ГЛАВА I
Она черт-те сколько не спала на скамейках в парке. Пожалуй, еще с неформально-студенческих времен. Лет пять-шесть как.
Но ощущения, в сущности, были те же самые, неплохо забытые. Свежий воздух, удобное предплечье под затылком и запах свободы — с вечера. Собачий холод, ломота во всем теле и мерзкий привкус во рту — с утра. Плюс паника, от которой взвиваешься, как пружина: сперли!!! И отходняк, когда, окончательно проснувшись и ощупав себя с ментовской сноровкой, констатируешь: вроде бы нет, все на месте.
Впрочем, беспокоиться ей было особенно не о чем. Кроме, конечно, сумки с «Никоном», стоившим, наверное, дороже, чем всё остальное по прайсам секс-индустрии Среза. Потому лямка сумки вдвое опоясывала Машино тело, а сама она, засыпая, свернулась вокруг, словно кобра на сундучке с кладом. И ничего, обошлось. В Срезе, говорят, низкая уличная преступность. И потом, на вид — сумка как сумка. А больше с нее, Маши, было действительно нечего взять. Ни денег, ни прочих материальных ценностей. Даже рюкзак со шмотками — и тот, наверное, валяется где-то в Срезполе в качестве вещдока.
Прокатилась, называется, на халяву в Срез. Заработала кучу бабок. И далее по тексту.
Она села, выпрямилась, потянулась, массируя шею и плечи. Ну и куда теперь? Решать проблему в глобальном смысле ломало, и Маша предельно ее конкретизировала: надо чего-нибудь пожевать. В кожаном мешочке-кошельке свернулась пара последних купюр, неприлично мелких: то, что на них теоретически можно было купить, не вызывало энтузиазма. И вообще, есть особенно не хотелось. Хотелось курить, это да. Но сигареты в Срезе поштучно не продают, а самая дешевая пачка тут стоит, как в Исходнике целый блок. Ну его нафиг. Давно пора бросать.
Она со скрипом встала, оправила юбку и зашагала по аллее. Было ужасно рано, как раз то время, когда ночная жизнь уже замерла и расползлась по номерам, а утро еще не началось даже для самых конченых поборников здорового образа жизни. Предутренние сумерки почти рассеялись, но ничего похожего на солнце пока не было. А может, его сегодня и не будет. Небо невыразительно серело сквозь темные кроны. По дорожкам парка сновали дворники на солнечных батареях. Интересно, они заряжаются накануне, что ли?
Маша вышла на набережную. Пустота, бесшумные дворники, лысые остовы лотков и стендов, драконья цепь с ошейником на парапете. По пляжу, утыканному кое-где стационарными зонтиками, бродили чайки. Гладкое море цвета асфальта на горизонте казалось светлее неба.
Она расчехлила «Никон». А что? Когда еще удастся поснимать в Срезе… Может, кто-нибудь в Исходнике и купит.
Пустынная набережная в перспективе — словно кинозвезда без косметики, попавшая в объектив папарацци. Щелк. И еще раз. И зуммом на драный драконий ошейник — щелк-щелк с раскадровкой. И море на заднем плане, уже подсвеченное оранжевым из-за Гребневого хребта. Чайка нашла на берегу мокрый порнушный журнал, озадаченно ковыряет лапой, пробует клюнуть, а затем возмущенно взлетает — щелк-щелк-щелк-щелк, классная серия снимков, почти комикс. Бескрылый катер у причала. Какой-то парень сидит на берегу возле пирса и бросает в воду камешки. Ни один из них не делает приличного блина, и пацан, наверное, матерится себе под нос, строя прикольную морду. Накрутить длиннофокусный объектив и поймать крупным планом…
Ничего себе!
Это был Толик.
Скорее по инерции она сделала несколько снимков. Нагибается, выбирает камень, долго примеривается, бросает, кривит физиономию. Топорщащийся свежим ежиком, небритый, помятый, слегка бомжеватый на вид. Такое чувство, будто ночевал здесь же, на пляже… н-да, ничего себе. А впрочем, его проблемы. И ее счастье — надо проникнуться! — что они теперь никогда больше не будут ее волновать.
Маша опустила фотоаппарат. Поменяла обратно объектив и уложила оптику в сумку. Вздохнула. И двинулась в сторону пирса.
…— Привет.
Пару секунд он протормозил. Потом дернулся, будто едва заслышал ее голос. Вскинул ошалелые глаза. Протормозил еще чуть ли не с полминуты. И лишь затем выдал:
— Машка…
Пожала плечами: прав на все сто, тут уж не поспоришь.
— Садись, — Толик подвинулся, словно на пляже было мало места. — Откуда ты взялась? Ты же того… без вести…
Голос его звучал тускло, без особого интереса и даже изумления. Продолжает тормозить? После ночи под пирсом, в принципе, нормально. Другой вопрос, с чего это вдруг он здесь ночевал? Наверное, всё еще ведет свои шпионские игры, к которым она, слава богу, больше никогда, никогда… Ни для Толика, ни для кого бы то ни было другого.
Опустилась на гальку, холодную и, кажется, более твердую и угловатую, чем днем. Неопределенно махнула рукой:
— Да вот… как видишь. А тебе чего не спится?
Он скукожил плечи и ответил обиженно, по-детски:
— Замерз.
— Не нашел места потеплее?
— Если ты про кемпинг, то там всё. Кончилась бронь. Я думал, еще хотя бы пару дней, а вчера вечером возвращаюсь — все мои вещи при входе, аккуратненько так, рюкзак, сумка, а в палатку уже вселились какие-то лохи… В администрации ткнули носом в ихнюю отчетность, а там хрен чего-то разберешь, не по-нашему. Скажи, козлы?
— Языки знать надо. И считать уметь. Ничего хоть не сперли?
Толик взвился, лихорадочно огляделся по сторонам и притянул к себе за лямки рюкзак и спортивную сумку. В этом жесте было нечто настолько близкое и родное, что Маша вдруг почувствовала настоящую нежность. Неуместную, мягко говоря.
Попыталась поярче прокрутить в памяти: гладкий пол вестибюля, автоматное дуло в двух шагах, запретная мобилка возле уха… Ничего не сделал! Не пошевелился!!! Да с какой стати она вообще к нему подошла?!
Возмущение вышло вялое, как плеск стоячего моря у ног.
— Вроде бы нет, — выдохнул Толик.
Маша нащупала хороший камешек, похожий на сплюснутое яйцо. Примерилась и запустила параллельно серой водной глади. Насчитала одиннадцать блинов. И еще один, неожиданно высокий, под занавес.
— Ух ты…
Да ладно, ничего особенного. Правда, рука уже искала новый камень, и Маша знала, что остановится теперь нескоро, это бессмысленное в общем-то занятие затягивает не хуже щелканья семечек. Четыре блина. Слабовато.
— А с бабками у тебя, значит, пролет, — констатировала она. — А как же эти твои… грантодатели? Кинули, да?
— Нет, почему, — отозвался печально и отстраненно, словно заказная музычка на похоронах. — Они заплатили. Только я все нафиг растратил.
— За один день? Круто. Кстати, какого ты мне названивал?
— Забудь. Уже неактуально.
— А, ну да. Она же умотала в Исходник. Некого больше снимать.
— Откуда ты знаешь?
— Да так. И кроме тебя были… претенденты.
Толик отвернулся. Его темный колючий затылок выглядел трогательно, как неоперившийся птенец. Захотелось, честное слово, погладить его по головке. Маша сдержалась, хмыкнула. Запустила блинчик и позорно смазала, точь-в-точь как Толик. Хорошо, что он не видел.
Он сосредоточенно смотрел на свои брюки, оглаживая их на коленях. Не джинсы, а обычные черные штаны от костюма, все в разводах от гальки — смахивало на крокодилову кожу. Ни на что не способен сам, даже правильно одеться для ночевки под открытым небом… Она вздохнула. Что-то подсказывало: отмазаться от его проблем ей уже не удастся при всем желании. Причем не факт, что оно, желание, будет.
И вдруг он резко вскинул голову. Маша даже испугалась.
Заговорил горячо, быстро, с едва звенящей слезой:
— Я практически закончил расследование! Я знаю, кто убил Лилового полковника! Последние деньги потратил на телепорт-связь…
— Длинному звонил?
Толик умолк и несколько раз скорбно кивнул. Продолжил уже на полтона ниже:
— «По следам» больше нет… Вообще нет. Адрес не работает. Доступ к серверу закрыт, Длинный даже не успел перекинуть куда-нибудь материалы… Это они, Машка. Зачистили следы. Вместо того, чтоб меня убить.
— Гуманно, — съязвила она. И тут же прикусила язык. — Слушай, не переживай ты так. Может, какие-то чисто технические проблемы. Еще наладится…
— Хрен что-то наладится. И грант кончился. У Длинного уже другая работа… ну их всех нафиг.
— Подожди. Если ты знаешь убийцу… У тебя есть какие-то реальные материалы, доказательства?
— Показания Стара на диктофоне. Ну, тот пацан, помнишь, ты его снимала на ее дне рождения и еще потом здесь, на скамейке? Я был прав, он действительно всё знает. Он сейчас в больнице, и она к нему туда приходила. Это раз. Плюс твои фотки с бомжем, там бомж как раз и концептуален, у него был мундир!.. Но они-то сдохли вместе с сервером…
— Ничего, я тогда слила себе в компьютер. Негусто, конечно, хотя, с другой стороны… Слушай, так в чем же дело? Возвращайся в Исходник и публикуй свое расследование где угодно. Или твои грантодатели против?
Он снова помрачнел:
— Не знаю… Я из больницы сразу бросился Длинному звонить, пока они не перехватили. А когда Длинный сказал, что типа всё… я только вышел из пункта… тут они и объявились.
— И ты им, конечно, всё выложил?
Толик взвился:
— Тебе легко говорить! Почему ты не брала трубку, когда я звонил, а?! Кинула меня одного — против целой организации! Они отслеживали все мои перемещения, они в любой момент могли меня… Но я их сделал. Я рассказал только про нее. Что она возвращается в Исходник и время телепорта. Им хватило, отвязались.
Оказывается, это она, Маша, его кинула. Ну-ну. Намекнуть, что он сам кидает всех направо и налево — так не поверит же. Усмехнулась:
— И что, звонили после ее телепорта?
— Нет.
— Значит, можешь считать секс-миссию оконченной. Больше не позвонят.
— Ты так думаешь?
— Ага. У тебя полная свобода действий. Кати в Исходник, публикуйся и лови всемирную славу. Я тебе, так и быть, даже ключи от квартиры дам, только, пожалуйста, никуда не лезь, кроме компа… Фотки в каталоге «Бакунин», найдешь. И кто его, кстати, убил?
— Да те же экстремисты черномазые. Которые типа заложников захватили… ой.
Вот тут-то она и расхохоталась в полный голос. Впервые за всё время.
Ну скажите, как можно обижаться на это чудо в проклевывающихся перьях — после такого вот «ой»? Чтобы обижаться, сердиться, негодовать — надо принимать всерьез. А у нее никогда не получалось. Чем он, кстати, всегда с успехом пользовался и, похоже…
Нет. Воспользоваться ею у него больше не выйдет. Не выйдет ни у кого. Никогда.
— Да ладно, не щади мои чувства. Слабоватое, между нами, разоблачение. На покойников можно хоть все трупы Исходника и Среза вешать, хуже никому не будет. А с наследством что?
Толик закусил губу. Потом шмыгнул носом:
— Хрен его знает. Меня оно уже достало, это наследство. Наверняка же какая-то хрень, а те козлы… Машка! А если они только и ждут, чтобы я тоже отправился в Исходник? Вдруг они там опять…
— Вряд ли. В Исходнике у них дополна своих агентов. Было бы совсем тупо с их стороны снова подсылать к ней тебя. Расслабься. Счастливого телепорта, — она рывком поднялась с гальки.
— Машка!!!
Обернулась через плечо:
— Денег нет? Так позвони в кредит маме, пусть она тебе оформит билет в телепорту Исходника. Элементарно.
— А ты?
— Что я?
Он тоже встал, потянув за собой по камням сумку:
— Машка, поехали вместе.
— С чего это вдруг?
— Ну… А какие у тебя планы?
