьте себе. Мы, цивилы, только так и работаем. Мы проверили все пути. Я лично проверял.
— И?
— Думаете, я стал бы вам об этом рассказывать, если бы знал больше вашего?
— Завалено?
— Наглухо. Тоже лазали или догадались?
— Я же догадливый, вы в курсе. Так зачем вы тогда пришли?
— За тем же, за чем и вы. То, что известно нам с вами, неизвестно ей. У нее несколько раз была возможность попробовать и убедиться, но всё время что-то останавливало. Однажды я самолично. Не хотелось, знаете ли, чтобы она потеряла надежду раньше времени.
— А говорите, у вас, цивилов, простые и понятные методы.
— У нас, цивилов, очень разнообразные методы. Возможно, вы еще в этом убедитесь. Вот как раз в данный момент стою и думаю, что мне с вами делать.
— Аналогично.
— Не сомневаюсь. До сих пор мы шли параллельными путями, неудивительно, что и новые задачи перед нами встают одни и те же. Особенно теперь, когда параллельные пересеклись. В Срезе своя физика, почему бы не быть и своей геометрии?
— С геометрией как раз всё просто. Как в любовном романе: треугольник — не лучшая фигура. Мы с вами так мило беседуем только потому, что ее, третьей, здесь нет.
— А если б она была здесь, попробовали бы разбить мне голову о камни?
— А вы — разве нет?
— Нет. Я всего лишь сообщил бы куда следует, что нашелся Федор Брадай, телезвезда, числящаяся в розыске… Это к вопросу о методах. Не забывайте, у меня за спиной вся цивильная служба нашей с вами родины плюс дружественный Срезпол. А вы, как сами же признались, совсем один. И на что вы рассчитывали, когда кидали свою Структуру?
— Как бы это помягче сказать, не ваше собачье дело.
— Ошибаетесь. Это единственное, что меня интересует. Ради чего я вообще разговариваю с вами.
— И ради чего?
— Вы давно разведали, что Пещера привидений обвалилась. И все же решили охотиться за Ресурсом в одиночку. Вернее, вместе с ней. Мы с вами оба читали ее письма; ей известен алгоритм, но место она знает только это. Значит, другое — известно вам. Не из писем, не через вашу Структуру, а из какого-то своего источника… неважно. Важно то, что вы мне его укажете, это место.
— Вы уверены?
— Разумеется. Иначе я прямо сейчас вызываю людей, и вас с почестями доставят к телепорту. Возможно, меня даже повысят в звании.
— Не знал, что в цивильных спецслужбах всё равно цепляют звездочки. И кто вы сейчас? Капитан или уже майор?
— Представьте себе, полковник.
— Символично.
— Да. Но вы уходите от темы.
— Для меня в ней нет ничего интересного. Не вижу, что вам помешает призвать на помощь доблестный Срезпол сразу после того, как я поделюсь ценной информацией.
— Я сказал: укажете. На местности. А когда мы там будем, для меня чье-то еще присутствие станет не более желательным, чем для вас.
— Даже так? А я думал, вы из любви к родине, полковник… Как же ваша служба?
— Не ваше, молодой человек, собачье дело.
— Что ж, наконец-то мы достигли взаимопонимания. Поздравляю, коллега. Однако сами видите: весь наш разговор от начала до конца носит благотворительный характер. Ее здесь нет.
— Пока нет.
— Собираетесь ждать до утра?
— Вы можете предложить что-то другое?
Могу, мысленно усмехнулся человек. У меня своя игра. И мне, в отличие от некоторых, не нужны никакие компаньоны. Кроме нее; но об этом подумаем позже.
Главное — чтобы тот, другой претендент ничего не заподозрил. Ни одного лишнего движения, жеста, взгляда. Не выдать себя даже напряжением в ногах, устойчиво расставленных на широком, надежном плоском камне. Камень, на котором стоит противник, — близко, буквально в двух шагах, — неправильной формы, скользкий, возможно, шаткий. И зубчатое нагромождение скал там, куда враг по законам физики, общим для Исходника и Среза, приложится затылком.
Бросок.
Если бы цивил среагировал мгновенно, это его не спасло бы. Но он непостижимым образом сыграл на опережение, бросившись вперед на долю секунды раньше, и тем самым сравнял шансы. Оба устояли на ногах; сцепившись, некоторое время беззвучно и беспощадно боролись в темноте, а затем, потеряв равновесие, покатились по острым камням и с плеском рухнули в воду.
И тут раздался смех. Резкий, издевательский. Сверху.
Оглушенный падением, смаргивая и отплевываясь, пытаясь сообразить, где находится противник, человек всё же посмотрел вверх. И увидел.
Женщина сидела на искривленной нижней ветке дерева, вросшего в вертикальную скалу. Сидела совершенно по-девчоночьи, обняв одной рукой ствол, запрокинув голову и болтая ногами.
И самозабвенно хохотала.
Здравствуй, папа.
Мы только что узнали. Я заказала телепорт, буду у тебя рано утром.
Держись, это еще не самое страшное.