Ну наконец-то. Удосужился поинтересоваться чьими-то планами, кроме собственных.
И сразу стало тоскливо.
Над морем поднималось солнце, совершенно не розовое и даже не оранжевое, а уже ослепительное, дневное. Море потихоньку теряло оттенок асфальта, наливалось синим, а небо всё светлело, обесцвечивалось до белого, день обещал быть перекаленным, знойным. И правда, какие у нее планы на этот никчемный день?
Да и вообще.
— Я слышал в новостях, тебя ищут, — сказал Толик. — Надо объявиться на пункт Срезпола, пусть они тебе как жертве теракта оформят бесплатный телепорт. Ну, и мне попросим заодно…
Ага, кто бы сомневался. Бескорыстно, как всегда.
— Ни фига они не оформят, — бросила она. — Скорее всего, наоборот, задержат до выяснения. Триста лет оно мне надо.
— Задержат? Почему?
— Догадайся, ты же умный.
Толик подумал. Смотреть на это, как всегда, было забавно, однако Маша не улыбнулась. Отвернулась к морю. Оно подернулось серебристой рябью, и хотелось запустить хороший блинчик, но лень было нагибаться за камнем.
— Точно, — выдал на выдохе Толик. — Федор Брадай. Ваш телезвездун, тоже без вести… из-за него, да?
— Молодец, далеко пойдешь.
— Машка! — В голосе за спиной дрожало знакомое возбуждение. — Ты правда знаешь, где он? Да?!
А ведь у него чутье, устало подумала она. Интуиция, блин. По идее, понятия же не имеет, что Брадай тоже в очереди за наследством Лилового полковника, — а как заинтересовался! Не настолько оно его достало, чтобы отмахнуться от такого роскошного следа, покруче фоток с каким-то бомжем… но фиг вам. Она, Маша, больше в это не играет. Ни с Толиком, ни с кем бы то ни было другим.
— Ни черта я не знаю, — отмахнулась она. — И знать не хочу. Счастливо.
Поправила лямку на плече и зашагала прочь, спотыкаясь и съезжая по гальке.
Толик догнал. Догнал сразу же, бросив на произвол судьбы рюкзак с сумкой. Маша отметила это с автоматическим удивлением, глядя назад поверх Толикова плеча и едва не теряя равновесия, потому что его локоть уперся всей тяжестью в сумку с фотоаппаратом. А глаза оказались так близко, что выпадали из фокуса, и она совершенно не могла ничего в них разобрать. Нефиг. Нефиг, нефиг…
— Что с тобой, Машка? Что у тебя случилось? Расскажи, слышишь?!
Оттолкнула его обеими руками, отвернулась и успешно проглотила слезы и всхлипы. Не получилось только промолчать:
— Меня использовали, Толик. Примерно так же, как тебя. Использовали и бросили.
Обернулась назад и повторила почти с улыбкой:
— Бросили.
Драконы летели клином, словно боевые самолеты. Как выяснилось, групповые заказы на дальние перелеты вглубь материка только так и обслуживаются: ведущий дракон инициированный, ведомые — дикие. Эва летела на диком. И один из претендентов, Красс. Другой, Федор, возглавлял клин, и это было как-то неправильно, асимметрично.
Он один знал, куда лететь. Или делал вид, что знает.
В любом случае, у нее не оставалось выбора.
Они уже порядочно удалились от побережья. Море давно скрылось за горизонтом, равно как и узкая полоска туристической инфраструктуры. Внизу расстилалось каменистое плоскогорье, скучное, буро-коричневое, кое-где поросшее редким кустарником. Перепады высоты, нерезкие и незначительные, совершенно не просматривались сверху — лишь кое-где змеистые трещины разломов и ущелий. Смотреть туда было неинтересно.
Зато впереди уже виднелись горы.
В горах, настоящих горах Среза Эва не была никогда. Ко времени ее детства горы были обнаружены, описаны, нанесены на карту и оставлены за границами интересов колонистов. Предстояло освоить целый новый мир; действительно, не начинать же с гор. Очередь до труднодоступных местностей, по идее, должна была дойти не раньше чем через пару поколений. И, насколько Эва знала, едва-едва доходит сейчас, несмотря на конец колониальной эпохи, интернационализацию, туризм и тому подобное. Не так-то просто организовать прибыльный бизнес в горах. А кроме бизнеса, в Срезе никого ничто не интересует.
Но сюда, в горы, летал Миша. В одну из его последних экспедиций… Писала ли она об этом в письмах?
Неважно. Летим.
Федор нагнулся, переговорил со своим драконом. Затем обернулся и что-то прокричал; до Эвы не донеслось ни звука, а расслышал ли Красс, понять было невозможно, он вообще демонстративно не реагировал на Федора, что бы тот ни говорил или делал, Брадай же, наоборот, не оставлял ни одного действия, ни одной реплики Красса без иронического комментария. Впрочем, время от времени они менялись ролями. Противостояние нагревалось постепенно, неравномерно, как вода в огромной кастрюле на медленном огне. Рано или поздно оно дойдет до точки кипения. Или взрыва.
Претенденты. До чего же они ей были омерзительны — оба. И до чего омерзительно вспоминать, что совсем недавно она почти поверила одному, боялась и переживала за другого, и что оба они…
Хватит.
Горы приблизились резко, словно сами сделали гигантский шаг навстречу. Уже не вдали, а просто впереди поднималась наискось к округлой вершине белая стена, ровная и пушистая, как одеяло… вряд ли. Если б эта гора была такой дружелюбной, как кажется, здесь давно процветал бы турбизнес. Отвесные скалы у побережья честнее. Они сразу дают понять, что неприступны, отвращая от себя всяких… претендентов.
Передернула плечами, покрепче прижала к себе сумку. По крайней мере, теплые вещи здесь пригодятся. В любом случае.
Брадай показывал вытянутой рукой вперед и вниз. Эва присмотрелась и разглядела базу. Кучка спичечных коробков у подножия горы, крыши такие же бурые, как и окружающая местность; до снежного одеяла оттуда еще высоко. Всех строений, прикинула на глаз, не больше полутора десятков. Зародыш будущего горнолыжного комплекса — или, может быть, нового разработческого поселка? Второе более вероятно. Если, конечно, претендент, летящий впереди, не блефует.
Так или иначе, здесь, в горах точно имеются залежи тезеллита. Миша об этом знал. И она сама знала бы гораздо больше, если бы получше расспросила его тогда, если б нашла время поговорить… Миша.
Он давным-давно перестал ей сниться. А сегодня ночью… В заштатном полукриминальном отеле, под чужим именем, в смежных комнатах с этими двумя, — которых больше всего на свете хотелось забыть и зачеркнуть, — но повязанными накрепко и с ней, и друг с другом… Приснился совсем юным. До Коленьки, до свадьбы, даже до их второй, «взрослой» встречи. Таким, как в той первой экспедиции, когда они познакомились… или нет? Пожалуй, еще моложе. Мальчишкой-старшеклассником, вроде Сережи Старченко. Она и не знала Мишу таким, но сейчас, через двадцать лет, это уже не имеет значения.
Нет. Теперь, когда она решилась, значение имеет всё.
Драконы пошли на снижение слаженно, как эскадрилья. Необходимо собраться. Тайм-аут кончился, пора снова включаться в игру с претендентами, колючую и напряженную, как тезеллитовое поле. А ведь совсем недавно эта игра даже доставляла ей удовольствие… невозможно. Ее передернуло при одном воспоминании. Нет. Собраться. Взять себя в руки.
Она думала, что претенденты устроят стычку по поводу того, на чью руку ей опираться, спускаясь с драконьей спины. Прокол: повод, видимо, оказался чересчур очевидным, и оба синхронно решили быть выше этого. Пришлось слезать самой. Неловко повернулась в седле, спустила одну ногу и довольно-таки грузно съехала вниз по теплой чешуе. Наверху осталась сумка, и Эва подпрыгнула, стараясь подцепить ее за ручку. Дракон не шевельнулся, здоровенный и равнодушный, давным-давно свыкшийся с мыслью, что он — транспортное средство, и не больше. Хотя какие там мысли у дикого дракона…
Сумку у нее взял Красс. Федор по-прежнему показывал дорогу. Вернее, выяснял ее у кого-то из местных, с драконьего пункта.
Эва осмотрелась. Еще когда они снижались, она успела отметить, что база на вид гораздо цивилизованнее, чем можно было ожидать в такой глуши. Посадочная площадка была выложена плиткой, розоватой и скользкой, прилегающие строения выглядели не хуже приморских отелей средней руки, не говоря уже о разработческих коттеджах. Воздух пахнул совсем по-другому, чем у моря, но тоже свежо и остро. Было прохладно, и Эва расстегнула молнию сумки на Крассовом плече; замерзла-то она еще в воздухе, но доставать свитер в полете не рискнула. А каково будет там, в заснеженных горах?
И не только — там.
— Идем, — Брадай обращался исключительно к ней. — Прежде всего нужно купить снаряжение и теплые вещи. Магазинчик там, — он указал направление энергичным полководческим жестом, и Красс иронически хмыкнул.
— Давай, Ева, для начала поселимся в какой-нибудь отель, — параллельной звуковой дорожкой заговорил он. — Потом я схожу на разведку, ну, и за снаряжением заодно, а ты отдохнешь немного. Тем более что вещи у тебя, вижу, с собой…
Эва нырнула в пуховый омут свитера и не торопилась выбираться наружу. Пускай повыясняют отношения без нее.
— Отменная наблюдательность, — донесся издевательский бархатный голос. — Достойная настоящего полковника. Цивильного, разумеется. А ничего, что все отели Среза в единой базе данных, и стоит нам зарегистрироваться, как об этом будет знать и Срезпол, и твоя родная контора тоже?
— Заметь, Ева, наш честный парень, пропавший без вести, всегда селится строго под настоящим именем. Если, конечно, получается его вспомнить навскидку…
— Ага. Как заметил со знанием дела некто… Красс, я правильно произношу?
Она поправила горловину, высвободила волосы. Без единого слова двинулась в указанном направлении. Претенденты приостановили перепалку и потянулись следом.
База казалась практически безлюдной: так странно после пестрого курортного муравейника побережья. Кроме транспортника, которого расспрашивал Брадай, Эва лишь раз заметила вдалеке, на перпендикулярной дорожке, группу из пяти-шести человек с высокими, как бочки с топливом, рюкзаками на спинах. Впрочем, это еще ничего не значит, дорога до магазинчика заняла не больше трех минут.
Кстати, ничего так магазинчик. Она с удивлением переступила порог и посмотрела, будто на проезжей части, сначала налево, а потом направо. Вдаль. На бесконечные секции с рюкзаками и спортивной обувью, лыжами и альпинистским снаряжением, свитерами и пуховыми комбинезонами, чем-то еще кислотно-ярким, к чему надо подойти поближе, иначе не разглядеть… Интересно. Неужели на весь этот ассортимент реально найти покупателей — в такой вот дыре, удаленной от цивилизации на пять с половиной часов драконьего полета?
Красс присвистнул. Отпустил ценник с ярко-красной куртки, и тот закачался миниатюрным маятником.
— Кусается? — с готовностью отреагировал Федор. — Конечно, какие там у цивилов зарплаты… Да ладно, не жмись. В крайнем случае, если ничего не выйдет, сдашь меня, тебе премию дадут.
Эва медленно пошла вдоль рядов. Ее догнала девушка-продавщица:
— Вам помочь?
Улыбнулась в ответ:
— Нет, спасибо. Я привезла всё с собой. Не думала, что у вас тут настолько хороший магазин, — она снизила голос до почти интимной интонации. — И как, что-нибудь покупают?
Барышня неопределенно повела бровями:
— Ну, в общем… Курорт только развивается, клиентов пока немного, в основном это VIР-персоны в поисках острых ощущений. Потому и цены высокие даже для Среза. Но я могу проводить вас на склады, там у нас есть более демократичные предложения. Или, может, ваших спутников?
— Да, спутников… пожалуйста.
Значит, все-таки курорт. Не разработка. Впрочем, на побережье курорты и разработки существуют бок о бок, уживаются, сотрудничая на почве тезеллитовых поделок, а за приморскую зону если и сражаются, то не на глазах широкой публики. Правда, и тех, и других контролирует Фроммштейн; монополия многое упрощает. Хотелось бы знать: горы тоже в сфере его влияния? Если да, то этот развивающийся курорт не может не быть одновременно разведывательной базой новых месторождений тезеллита…
Кажется, она почувствовала легкое покалывание поля, которое тщетно пыталась уловить с самого момента посадки. Огляделась по сторонам: конечно же, всего лишь отделка крутого магазина. Снаружи не ощущается ничего подобного — значит, разработки здесь пока не ведутся, мощных поверхностных залежей тоже нет. Хотя что ей известно о горах?.. они, в принципе, могут и экранировать поле…
Если претендент не врет.
Они вернулись. Оба в лыжных комбинезонах, с высокими яркими рюкзаками, похожими на попугаев-мутантов, обвешанные связками каких-то веревок и крючьев, с гроздьями фирменных пакетов в каждой руке. У Федора их было раза в полтора больше; видимо, поэтому он и лоснился, как лысина под солнцем — его собственная в лучшие времена. Подошел к Эве и торжественно вручил ей несколько пакетов, бросив уничижительный взгляд на Красса.
— Структура угощает, — прокомментировал тот.
— Не валяй дурака, почитай лучше мое досье. Там же написано, сколько мне платят за съемочный день? Видишь ли, у меня неплохая работа, полковник.
— Не терпится к ней вернуться?
— Пока нет.
Они как раз выходили из магазина. Эва обернулась и напоролась на любопытный взгляд продавщицы, гарпунивший их спины. Слышала? Господи, какого черта они всё время препираются, да еще при посторонних, идиоты-претенденты…
Заглянула в один из пакетов: свитер толстой вязки, на этикетке три овечки в детских каракулях — знаменитый, дорогущий брэнд. Ну и зачем?
— Зачем? — спросила вслух. — У меня есть теплые вещи.
— Это теплее, — сказал Федор. — Кстати, ты неплохо подготовилась, вон полковник и тот оценил. Думаешь, там холодно? Не в горах, а… ты понимаешь, о чем я.
— Странный он какой-то, Ева, — усмехнулся Красс. — Надеется, что я не понимаю?
— Заткнитесь, — бросила она. — Оба.
Они оба всё понимают. Оба прекрасно осведомлены, потому что читали ее письма. И теперь оба хотят… чего?! Каким образом один человек — ведь ни тот, ни другой больше не представляют интересов своей организации или службы — может использовать Ресурс? Чисто практически: как? Целый мир не унесешь в кармане, не запатентуешь, не продашь с аукциона… или с аукциона как раз можно? Покупатели, пожалуй, найдутся. Начиная с тех же патриотов-экстремистов — нет, у этих не хватит денег — ну, скажем, с той же Структуры. Включая правительства богатых стран Исходника, военные блоки, торгово-промышленные союзы и так далее, заканчивая стариком Фроммштейном с его пожизненными планами на этот, единственный Срез. Простор для маневра есть.
Она поотстала, глядя претендентам в спину — в два рюкзака, за которыми не было видно голов. Интересно, они уже прикидывают возможные варианты? Или пока просто охотятся за Ресурсом как за абстракцией, символом, главным призом, кубком богатства и власти? И обоим ясно, что победитель будет один.
Причем ее это касается тоже.
— Куда мы теперь? — спросил Красс.
С его стороны такой вопрос к противнику был явным отступлением с позиций. Но, как ни странно, Брадай не поспешил воспользоваться слабиной, высмеять, уколоть в незащищенное место. Ответил лаконично, по-деловому:
— В крайнем корпусе формируются группы для восхождения. Мы или примыкаем к уже сложившейся, или берем инструктора и отправляемся сами, но в любом случае не позже чем через полчаса.
— Зачем инструктор? — отрывисто спросила Эва.
— Затем, что это серьезные горы, а никто из нас раньше… Или цивилов обучают альпинизму? — В его баритоне прорезались издевательские нотки, и она немного успокоилась.
— Спросил бы я, чему у вас на телевидении учат, — Красс криво хмыкнул. — Ты лучше скажи, как мы от него потом избавимся?
— Обыкновенно.
Эва вздрогнула.
Брадай похлопал себя по карману и потер друг о друга кончики пальцев. Деньги. Ну, допустим, деньги решают многое, а он и вправду прилично получал до недавнего времени за съемочный день. Да, но здешний персонал постоянно имеет дело с очень состоятельными людьми. Захочет ли человек, который тут работает, рисковать местом ради… стоп. Думать еще и о судьбе какого-то инструктора — это для нее уже слишком.
Не надо притворяться. Она прекрасно знает, на что идет. И с кем.
…Сквозь огромное, во всю дальнюю стену, окно было видно, что сразу за корпусом действительно начинаются горы. Пологий подъем, поросший кое-где ползучей травой, усеянный мелкими камешками и утыканный камнями покрупнее; чуть в отдалении начинались скалы, за которыми скрывались извилистые и неприметные, как змеи, горные тропы. И совсем близко, будто в паре сотен метров, ослепительно искрился снег. Хотелось бы знать, сколько нужно идти на самом деле, чтобы добраться хотя бы туда, до снега.
Холл был просторный, ощутимо отделанный тезеллитом, и пустынный — только у окна с видом на гору расположилась небольшая группка туристов. Эве показалось, те самые, которых она видела по пути от посадочного пункта к магазину: такие же рюкзаки… хотя рюкзаки тут, допустим, у всех одинаковые. Но не покидало ощущение, что на всей базе не больше десятка человек, не считая персонала. И разработчиков; если тут все-таки есть разработчики.
— Ждите, — бросил Федор, скинул в угол рюкзак и взбежал вверх по лестнице; Эва и не заметила ее сразу.
Опустилась на кожаный пуфик у стены. Красс присел рядом на корточки и попытался взять Эву за руку. Собственно, взял на какое-то мгновение — она не успела отдернуть, только выдернуть. До чего мерзко: проигрывая на одном фронте, тут же пытается взять реванш на другом. Отвратительно, гадко, но все-таки она в одной связке и с этим претендентом, и со вторым, и намерена идти так до конца. Причем скоро эта метафора воплотится в реальность. Эва нервно усмехнулась.
— Ева, — негромко позвал Красс.
— Что?
— Как ты думаешь, откуда он может знать место? Если не знаешь даже ты… откуда?!
— Чего ты от меня хочешь? Твое цивильное управление уж точно осведомлено лучше.
— Ева!
Он снова протянул к ней руку, но не донес, застопорил на полдороги. Потом запустил пальцы в полуседую шевелюру и проговорил обиженно, как ребенок:
— Не надо так со мной.
Она пожала плечами.
Спустился Федор. Однако не подошел к ним сразу, а сначала направился к дальней стене, где некоторое время, задрав голову, пристально смотрел в окно, потом перекинулся парой слов с туристами, отозвавшимися эмоционально и многоголосо. Красс отвернулся, демонстрируя намерение не замечать соперника. Эва ждала.
Он подошел, мрачный и, пожалуй, немного растерянный:
— Значит, так. Инструктор говорит, барометр низко, в горы идти сейчас нельзя. Как это надолго, неизвестно.
— Странно, — Эва поднялась. — Погода вроде бы хорошая.
— Я тоже не понимаю. Возможно, им уже сообщили про нас, и они просто тянут время… хотя вон тем ребятам сказали то же самое полчаса назад.
— Н-да, этих могли бы спокойно повести, мы б даже не заметили, — пробормотал Красс. — Похоже, правда.
— И что будем делать?
Она не думала специально их провоцировать, ставить друг против друга: ну, кто из вас найдет выход, кто первым предложит рискнуть, наплевать на всех на свете инструкторов и барометры, да неужели уместна мелкая осторожность в игре, которую всё равно выиграет кто-то один?! Просто сказала. Ни к кому не обращаясь, в гулкое пространство холла.
— Я предлагаю пообедать, — буднично откликнулся Красс. — Может, он и поднимется пока, их чертов барометр.
Брадай косо глянул на него, молча признавая свое маленькое поражение. Ничего, он еще отыграется, подумала Эва, осматриваясь в поисках вывески ресторана. Ага, вон там, под лестницей.
…Они как раз усаживались за столик. Вернее, Федор уже раскрыл меню, когда в дверях показалась продавщица из давешнего магазина. Что-нибудь забыли? — удивилась Эва. Девушка подошла ближе — запыхавшаяся, раскрасневшаяся. Кажется, смущенная.
— Извините, — пролепетала, переводя дыхание. — Как хорошо, что вы еще здесь… Я сразу не решилась, а потом… Пожалуйста, дайте автограф!
И, внезапно испугавшись возможной ошибки, уточнила:
— Вы же правда Федор Брадай?!
Здравствуй, папа.
Оказывается, это единственное, что я еще могу. Писать тебе. Зная: ты — в соседней комнате. Письмо, которое ты никогда не прочитаешь, теперь я уверена в этом больше, чем когда бы то ни было. Нельзя, чтобы ты сейчас прочел такое вот письмо. Но я не могу, не могу поделать ничего другого. Не могу держать в себе. Но и поговорить с тобой — не могу и не знаю, смогу ли когда-нибудь.
А кроме тебя, мне тут не с кем говорить. Ты, наверное, не сумеешь себе представить, что это такое — чужой мир. Мир, где живут миллиарды людей, — и никто из них, ни один…
Нет. Я сама себя обманываю, а возможно, это просто спасительный маневр подсознания, которое стремится отсечь, спрятать, забыть… Исходник тут не при чем. У меня нигде никого нет, кроме тебя. И я не знаю, есть ли у меня ты. Но всё же пишу, потому что это единственное…
Хожу по кругу. Страшно. Если я не разорву его сейчас, могу остаться в нем навсегда.
Я должна.
Не всё сразу, папа, ты ведь поймешь? Лучше я начну с конца. С нашей теперешней жизни. Ты, наверное, воспринимаешь ее совсем по-другому. Может быть, тебе еще тяжелее, чем мне: я ведь всё это время прожила, как в тумане, в ирреальности, из которой пытаюсь теперь выбраться, а конкретные обстоятельства и детали не имели для меня особого значения. Для тебя же всё это — по-настоящему. Реальное падение с громадной высоты. Любой другой на твоем месте разбился бы насмерть. Но ты сильнее любого другого. Сильнее, чем все они думали. Сильнее, чем думала я.
Ты остался жив, а значит, тебе очень больно. И я ничем не могу помочь, а ведь я хотела и, наверное, смогла бы, я чувствовала в себе силы накануне, когда заказывала телепорт… Знаешь, Панчо силой запихнул меня туда. А сам остался прикрывать… Думаю, то есть, я точно знаю — его тоже убили.
Всё перевернулось, всё оказалось наоборот. Вместо того чтобы поддержать тебя, увезти, спасти, я сама спасалась, бежала, хотя, по сути, мне было уже всё равно… Тот момент, когда оказалось, что телепорт с этой стороны никем не контролируется, забыт и бесхозен в неразберихе переворота, многое решил. Я должна была куда-то бежать, кого-то расспрашивать, что-то делать. У меня была цель — разыскать тебя. Я сузила, сфокусировала всю себя в яркую точку этой цели, оставив там, в темноте, на слепом пятне всё остальное. Только поэтому я до сих пор живу.
Мы с тобой живы, папа. Теперь я уже в состоянии осознать, как это важно и ценно само по себе. Какая она, моя нынешняя жизнь? Другая. Если ты перечитаешь мои детские и подростковые письма, то увидишь, как я стремилась к ней, к другой жизни. Как мечтала попасть сюда, в Исходник… Нет, не хочу делать ударение на грубой иронии судьбы, это слишком общее место, это неинтересно. Мне, потерявшей всё, необходимо без малейшей иронии разобраться в том, что я приобрела. Только так — раз я действительно собираюсь начать сначала.
В конце концов, прошло уже больше года. Я смогу. Я же пишу тебе, правда, папа? Я пытаюсь разобраться. Найти точки соприкосновения с этой жизнью — для нас обоих.
Вижу, как тебя раздражает наша квартира. Да, первое время мне тоже казалось, что тут негде повернуться, что стены наползают со всех сторон, а до потолка можно дотронуться, не выпрямляя руки. Но, папа, это обычная двухкомнатная квартира, здесь очень многие так живут, просто им не приходится сравнивать с резиденциями и дворцами. Тебе, конечно, труднее. Я-то совсем недавно жила в разработческом поселке…
Стоп. Этого нельзя вспоминать..
Еще язык. Ты не поверишь, я даже удивилась, мне ведь и в голову не приходшю, что ты совсем его не знаешь. Ничего, я буду с тобой заниматься. Я тебя научу, главное, чтобы ты сам захотел учиться. Но это твое и только твое дело; а пока я возьму на себя все повседневные переговоры с этим миром, таким же чужим для тебя, как и для меня самой.
Последнее мне было трудно осознать: я привыкла жить в координатах миров: Исходник, Срез, Множественные срезы… А оказалось, страны одного несчастного Исходника не менее далеки друг от друга, чем разные миры. На днях читала в газете, будто правительства всех государств намерены распоряжаться нашим Срезом сообща: готовится законопроект «Об интернационализации Среза» или что-то вроде того. Не верю. Кажется, ты не веришь тоже.
Это называется — политика. В моем бывшем мире ее не было. Отдаю себе отчет: именно она разрушила тот мир, но всё равно не понимаю до конца, что же это такое. Игра? Даже если я ошибаюсь, буду пока писать так, для хоть какой-то определенности. Ты играл в нее всю жизнь, да, папа? И продолжаешь играть даже теперь. Иногда мне кажется, что ты до сих пор надеешься выиграть.
Лучше бы нас с тобой оставили в покое. Странные люди, которые нас как бы спасли, зачем-то привезли в эту страну и поселили в эту квартиру, вроде бы помогают материально, чего-то от тебя хотят и почему-то не могут взять. Я не пытаюсь разобраться в вашей с ними игре. Но вижу, что в ней — вся твоя жизнь. Главный стержень, на котором она держится.
Если б мы могли поговорить с тобой, папа… Просто поговорить. Сначала, может, о чем-то самом обычном, из того, что нас окружает, поделиться впечатлениями и мыслями, сравнить их, поспорить. А затем понемногу, мелкими шажками, прийти к тому, что важно для каждого из нас. Высказать вслух хотя бы то, что я здесь написала… папа?!
Мы двадцать лет жили в разных мирах. Мы чужие, полузнакомые люди. Нас объединяет только общее крушение. Выбираемся мы — каждый по отдельности. Я, во всяком случае, пробую выбраться…
Когда я пишу тебе, папа, то забываю, что я теперь в Исходнике — навсегда, будто и не существует никаких других миров. Этого нельзя допускать, раз уж я решила все-таки построить здесь новую жизнь. Однако чувствую, ничего у меня не получится, пока не напишу тебе — обо всем.
Иначе я не могу.
Но, знаешь, когда-нибудь потом.
ГЛАВА II
Машки не было сорок две минуты. За это время даже тень передвинулась почти на метр, пришлось двигаться за ней вместе с газетой, чтобы не плавиться на солнцепеке. И Толик успел четко проникнуться: Машка вообще не придет. Не зря же отказалась оставить здесь, рядом с ним, свою сумку с фотоаппаратом, а ведь махина ничего так, тяжеленная… Короче, ясно. Смылась со всеми деньгами, сколько их там набралось в складчину. Сидит где-нибудь и трескает себе пиццу или хот-дог. Крыса.
Толик сглотнул, заерзав на парапете. Море металлически сверкало сквозь листву, ограждавшую, словно театральный занавес, сцену праздника жизни. Знал бы, пошел бы сам. И сейчас сидел бы где-нибудь «Под платаном»…
Тут она и появилась. Почему-то не с той стороны, откуда он ждал.
Выпрямился навстречу:
— Машка!.. ну ты и…
Что он ей скажет, Толик продумал в подробностях с десятой по двадцатую минуту после ее ухода, когда еще верил в относительно скорое возвращение. И, разумеется, не забыл ни слова, ни оборота, ни метафоры: память у него была профессиональная, он ею гордился. Но Машка отреагировала неожиданно быстро и жестко:
— Заткнись и ешь.
Она аккуратно поставила на парапет фотографическую сумку, а затем обрушила рядом пластиковый пакет с супермаркетовской символикой и поочередно выгрузила оттуда газету на желтой бумаге, пакет молока, батон, кусок вареной колбасы, похожий на толстую шайбу, и… и всё. Толик недоуменно возвел глаза:
— Ты чего? Я же просил нормального хавчика купить! Ну, пиццы там, хот-догов… пива, само собой…
— Собо самой, — передразнила Машка. — На какие шиши? Жуй, что дают. И помни, с этого момента мы на нуле.
В принципе, ему и тут было что сказать. Брезгливо косясь на разложенный на газете натюрморт — завтрак бомжа, однозначно, только поллитры не хватает, — Толик мысленно выстраивал текст поконцептуальнее, чтобы прониклась. Тем временем Машка оторвала уголок молочного пакета, отхлебнула из дырки и, широко разинув рот, откусила золотистую батоновую задницу. Слюна фонтаном ударила в нёбо, и он сдался:
— Хоть нарезала бы.
— Чем? — с набитым ртом удивилась Машка. — Лопай так.
Придвинула к нему пакет; внутри громко хлюпнуло молоко. Толик приложился, не рассчитал наклона, по футболке потекло. И стало окончательно пофиг.
А потом оказалось, ничего, даже вкусно. Под конец он реально словил кайф, выхватив из-под Машкиного носа огрызки батона и колбасы и вытряхнув в запрокинутую глотку последние капли молока; правда, Машка ухитрилась после всего, повернув пакет под другим углом, вылить в себя еще приличную струйку. Жизнь налаживалась. На нуле, говоришь? Вот и замечательно. Начинать с нуля всегда лучше, чем с какой-нибудь жалкой драной трешки.
Он чувствовал кайфовую легкость во всем теле, не исключая умеренно подкормленного желудка. Ощущал, как мозги, до сих пор слегка кумарные после ночи под мостом, просыпаются, разворачиваются и снова пружинно скручиваются в упругие извилины. Как всплескивает волной креативный талант, который не все воспринимают адекватно, — но под который именно ему, Толику Бакунину, а не кому-нибудь другому, выделяют гранты и скучные меценаты, и международные преступные организации.
Он что-нибудь придумает. Убойное, классное, концептуальное. Вот-вот.
Машка сгребла с газеты хлебные крошки, а затем уткнулась в желтый листок. Ее глаза маятниково зашастали туда-сюда, наводя на пока неуловимую, но уже близкую идею.
— Что пишут? — поинтересовался Толик.
— Фигню всякую, — отозвалась она. — «Срез-ревю», местная газета для курортников… нет, ты глянь. Ну кто так снимает?!
Толик взял газету из ее рук. Повертел, пробежался по фоткам и заголовкам, спустился взглядом к цифре тиража и присвистнул.
Тут его и осенило:
— Машка!..
…Сидеть на месте было уже немыслимо, его распирало, несло, гнало вперед так, что лотки, стенды и драконы набережной галопом неслись навстречу, а Машка едва поспевала следом со своей фотосумкой (оставить ее на хранение у спасателей на пляже, куда сама же устроила Толиков багаж, наотрез отказалась, дуреха) и негромко поругивалась в такт развитию его гениальной идеи. Новорожденной, свеженькой, с нуля:
— При таком тираже у них по-любому неслабые спонсоры. Пишут, что учредитель — Конвенция сферы отдыха и развлечений Среза, контора сама по себе не бедная, но лично я думаю, за ними стоит какой-нибудь олигарх… черт, неважно. Бабки есть, а с контентом напряг. И когда мы придем в ихнюю редакцию с концептуальным материалом, с настоящей сенсацией…
Машка бросила прерывисто, но саркастично:
— Про Лилового полковника?
— При чем тут, — отмахнулся Толик; с нуля так с нуля!.. — На самую актуальную для Среза тему: про теракт! Журналистское расследование плюс взгляд очевидца. Так и быть, возьму тебя в соавторы, тем более что как фотокор ты пролетаешь. Блин, вот если бы ты тогда наснимала…
— Чем?
— Тьфу, я забыл. Ладно, это не главное…
— Главное, что они обсосали эту тему со всех сторон еще в позапрошлом номере.
Однако сбить Толика с курса, когда он чувствовал внутри клокотание вихря креатива — свежего, потрясающего, наповал! — было далеко не так легко. А попросту говоря, невозможно:
— Со всех сторон? Не смеши мои тапочки! А ты знаешь, что там на самом деле одна девчонка убила другую?! Ага, вот именно. Фиг об этом кто-то писал. Мы с тобой сбегаем в больницу к Стару, расколем его на подробности. Это раз. И второе, почему я, собственно, беру тебя в соавторы…
— Какая честь!
— Перестань. Второе — это Брадай.
Аритмичное сопение за его спиной оборвалось. Толик по инерции пролетел еще несколько шагов, прежде чем догадался притормозить и обернуться. Машка стояла возле лотка с тезеллитовыми статуэтками, ее фигура преломилась наискосок на границе поля. Полуразобранная матрешка. Торчала как вкопанная. Пришлось вернуться:
— Ты чего?
— Я как раз ничего. А ты, думаю, как-нибудь управишься без соавторов.
Взяла в руки пошловатую статуэтку дракона и принялась вертеть и разглядывать так пристально, будто и вправду собиралась покупать. Ладно-ладно. Он, Толик, чувствовал себя сейчас в силах переубедить, призвать и мобилизовать кого угодно. А уж тем более Машку, которую знал как облупленную со всеми ее закидонами и заморочками:
— А как ты себе вообще представляешь, а? Ты же реалистка, Маха. Ты последняя, кто его видел. Сама говорила, тебя не пустят в телепорт, пока не допросят с пристрастием…
— Это мои проблемы.
— Вот и делись своими проблемами с цивилами и Срезполом, если в кайф. Только на фиг а оно тебе? Кто он такой, этот Брадай, чтоб из-за него…
— Да тише ты!..
Действительно, продавщица сувениров уже отрастила на макушке здоровенные локаторы. Толик заткнулся, и она разочарованно рявкнула:
— Вы берете или нет?
— Отстоем не интересуемся, — вежливо ответил Толик. Машка хмыкнула.
Они пошли дальше, правда, помедленнее. Машка молчала, и Толик благоразумно давал ей вымолчаться. В результате он не сомневался. Добавил для верности неакцентированно, в пространство:
— Тем более что он-то тебя кинул.
Поднялся ветерок, море сморщилось, позеленело и покрылось штрихпунктиром белых барашков. Народ купался, загорал, дефилировал; чуть подальше украшали пейзаж катера и яхты на расправленных крыльях, а над ними носились туда-сюда прогулочные драконы. Стопудово, Срез — обалденное место. И гораздо круче за здорово живешь заделаться первым журналистом здесь, в Срезе, чем драться за звание двести двадцать пятого в гнилом Исходнике. Место, судя по контенту газеты, вакантно. Почему? — а гениальные идеи тем и отличаются от обычных, что никому не приходят в голову до тебя.
Покосился на Машку: она, кажется, дозревала. Постепенно ускоряла шаги, барабаня пальцами по черной крышке своего гробика на лямке. Вот бы ей сейчас догадаться щелкнуть его, такого победительного и вдохновенного, на изумрудном фоне приближающегося шторма. Концептуальное фото для его будущей авторской колонки в «Срез-ревю»… обидно, блин!
Но сбивать ее сейчас нельзя. Капризное она существо, эта Машка, еще психанет, пошлет, развернется, растворится в толпе и не будет брать мобильный. А ведь без нее было хреново. На будущее, сногсшибательное будущее в Срезе, никак нельзя допускать такой лажи — чтобы без нее…
— В общем, да, сказала Машка. — Ты прав. Он скотина.
Ага. Толик весь сфокусировался в собственных ушах, подгоревших на солнце, зудящих и шелушащихся по краям. Подобрался как мог ближе, мгновенно подстроился под такт ее шагов. И на всякий случай, сначала перепутав на ощупь с мобилкой, со второй попытки включил диктофон на шее.
— А я дура набитая, — мрачно продолжила она. — Следила для него, как идиотка, за этой вашей Ровертой, кучу фоток наснимала. А как только она укатила в Исходник — вуаля, всем спасибо, все свободны… Вру, какое там спасибо. Хотя компенсация за моральный ущерб ничего так. Не жлоб.
Постучала по крышке переносного гробика уже кулаком. Еще раз беззвучно выразилась сквозь зубы.
Ушные рецепторы зашкаливало. Диктофон подпрыгивал на груди. А вот соображалка отставала, и что самое обидное — он чувствовал, осознавал в полной мере свое позорное торможение. Главный месидж того, о чем она сейчас говорила, никак не желал стряхнуть с себя эмоции, выкристаллизоваться в сухой остаток единственного факта — каковой еще предстояло увязать со множеством других, давно собранных и уже почти выкинутых по ненадобности из памяти…
— Подожди, — все-таки вклинился он. — Ты фотографировала Эву Роверта? Для Федора Брадая?!
— А что? — Машка усмехнулась ему снисходительно, словно несмышленышу. — Он же тоже претендент. На твое любимое наследство Лилового полковника. Ты не знал?
Толик кивнул. Творческий подъем, на волне которого он летел, как серфингист, до сих пор, не шел ни в какое сравнение с цунами, с девятым валом восторга, взметнувшим его к небу теперь. Прошептал восхищенно и тихо:
— Не знал.
Ботинки с шипастыми платформами всё равно скользили по льду. Хотя лед здесь пока еще был тонкий, еле видимый, словно ламинатная пленка на камнях. Снег, а возможно, иней, лежал кое-где, в основном сглаживая затененные ложбинки и шпаклюя трещины в скалах, — и тем не менее выглядел дико, самим своим присутствием бросая вызов солнцу, лету, Срезу.
Это горы. Просто она ни разу тут не была. Миша, наверное, не удивился бы.
Это безумие.
Красс тоже поскользнулся и высказался длинно и заковыристо, но негромко, себе под нос. Федор нервозно усмехнулся. Идиоты. Самоубийцы. И она сама — ничуть не лучше них обоих.
Погода действительно портилась. Вершина горы полностью тонула не то в тучах, не то в тумане: нечто белесое, расползающееся, как раствор известки в ведре. Эва затруднялась определить, видны ли отсюда настоящие снега — или это всё та же туманная взвесь маячит прямо и вверх по курсу. Ветер налетал порывами, похожими на рваные лоскутья колючего одеяла, а в промежутках просто секло наискось чем-то невидимым, не понять даже, сухим или мокрым. И ни малейших сомнений: всё это — только начало.
Брадай вырвался вперед; взобрался на площадку, ровную и длинную, как фуршетный столик, и остановился там, нервно постукивая палкой с металлическим наконечником — альпенштоком?.. Чересчур архаично звучит, наверняка уже выдумали другое название. Самой Эве не удавалось извлечь из такой палки ни малейшей пользы: на льду скользит, в трещинах застревает намертво, а выдергивая, рискуешь потерять равновесие. Правда, Красс вроде бы страховал сзади, оправдывая таким образом свое вечное отставание. Может быть, пора уже пропустить веревку через карабины на поясе и дальше идти в связке? Или еще рано?
Никогда в жизни она не чувствовала себя такой идиоткой, недоразвитой девочкой, ничего не знающей о жизни, как здесь, в горах. Даже тогда, в жуткие первые месяцы в Исходнике… самое время вспомнить.
Решительно двинулась вперед. Поскользнулась. Запоздалое подстраховочное движение Красса, желчная усмешка Федора. И туман впереди. Или все-таки снег. Или и то, и другое.
Брадай протянул руку, помогая вскарабкаться на фуршетный столик. Хотел сразу двинуться дальше, не дожидаясь соперника; Эва придержала его за локоть комбинезона, скользкого даже сквозь шерсть толстой перчатки. Посмотрела вниз, поверх Крассовой головы в шапке с нелепым помпоном. База казалась отсюда еще более игрушечной, чем со спины транспортного дракона, Эва еле отыскала крайний корпус у подножия горы. А ведь они, по идее, еще совсем невысоко. Даже не добрались до линии серьезного снега.
— Уже недолго, — сказал Федор негромко, ей одной. Уверенности в его голосе не было.
Откуда у него возьмется уверенность? Откуда ей хотя бы теоретически взяться?! Она, Эва, поверила ему и пошла за ним только потому, что больше верить было некому и, соответственно, не за кем идти. А он сам? Кому или чему он поверил? Какой у него источник информации? Будет смешно, если выяснится, что опять-таки — ее письма… В особо оригинальной трактовке пространства между строк.
Да нет. Вряд ли. Не настолько же.
— А ведь хорошая штука — барометр, — Красс, пыхтя, вылез на площадку. — Действительно, буран идет. И нас предупреждали.
Брадай сделал широкий жест полукругом вниз, красивый, телевизионный:
— Спускайся, полковник. Пока не поздно.
Пожалуй, уже поздно, прикинула Эва, взглянув на небо. За несколько минут оно спустилось совсем низко, тяжелое и бледное, как нечистая вата. Склон просматривался теперь не больше, чем на десяток метров вперед и вверх, база внизу потонула во мгле. Ветер сек по щекам всё сильнее и почти непрерывно. Снег отвоевывал себе приличные территории длинными узкими языками. Она переступила с ноги на ногу, и на снегу образовался рубчатый след. На мгновение.
— Кто-нибудь знает, что делать, если нас занесет? — спросила со звенящей издевкой. — Зарываться в снег и ждать спасателей? Или…
— Спасателей здесь нет, — отрывисто ответил Брадай.
— То есть?
— Это правда, Ева, — вмешался Красс. — Потому курорт и не развивается. Насколько мне известно, им не дают лицензии на турпоходы в горы, потому что не могут наладить как следует спасательную службу.
— Странно.
Претенденты переглянулись — помимо воли обоих получилось, будто они дружно высказываются на одну тему и, что еще недопустимее, согласны друг с другом, — и двинулись вперед одновременно, как по стартовому выстрелу. Эва чуть застопорилась, и Красс подтолкнул ее в спину. Нежно. Насколько возможно сквозь комбинезон.
— Да, странно, — заговорил Федор. — А знаешь, в чем дело, Ева? Всё дело в том, что здесь пропадают драконы. На порядок чаще, чем люди. Чуть ли не каждый второй-третий драконий патруль не возвращался даже с тренировочных вылетов. Улавливаешь?
Красс едко усмехнулся его многозначительности. Эва кивнула; да, улавливаю, но это мало о чем говорит. Внезапно пробила паника: а вдруг у него больше ничего нет? Вдруг — только результаты изысканий над картой горной местности с точками в местах предполагаемого исчезновения патрулей и кривыми между ними?! Если это всё, на чем строятся его предположения… Если они лезут неизвестно куда только потому, что какие-то драконы…
Драконы — да. Они всегда чувствовали это гораздо тоньше людей. Гораздо легче попадали в резонанс. У них получалось само собой… всегда… почти.
Сцепила зубы. О Драми — не сейчас.
Ветер превратился в колючую стену, которую приходилось пробивать, нагнув голову. Эва поскользнулась; тормозя, застряла шипастой подошвой в трещине, уже невидимой в снегу. Красс стремительно упал на колени — нет, все-таки на корточки, — завозился у ее ног, помогая выбраться, и она успела удивиться, как это Федор уступил без боя такую честь. Щурясь, подняла голову: Брадай разматывал тонкую веревку у пояса, неуклюже тыкая ее конец в карабин. Попав, развернулся, сделал несколько обратных шагов, размашистых из-за попутного ветра, и оказался рядом с Эвой в тот самый момент, когда Красс выпрямился во весь рост.
Они стояли совсем вплотную. Слишком. Особенно для врагов.
Эва шагнула вперед, попыталась встать между ними; Федор слегка отстранил ее и ловко, с первого раза пропустил веревку через ее карабин. Размотанная часть витка, чересчур длинная, болталась на ветру, путаясь петлями и узлами.
— Полковник?
Красс не двинулся с места. А Федор ступил еще на полшага ближе, хоть это и казалось невозможным. Протянул руку… то есть протягивать было некуда, просто поднес пальцы к его поясу. Мгновенное движение: шерстяная перчатка на карабине, и тут же поверх — другая перчатка.
— В этом нет смысла, — сказал Красс.
— Да неужели? В цивильном управлении, наверное, такому не учат, но вообще-то в буран альпинисты…
— Вот именно. Мы не альпинисты. Мы не сможем друг другу помочь, а вот спровадить на тот свет — запросто. Лично я предпочел бы иметь возможность спасти Еву, когда ты оступишься и потянешь ее за собой.
— Я оступлюсь?
— Ну, в принципе, могу и я. И не хотел бы, чтоб из-за меня…
— Так я же тебе предлагал, полковник: спускайся. Лучшее, что ты можешь для нас сделать.
— Для вас? Непонятно выражаешься.
— Можно проще. А не пошел бы ты…
Надо было что-то сказать. Вмешаться, вклиниться, развести в разные стороны. Это горы. То, что там, внизу, оставалось на уровне словесного фехтования, пикировки, жонглирования ролями, перетягивания амбиций и выглядело скорее карикатурно, чем пугающе, — здесь могло обернуться чем угодно. Дракой, убийством. Уже оборачивалось. Нарастало на глазах, как сила ветра, как буран, как снежная темень…
Она, Эва, очутилась теперь в одной связке с Брадаем, а значит, формально на его стороне. Но выдернуть шнур из карабина означало безоговорочно перейти на сторону Красса; черт возьми, до чего же бессмысленное, патовое положение. До чего же она их ненавидела — обоих. Сейчас, когда снежная пыль припорошила и седую шкиперскую бороду Красса, и черную небритость Федора, когда черты расплывались во мгле, у них стали совершенно одинаковые лица.
Они поубивают друг друга. Не сейчас, так чуть позже, чуть ближе к цели. Вероятнее всего, непосредственно рядом, вплотную. Если оба доберутся туда…
Главное, не сейчас.
Она развернулась и без единого слова двинулась дальше, черкая снег опереточной палкой. Брадай устремился следом, теряя равновесие, никак не догадываясь отпустить или хотя бы послабить веревку, подобрать ее свободный конец, летевший по ветру причудливыми петлями. В одной связке, не без злорадства подумала Эва. Красс держался сзади, замыкающим. А может быть, просто отставал. Она не оборачивалась. Жмурилась от ветра, почти ничего не видела и не слышала, кроме свиста и завывания, то монотонного, то совершенно джазового. Ботинки уже не скользили, а крахмально похрустывали на снегу, но этот звук пробивался лишь изредка, в мгновения затишья, и то если она опускала голову чуть ли не на уровень пояса.
— …от!..
Наверное, это Брадай. Он уже обогнал ее, вышагивал в двух шагах впереди, похожий со спины на настоящего альпиниста. Ветер пронес его слова мимо нее, хотя, по идее, должен был бросить в лицо. Попробовать не нагибаться так низко. Еще раз?..
— …изко подошли! Вот-вот!
— Откуда ты знаешь?
Голос улетел за спину, и ей пришлось догнать Федора короткой пробежкой — маневр, который никак не удался бы, если б Красс был с ними в связке — и повторить почти в ухо, белеющее из-под шерстяной шапки:
— Откуда ты знаешь, что близко?!
— У меня компас! — по-мальчишечьи гордо крикнул он.
— Я не… Откуда ты знаешь место? Сам догадался? По драконам?!
Она закашлялась. Вспомнила, что нельзя кричать на морозе. И вообще в горах. Впрочем, это слово не для нынешней ситуации — нельзя.
Федор полуобернулся через плечо. Отблеск усмешки — а может, просто снег:
— Не настолько же я догадливый. Нет, конечно. Прочитал.
— Где?!
Метель вдруг налетела густо, крупными хлопьями, непохожими на прежнюю пыль. Эва временно ослепла — Федор?.. Красс?.. претенденты?! — и шла на ощупь, помня только о том, что вперед это вверх, пытаясь карабкаться выше, пока веревка не натянулась куда-то вбок. Значит, сбилась, ушла в сторону, заблудилась бы, если б не… Все-таки в горах важно идти в связке. С правильным человеком. Который откуда-то знает направление.
Прочитал. Не в ее письмах, нет. Но ведь тогда… Попыталась осмотреться: ничего, непроглядная серо-белая свистящая взвесь… Был только один источник, где он мог бы прочесть что-нибудь подобное. Рукопись, которую даже она сама давным-давно перестала искать…
Признается. Расскажет.
Ничего не видя, нащупала на поясе карабин и двинулась по веревке, как в лабиринте. Не тянуть слишком сильно, а то ведь потеряет равновесие, упадет, может что-нибудь сломать, а то и покатиться вниз по склону. Интересно, как ведут себя опытные альпинисты… вообще альпинисты — в такую вот метель? Что грамотнее: идти, не останавливаясь, пока это возможно, или, наоборот, окапываться в снегу? Хотя какой смысл вести себя сейчас грамотно…
Если и вправду — близко. Вот-вот.
Брадай возник перед ней внезапно, лицом к лицу, и она разглядела это лицо неожиданно четко, до сплывающихся гроздей капель на сизых щеках, залепленных снегом ресниц и красных прожилок в глазах. Удивилась, сообразила, что метель кончилась, вернее, снова перешла в хлесткую пыль, летящую навстречу почти горизонтально. Проморгалась и спросила, будто разговор и не думал прерываться:
— Где ты прочел?
Усмехнулся. Кажется, хотел поинтересоваться, о чем это она. Однако придумал кое-что получше:
— Ты же умная. Скажи сама.
Эва отступила на шаг. Медленно помотала головой, подставляя то одну, то другую щеку под снежные пощечины:
— Нет.
Оскалился еще шире. Кивнул:
— Да.
Они оба остановились и синхронно развернулись спиной к бурану. Стало гораздо легче — и дышать, и видеть, и говорить.
— Где ты ее взял? — отрывисто спросила Эва.
— Купил.
— У кого?
— С аукциона. Маленький такой, маргинальный аукциончик в Срезе… распродажа награбленного. Лет десять назад. По чистой случайности. Если б ты знала, у кого мне ее удалось перекупить…
— Ну?
— Всё равно не поверишь.
Еще и кокетничает. Не дождется. Впрочем, оно и неважно:
— Допустим. И что ты с ней делал… десять лет?
— Что и положено делать с рукописями — читал. Внимательно. Параллельно стал членом Структуры, а чтобы там укрепиться, тоже необходимо время. На том этапе она была мне нужна.
Его высокомерие, присыпанное снегом и лоснящееся малиновым на кончике носа, вызвало у Эвы нервный смешок:
— Зачем?
— Чтобы провести предварительную работу чужими профессиональными руками. В частности, надеялся с их помощью надавить на твоего отца. Правда, не вышло. Не успел. Зато прочел твои письма.
— Ну, это уж точно ничего тебе не дало.
— Почему? Я понял, что должен найти тебя. Что ты мне нужна.
— Как Структура?.. на определенном этапе?
— Нет.
Коротенький шаг, внезапные руки на ее плечах, заснеженное лицо наискось перед глазами. Внизу, у моря, под закат и соленый бриз — это было бы стремительно, властно, романтично. Здесь, в громоздких комбинезонах, с рюкзаками, палками, мотками веревки, неровным льдом под нотами — неуклюже и смешно. Судорожное, бессмысленное движение отставного претендента. Которого и оттолкнуть-то нельзя как следует, чтобы, не дай бог, не загремел вниз… А может — шальная мысль, отменяющая на корню всё, что сейчас единственно важно, — пускай? Претендентом больше, претендентом меньше…
Не выйдет. Они, как-никак, в одной связке.
— Зачем тебе вообще это надо? — спросила губы в губы, вместо поцелуя. — Ресурс. Что ты с ним будешь делать?
— Что-нибудь придумаю.
— Неужели до сих пор не придумал?
Их дыхание смешивалось в узком промежутке между лицами и поднималось вверх плотным туманом. Ничего не разглядеть. Только голос:
— Это не так уж важно, Ева. Главное — сам процесс. Игра. Я надеюсь выиграть главный приз и выиграю, а там — посмотрим. Возможно, подарю тебе на память…
— Сомневаюсь.
Отстранила его, огляделась вокруг, прищурилась:
— Где Красс?
Вокруг — только снег, белесая темень, да еще лицо Брадая со слишком сложным выражением, наскоро прикрытым снисходительной маской. Под его освободившиеся, пустые руки удобно подвернулся небрежный жест: а ну его. Озвучил уже следующую фразу:
— Идем.
— Подожди, — удержала его за веревку, словно пса за поводок, — так нельзя… это горы…
— Вот именно. Я предлагал ему идти в связке. Но у цивилов своя гордость. Пошли, Ева. Догонит.
— А если…
— А разве ты сама не видишь, что так было бы лучше всего?!
Молчание. Его — ожидающее, и ее — обескураженное, сбитое с ног, пойманное с поличным. Да, так было бы лучше. Лишний претендент, цивильный соглядатай. Обманывавший ее тем более цинично, что был, был момент, когда она поверила ему! — тогда как Федору Брадаю не верила ни секунды, и потому теперь с ним гораздо легче, как бы ни пыталась она втиснуть между ними, претендентами, знак равенства.
К тому же Крассу ничего не известно, кроме слабеньких данных цивильских досье. Он повязан с ними обоими (именно так, с обоими, как ни гадко осознавать) только шантажом, не больше. От него всё равно пришлось бы избавиться. Она с самого начала знала об этом.
Так — лучше.
— Да не переживай ты, — бросил Брадай. — Ничего с ним не случится. Наверняка идет по нашим следам и готовит какую-нибудь подлянку. Но мы попробуем оторваться. Если ты, конечно, не против.
Она всё еще молчала.
— Против?
Стояла на месте.
— Та-ак, — протянул Федор. — И чем же он тебя взял? Западаешь на пожилых папиков?.. Девочка, выросшая без отца, да? Особенно если еще и полковник…
Этого ему не стоило говорить.
…Пальцы в толстых перчатках плохо гнулись и никак не могли разобраться с устройством карабина. Зато, соскользнув, обнаружили рядом на поясе вполне серьезный складной нож.
Брадай смотрел на ее неловкие манипуляции всё с тем же снисходительным выражением, уже сведенным судорогой, как улыбка начинающей фотомодели. Однако, заметила Эва с усмешкой, и сам ненавязчиво положил руку на аналогичную деталь своего снаряжения. На всякий случай.
Лезвие перерезало веревку легко, одним движением, будто расколов тонкую сосульку.
Так будет еще лучше.
Здравствуй, папа.
Вчера в который раз пыталась с тобой поговорить. Невозможно. Правда, ты уже не взрываешься, не кричишь, не разражаешься оскорблениями, но… ты просто меня не слышишь. И это еще хуже. Безнадежно. Как, впрочем, любая попытка вернуть прошлое. Даже по кусочку. Безнадежно и бессмысленно.
Но ты не прав. Смысл есть. Сейчас попробую объяснить. Старинным, проверенным способом… А потом подумаю, стоит ли тебе читать это письмо. Хотя что изменится, даже если я решу, что стоит?
Ладно, сколько можно тянуть никому не нужное вступление, ты так никогда не доберешься до сути, если и начнешь читать. Перехожу к делу.
Мишины рукописи.
Всего было несколько монографий. Ни одну из них Миша, разумеется, не мог нигде опубликовать: Срез не дорос до автономного издательского дела, а в Исходнике эти исследования воспринялись бы как бред и бессмыслица. Впрочем, до сих пор жалею, что не уговорила Мишу все-таки обратиться в свое время к тебе, ведь в твоем распоряжении было всё, в том числе и типографии, где не задавали бы лишних вопросов, И сейчас шла бы речь о целом тираже, а не о нескольких кипах исписанной вручную тонкой бумаги…
На пожаре бумага горит в первую очередь. Правда?!
Но я знаю, пожар быстро потушили. Вовремя поняли, что грабить куда полезнее и приятнее, чем просто жечь.
«География и физика месторождений тезеллита»; «Феномен инициации драконов в популяционном и личностном аспектах»; «Разработки: научный и промышленный потенциал»; и самая, на мой взгляд, важная и ценная — «Теория Множественных срезов».
Да, папа, я читала их все. Да — очень мало что поняла и еще меньше запомнила. Но если бы мне удалось разыскать эти рукописи и донести их до тех, кто способен вникнуть, разобраться, оценить… Только не смейся, папа, даже если я впаду в пафос. Над такими вещами не смеются.
Это придало бы смысл моей жизни. И — не на человеческом, но зато на социальном, глобальном, мировом уровне — отменило бы Мишину смерть.
Я прочла всё, что писали о конце колониальной эпохи Среза. О нашем конце. О наших резиденциях, летней и зимней, — сожженных, снесенных до фундамента, о малых строениях, превращенных в разработческие склады или переоборудованных для туристов. А перед тем, конечно же, разграбленных, распроданных с аукционов, растащенных по частным коллекциям… Ничего. Ни малейшего следа.
Не знаю, где именно Миша хранил рукописи. Может, и не в замке, где мы жили до последнего дня, а где-нибудь еще, поближе к месту работы. Если быть до конца откровенной, я очень мало внимания уделяла написанному им — читала, но не вчитывалась, восхищалась, но не пыталась как следует понять. О том, чтобы восстановить его монографии по памяти, не может быть и речи. А впрочем, такое не удалось бы никому. Михаил Анчаров был великим ученым, папа. Если б только ему не приходилось так много заниматься в жизни другими, не связанными с наукой вещами…
Хорошо, не буду тебя раздражать. Я знаю, как ты к нему относился и относишься до сих пор. Знаю, что именно он, которого ты отличил еще мальчишкой, допустив в состав той первой экспедиции, которому дал дорогу и шанс, — в конце концов лишил тебя Среза. Среза и меня… хотя не уверена, что последнее когда-то было для тебя важно. Я стараюсь верить, что да. Но и ты постарайся осознать: теперь я — с тобой. Навсегда.
Помоги мне разыскать Мишины рукописи! Думаю, тем людям, с которыми ты ведешь свои двойные и тройные игры, может быть что-то известно. Не всё; иначе они не стали бы с тобой играть. Ведь твоя главная ставка — Ресурс, правда? Но ты блефуешь. У тебя самого выхода на Ресурс нет. А вот они могут и обладать им, сами того не зная: надо быть очень неординарным и мыслящим человеком, чтобы разобраться в Мишиной «Теории Множественных срезов».
Понимаю, как это рискованно. Но ведь ты можешь! Проведи многоступенчатую операцию, используй их, обведи вокруг пальца!.. Ты же этим живешь, я знаю. А мне тоже необходимо хоть чем-то жить…
Заканчиваю; пора бежать на курсы языка. Кстати, у меня неплохо получается, учительница на каждом занятии восхищается моим произношением. Хорошо, что я все-таки туда записалась, и ужасно жаль, что так и не удалось уговорить тебя. Попадаешь в совсем другую жизнь. Иногда после занятий мне кажется, будто я всегда жила здесь, в Исходнике, разве только в другой стране. А Срез… нет никакого Среза. Так, экзотический, развивающийся и очень дорогой курорт…
А может, поддаться этому ощущению, позволить ему стать единственным и главным? Зачеркнуть всё — и просто жить?
Не знаю.
Когда вернусь, перечитаю это письмо. Не исключено, что оно покажется мне истеричным и совершенно лишенным смысла. Тогда, конечно, ты его не прочтешь.
На всякий случай — до свидания, папа.
ГЛАВА III
Узкоглазая докторша вчера вечером сказала, что завтра приедут родители. То есть, уже сегодня. Стар тогда кивнул с равнодушной мордой лица — родители и родители, обычная вещь, — а потом весь остаток дня думал, как же так случилось, что отец… Как мать вообще его разыскала? Может быть, увидел по телику и объявился сам? Возможно, предложил матери денег… она, само собой, отказалась… поругались на этой почве: насколько он помнил из детства, они не в состоянии находиться рядом больше пяти минут и не ругаться. Потом нашли компромиссный вариант — заказали на двоих телепорт в Срез…
Стар фантазировал на данную тему до самого сна. А сегодня утром проснулся с четким, будто подсказанным кем-то пониманием: никакие это не родители. Просто мама с Михалычем не хотят нарываться на лишние вопросы и запреты. И, в общем-то, они правы.
Только почему-то сразу стало тоскливо.
Далеко за окном пролетел пассажирский дракон, семнадцатый за сегодняшний день, если считать после обхода. Умное, а главное, продуктивное занятие — подсчитывать пролетающих драконов. На ближайшие несколько месяцев. На вечность вперед.
И дело даже не в том, что на большее он не способен. Дело в том, что от него ничего уже и не нужно. Никому. Всё кончилось. Он рассказал всё, о чем давно должен был рассказать, и тем самым поставил точку на этой истории. Во всяком случае, для себя самого. Здоровенную, жирную точку.
…Она даже не зашла попрощаться.
А теперь он один. Один во всем Срезе. Вот и неплохо: никакая Дылда не заявится в палату, как привидение, не сядет на кровать, не поклянется остаться здесь навсегда и не признается в убийстве… н-да, с Дылдой он бы точно не соскучился. Даже где-то жаль, что она уже бесповоротно в Исходнике. И Бейсик — с ним весело, никогда не угадаешь заранее, на какие фокусы он еще способен. А вообще-то, усмехнулся Стар, он был бы рад сейчас и Открывачке. Или Воробью.
Размечтался. Никому он нафиг не нужен, кроме матери и Михалыча. Ни пацанам, которые после похорон Марисабели, скорее всего, разбегутся до сентября, найдут, чем заняться, каждый по отдельности. Ни Дылде, которая, порыдав вволю, преспокойненько забудет о нем до школьных времен.
И ни тем более — ей.
Ее он больше никогда не увидит. Ее не увидит никто из тех, кто знал учительницу языка и литературы Еву Николаевну Анчарову. Ребята помогли ей исчезнуть, и можно не сомневаться: она растворилась бесследно, оставив в дураках своих врагов и в недоумении — просто знакомых. А что касается него самого…
У нее совсем другая жизнь, и если он, Стар, случайно соприкоснулся с этой жизнью, нездешней и настоящей, сыграл в ней какую-то роль, то ему просто повезло. Такое везение не повторяется. Забудь. Или наоборот — помни. Вспоминай по дням, по минутам, по мгновениям, на которые вы пересеклись. Тем более что времени впереди…
— Вот он. Давай!
Стар недоуменно повернул голову. И ослеп.
Когда он проморгался, девушка с огромным фотоаппаратом делала снимки, сидя на кровати у него в ногах. Щелкнула еще пару раз, потом встала, опять нацелилась, щелкнула, опустила черную махину и сказала:
— Нормально.
Он приподнялся на локте и выговорил, кажется, угрожающе:
— Не понял.
— Не люблю, когда позируют, — объяснила девушка. У нее была прикольная прическа: мелкие косички на половине головы, а другая половина стриженая. — Меня зовут Маша.
— Сергей. Можно Стар.
— Я в курсе.
— Машка в курсе, — подтвердил оттуда, куда голова категорически не поворачивалась, знакомый голос. — Она давно с тобой работает. Только ты ни разу не позировал, она этого не любит.
— Привет, Анатолий, — сказал Стар.
По правде говоря, он не особенно удивился. Конечно, журналист должен был объявиться снова, он единственный, кому до сих пор что-то от него нужно… вот только совершенно вылетело из головы. Толик еще вчера так и рвался продолжить разговор, когда дежурная медсестра вытолкала его из палаты вслед за пацанами. Но ему, Стару, было не до того, потому что минутой раньше выбежала в коридор рыдающая Дылда, а за ней, наскоро уточнив у пацанов время телепорта, — она…
Он уже знал, что она не вернется.
Он ее ждал.
А потом медсестра сделала укол, и захотелось спать.
Толик обошел вокруг кровати и, наконец, возник в поле видимости. Со вчерашнего дня он конкретно изменился. Был стильный и зашуганный — стал помятым, небритым и сверкающим, как новенький сидиром. Хоть у кого-то жизнь удалась. И чего ему, хотелось бы знать, надо?
— Как ты, Стар? — спросил Толик, усаживаясь на табурет возле кровати. — А то мы с тобой вчера не договорили.
— О чем?
— Ну… Помнишь, ты рассказывал…
Толик замялся, и Стар посоветовал:
— Диктофон включи.
Полустриженая девушка Маша громко прыснула. Она ему нравилась, хоть и странные у нее понты — снимать со вспышкой без предупреждения.
— Мы готовим материал а газету «Срез-ревю», — сказала она, снова присаживаясь у него в ногах. — Эпохалку, обо всем понемножку. О теракте, заложниках, экстремистах, Федоре Брадае, об убийстве Лилового полковника, о его наследстве, о претендентах…
— Наследстве? — тупо переспросил Стар.
Толик ерзал на табурете, как будто ему было трудно усидеть на месте. Но ничего, держался. Сиял всё ярче с каждым Машиным словом. И наконец вклинился:
— Ты не представляешь, Стар, насколько классно оно всё увязалось! Материал уже практически готов, осталось вбить пару убойных фактов, и можно нести в редакцию. Сейчас прямо от тебя и пойдем. Главное, я совсем уже думал забросить эту тему, но потом вдруг выяснилось… Давай с самого начала, чтоб ты въехал как следует. Так вот: когда после смерти старика его дочь, принцесса Эва Роверта..
Он говорил — увлеченно, зажигательно, жестикулируя и в конце концов все-таки подорвавшись с табурета, говорил, говорил… Движущаяся картинка, словно в телевизоре без звука. Нет, Стар всё слышал. Наверное. Просто довольный, мечущийся туда-сюда по палате Толик не имел никакого отношения к тому, что он, Стар, слушал и пытался понять. Впрочем, он давно уже всё понял. Прояснялись или поворачивались под другим углом мелкие детали, а суть оставалась прежней.
Больше никогда.
Именно сейчас, вдруг осознал он, происходит их прощание. Она не пришла проститься сама, да и не могла прийти, нельзя ожидать от принцессы, чтобы она помнила о каком-то школьнике. Но в эти минуты, когда, счастливый и смешной, одинаково небритый на щеках и голове парень пересказывает взахлеб ее историю — она прощается с ним, Старом. Эва Роверта. Принцесса Эва. Эвита… хотя какая она ему Эвита.
Оказывается, их фотографировали тогда, на дне ее рождения. Непременно попросить у Маши те фото… Когда играла музыка, и он всё твердил про себя, что нужно пригласить ее на танец: ведь никто не пришел, а у нее день рождения, и музыка играет, и должен же кто-нибудь пригласить, а никого нет, кроме него… Так и не решился, дурак. Она сама его пригласила. И надо увидеть те фотки, чтобы проникнуться, как это было здорово, как немыслимо ему повезло тогда. Потому что на самом деле весь танец он думал только о своих ногах сорок девятого размера: не наступить!.. ну не дурак ли? А потом они сидели на диване. Близко. Так близко, что он дотронулся до нее локтем, чуть-чуть — ей вполне могло показаться, будто случайно, — подвинув руку…
Всё это по-настоящему было. А настоящие вещи всегда кончаются.
Фотограф Маша смотрела на него, склонив голову косичками к плечу. Так, будто всё понимала. Улыбнулась, поймав его взгляд, и пришлось срочно изображать улыбку в ответ.
И сразу же прорезался Толик:
— …Брадай. Он у нас пойдет отдельным подзаголовком, совершенно темный элемент. Лично меня он не очень-то убеждает в роли случайной жертвы теракта, организованного опять-таки ради наследства Лилового полковника! Что он там делал, неясно, Машка его в вестибюле не видела. Но самое интересное начинается потом. Наш телезвездун пропадает без вести, это все знают. Так вот. Он смывается в какой-то отстойный кемпинг, прихватив с собой для верности Машку…
— Ему была нужна шестерка, — скороговоркой вставила девушка. — С камерой.
— Вот. А затем отправляет ее следить угадай за кем!.. И только после того, как Машка сообщила ему, что дочь Лилового полковника вернулась в Исходник…
— Понял, что обломался, — сказала Маша мрачно и злорадно.
— Спрашивается вопрос, — перебил Толик. — Нафига? Какого хрена он прятался, покупал Машке оптику, транжирил время и бабки, и в конце концов остался с носом?! Спорим, не угадаешь. А я поразмыслил, сопоставил, сделал концептуальные выводы. Именно тогда, когда исчез Брадай, мне позвонили… ну, эти… и дали понять, что теперь я — их основной вариант. Сечешь фишку?!
Стар усмехнулся:
— Вроде бы. А до того ты был у них дублером, да?
Маша прыснула:
— Я ж думала, чего ради ты имидж сменил?
— На себя посмотри, — огрызнулся Толик. — Я не о том. Получается, он работал на них, а потом взял да и кинул.
— Какая разница, если и они обломались, — сказала Маша.
— Ага, — Толик наконец присел, выпятил грудь и потрогал мобилку на шнурке. — Что-то давно их не было… Не звонят.
Стар подумал, что сейчас по законам жанра мобила должна взорваться музычкой, а Толик — судорожно отдернуть руку, словно от ожившей дохлой змеи. То же самое, кажется, пришло в голову и Маше; их взгляды пересеклись, и Стар негромко засмеялся вместе с ней.
Мобилка молчала.
Все остальные тоже.
— Ладно, — сказал Стар. — Спасибо, что зашли. Классная у вас будет статья. Газетку занесете?
— По-любому, — Толик встал. И тут же снова хлопнулся на табурет, будто не хватило горючего для взлета. — Блин! Совсем забыл.
— А может, не надо? — бросила Маша.
— Надо-надо, — Толиковы глаза разгорелись еще ярче, а секундой позже к ним присоединился огонек диктофона на груди. — Там же еще одна темка намечается на подзаголовок. Про девчонку-убийцу.
— Чего?
До Стара не дошло. Ни сразу, ни после того, как журналист поинтересовался, что он может сообщить по данному поводу. Маша встала и, возвышаясь над Толиком, настойчиво тянула его за рукав. Толик не велся, а до Стара всё никак не доходило; наверное, он просто устал. Наползала тупая боль в затылке и груди, на слух наложился шуршащий фон, а на глаза — мутный фильтр, постепенно размывающий резкость. Хотелось спать. Они ведь уже обо всем поговорили.
— Ты же с ними в одном классе учился, с обеими. Они еще тогда что-то между собой не поделили, да? Или кого-то?
— Толик, пошли. Хочешь, чтобы тебя снова медсестра вытолкала взашей? Какая еще девчонка? Ничего подобного там не…
— Машка, ты не втыкаешь. Она сама вчера призналась. На этом самом месте.
И укололо длинной иглой в висок, тряхнуло током, подбросило на постели: Дылда!!! Дылда, которая… надо ж было ей так влипнуть, и почему она по жизни такая невезучая? Блин, Толик, идиот, ну как тебе объяснить…
— Никого она не убивала, — выговорил Стар. — Просто так сказала… просто.
— Гонишь, журналист был разочарован. — Она что, того?.. крейзи?
Стар сморгнул, прогоняя пелену перед глазами. Поймал Толика в фокус, зацепился взглядом за его зрачки и сказал негромко, раздельно:
— Сам ты крейзи. Дылда… то есть Катя, если хочешь знать, она отличница, самая умная девчонка в классе… И добрая, отзывчивая, и готова принять на себя всё что угодно, лишь бы…
Замолчал, припоминая, что бы еще хорошего сказать про Дылду. Но вместо отдельных черт из школьной характеристики она всплывала в памяти вся, целиком, объемная, живая. Вчера она правда сидела на том самом месте, где сейчас Толик. Сидела очень прямая, без очков, со сломанной рукой на перевязи. А на уровне его глаз были ее ноги, такие длинные-длинные… красивые.
И она тоже убежала, не попрощавшись.
Ладно, с ней-то еще увидимся.
— Короче, ты не поймешь, — устало бросил он. — Но если черкнешь про нее хоть строчку… я тебя достану и в Срезе, и в Исходнике…
— Поймет, не дурак, — усмехнулась Маша. — Так, прикидывается.
Толик, вставая, пожал плечами:
— Да ну тебя… Вообще-то оно к тому материалу не очень и клеится.
Заглянула медсестра, и он поспешно добавил без паузы:
— Уже идем.
Прикрыв глаза, Стар слушал, как удаляются по гулкому коридору их шаги. Все-таки здорово, что они к нему зашли. И обещали заглядывать еще… неплохо бы. Хорошие они ребята. Всё у них получится.
— Я больше не могу! Ева!! Ты слышишь?! Не могу!!!
Тяжесть, оседающая в снег, тянущая ее за собой. Выпустила на мгновение — бессилие, слабость, я тоже не могу!.. — опустилась рядом на колени, по колено… Подняла голову, отыскала взглядом высокую фигуру в снежной мгле:
— Тогда я дальше не пойду.
— Эва!!!
— Я сказала, не пойду!
Злорадная усмешка внизу, у ног. Уже припорошенная снегом. Поднял руку, обтерся ладонью, но ухмылка осталась. По правде говоря, он вполне заслужил, чтобы бросить его здесь. И уж точно не заслужил, чтобы вот так тащить его за собой, на себе… неизвестно куда. Но других вариантов всё равно нет. И нет смысла.
— Ева, — Брадай вернулся, навис над ней, крича почти в ухо. — Это бессмысленно, как ты не понимаешь?! Мы все здесь замерзнем! Тупо, нелепо замерзнем все, если не по пробуем найти дорогу…
Вскинула глаза:
— Мы заблудились, да?
— Разумеется, — пробормотал снизу Красс. — Попробуй не заблудиться, когда прешь сам не зная куда.
Федор вряд ли мог его расслышать. Впрочем, такие мелочи уже неспособны повлиять на расклад. Патовый, заведомо проигрышный для всех.
— Как нога? — спросила негромко.
— Ничего. Я ее давно не чувствую.
— Перестань с ним шушукаться! — Брадай рванул ее за плечо, поднял на ноги, развернул к себе. — Да, мы сбились с пути. Но ненамного. Я еще примерно представляю себе, где мы находимся. Если прямо сейчас попытаться… Уже совсем близко, Ева!
— Ты говорил то же самое час назад.
— Час назад я не рассчитывал тянуть на себе… этого!..
Усмехнулась:
— Что ты предлагаешь?
Она прекрасно знала, что он предлагает. И он знал, что она об этом знает. И тот, второй претендент, приподнявшийся на локте в снегу, тоже всё великолепно знал.
Отступила на шаг. Посмотрела вверх. В небо. Нет, просто вверх: никакого неба всё равно не видно в снежной сумеречной мгле. Неужели уже вечер? Не может быть, хотя кто его знает, в горах время идет совсем по-другому. Если б их могли заметить с воздуха!.. нереально. Даже если бы здесь летали драконы — видимость сквозь туман и тучи нулевая. Но драконы тут не летают. Они пропадают здесь. Они безошибочно находят дорогу…
Эва огляделась по сторонам — над головой одного из претендентов, проскочив без зацепки нависающую фигуру другого. Если и вправду близко… Почему бы не попробовать? Самой?! Неужели у нее одной меньше шансов, чем у всего их невозможного, бессмысленного трио? Просто развернуться и уйти. Раствориться в снегах и ветре. И пускай делают что хотят. Сколько угодно убивают друг друга.
Нет. Федор бросится за ней и догонит, а Красс… не догонит. Нечестно.
Или, может, хватит быть честной-благородной — с этими?!
Какое уж тут благородство: злая ухмылка сквозь стиснутые зубы. Она с удовольствием бросила бы их обоих замерзать в снегу, если б могла. Ключевое слово — обоих. Отдавать предпочтение кому-то одному гнусно. Омерзительно. И ничего не изменилось бы, если бы взять да и поменять их ролями.
Ничего?..
Ничего. Когда она, освободившись от связки, металась по заснеженному склону, срывая голос, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь полуослепшими глазами — темное пятно?.. нет, правда, темное пятно?!! — ей было совершенно всё равно, кого именно искать. Кого вытаскивать на себе, неповоротливого, обездвиженного, совершенно чужого и неважного… Важен был другой. И тоже не потому, что его звали Федор Брадай. Потому что — здоровый, на обеих ногах. Готовый идти дальше, несмотря ни на какие досадные помехи.
А пришлось посмотреть. Пришлось принять как данность. Тащить на горбу, собственноручно уравнивая с собой в правах. Сомнительных правах претендентов…
Тряхнула головой, сбрасывая с себя, словно снежную шапку, их взгляды. Один, бесшабашный, иронический, умоляющий — снизу. И другой — в упор. Чересчур в упор.
— Значит, так, — сказал Брадай очень спокойно. — Что я предлагаю. Мы выкопаем ему укрытие в снегу, оставим снаряжение, палатку, продукты, чтоб он мог продержаться до прихода спасателей.
— Каких спасателей?! Ты же сам знаешь…
— Неважно. Может, ему повезет. Может, нам.
Хотелось отпарировать это «нам» чем-то хлестким, колким, как метель, секущая по лицу. Но Эва промолчала. Не стоит. Сначала дослушать.
— Это в том случае, если ты согласна пойти со мной. Если ты действительно хочешь его спасти. Потому что иначе я его убью. У тебя на глазах. Уже.
Он выдержал ровный тон почти до конца. Только сглотнул перед «уже».
Красс приподнялся на локте, саркастически хмыкнул, шевельнул губами, облизнув с них снег. Слов не разобрать, даже ей.
— Ну?!!
Федор снял с пояса нож. Как театрально. Нелепо, гадко и утомительно. Эва отвернулась.
— Я сейчас его прирежу, слышишь?!
Сквозь вой ветра прорвалась дребезжащая истерическая нота. Убийство в состоянии аффекта. Блефует, шантажирует — или правда способен?.. вполне. Естественно, на самом деле никакого аффекта, голый и трезвый расчет. С его точки зрения, соперника давно пора устранить, это, пожалуй, и не обсуждается. А вся театральщина — для того лишь, чтобы заставить ее, Эву, разделить с ним вину, а значит, и будущее. Почувствовать себя его сообщницей. Которой предложили определенные условия сговора, и она приняла их по умолчанию.
Так оно и есть. Она войдет с ним в сговор. Уже входит. Для этого необязательно делать выбор между двумя равно бессмысленными вариантами, высказывать вслух какое-то решение. Достаточно подольше не оборачиваться. И всё. Так просто.
В конце концов, разве не самое ее отчаянное желание — избавиться от них обоих? И если не получается одновременно, так хотя бы по очереди… От одного — уже. А что касается второго, то еще, возможно, выпадет удобный случай.
Ее передернуло. Мерзость.
Красс что-то сказал. Эва опять не расслышала. Только общий издевательский тон.
Резко обернулась, но было уже поздно.
Они катались по земле, неразличимые и неразделимые в клубах взрыхленного снега. Мутное многоногое пятно внизу, спрут-мутант, издающий отрывистые звериные звуки. Смаргивая, она вглядывалась в эту дикую биомассу пытаясь разглядеть хоть что-нибудь, какие-то детали положения тел и расстановки сил, — как вдруг пульсирующий клубок подкатился ей под ноги, и Эва отпрянула, отскочила, потеряла равновесие… Сумеречное небо перед глазами, колкая метель на вдохе, бритвенный холод в лицо.
Кажется, она упала на четвереньки, но никакой опоры под локтями и коленями не было, одна ледяная вата, в которой любое движение обращалось в бессмысленную возню и трепыхание, будто на дне омута. Удалось лишь вскинуть голову, глотнуть воздуха и увидеть, как они катятся на нее, надвигаются вплотную: взгляд прямо перед собой — совсем не то, что сверху вниз… Мелькнула чья-то рука с растопыренными пальцами, шипастая подошва, а затем ударило снежными брызгами по глазам, ослепляя, зачеркивая…
Откатились в другую сторону. Не потому, что она лежала на пути. Просто повезло.
Все-таки нащупала какой-то подснежный камень, оперлась на него и провела по лицу перчаткой, залепленной острыми льдинками. Встать. Во что бы го ни стало — встать, а уже потом… Разлепила мокрые ресницы и у видела кровь.
Яркий след на снегу в нескольких сантиметрах от глаз, Падающие снежинки таяли на нем и, вместо того, чтобы мгновенно замести, тоже окрашивались красным.
Так и должно было случиться. Рано или поздно.
Она сама хотела.
…Она металась над ними, вокруг них, скользя и спотыкаясь, пытаясь ухватиться за что-нибудь, каким-то образом растащить в разные стороны… Они уже почти не шевелились — оба. Претенденты. У нее впервые по-настоящему, без самообмана, не получалось их различить.
Ничего у нее не получалось.
Внезапно сделалось темно, еще темнее, чем было, неужели все-таки вечер?! И снова относительно просветлело, потом опять мелькнула тень, низко, над головой, Эва оторвалась от чьего-то заиндевевшего плеча, и выпрямилась, и догадалась вскинуть взгляд, и различила — показалось?! — в сумеречном буранном небе силуэт дракона с раскинутыми крыльями.
Она давно не кричала так. Никогда она так не кричала.
Дракон снижался.
Все-таки здесь есть спасатели. Все-таки, получив сигнал о группе туристов, пропавших в горах, за ними выслали патруль. Сейчас и ее саму, и обоих претендентов, живых или мертвых, погрузят в седло, доставят на базу…
И всё.
Но ведь если совсем близко, думала Эва, напряженно следя за тенью, которая двигалась по небу сужающими кругами, словно хищная птица, если действительно так близко, то он, конечно, чувствует. Дракон. И он в любое мгновение может повернуть — туда. Кто бы ни был и чего бы ни хотел от него всадник. В такой ситуации любой дракон, даже дикий, бессмысленный, сломленный рабством, — свободен.
Дракон — ее лучший сообщник. Он покажет путь, и она справится сама. Без всяких претендентов. Которые теперь вряд ли смогут ее преследовать. Ни один.
Снижался.
И накатила волна мутного отвращения — уже не к ним, к себе. Боже мой, да во что же она превратилась, приняв правила этой чужой игры и практически выиграв ее?! Двое мужчин, раненых, возможно, умирающих здесь, у ее ног — разве они ей безразличны? А даже если и так, если цинично зачеркнуть всё, что у нее было с каждым из них, если просто — два ни в чем не повинных человека… да! Если разобраться, вся их вина только в том, что она может инкриминировать и себе самой: участие в игре с не самыми честными правилами. Ни один из них не совершал преступления. Не убивал ее отца.
Она, Эва, до последнего убеждала себя, что ее главная цель здесь, в Срезе, — найти убийцу. Она не приблизилась к этой цели ни на шаг. И уже, по сути, отказалась от нее.
Особенно теперь, когда так близко другая цель.
Дракон завис в нескольких метрах над склоном, высматривая место для посадки. Значит, всё же слушается всадника, спасателя, — а может, поблизости и нет вовсе никакой аномалии; впрочем, неважно. Большой, многоместный дракон. Он вынесет, спасет их обоих…
И ее тоже.
Она вернется.
Он выпустил, наконец, лапы-шасси, когти ковырнули снег, взметнули белую тучу, в которую дракон будто провалился по брюхо, продолжая двигаться по инерции, а может, не в состоянии найти жесткую точку опоры. Но когда Эва, задыхаясь, подбежала к нему, он уже затормозил. Уже встал на колени и отставил под углом крыло, помогая всаднику спуститься с занесенной снегом спины.
Маленькая щуплая фигурка; странно для спасателя, успела удивиться Эва. Или просто очень крупный дракон, и это сбивает с толку, искажает масштаб?
Она уже подбежала вплотную. Столкнулась с ним лицом к лицу.
Выговорила:
— Вы… сами?!
Ну что ж, здравствуй хотя бы так, папа.
Я должна была сразу понять, что ты не придешь. Наверное, ты прав. Наверное, и вправду опасно. Я же ничего не знаю. Примерно так же, как ничего не знала когда-то давно, живя в Срезе, куда ты так и не приехал, несмотря на мои отчаянные детские письма… Ладно, примем как данность. Единственное, ты мог бы предупредить. Чтобы я не готовила все эти нелепые салатики и торт со свечками.
Торчит, как башня, посреди стола. Тридцать лет. Как-никак, юбилей. И новоселье. И новое место работы. Конечно, это не повод выбираться из своей двухкомнатной крепости и ехать к единственной дочери через весь город, рискуя максимум… а впрочем, я же понятия не имею, чем ты рискуешь. Поэтому пора закрыть тему.
Только, знаешь, очень странно не слышать тебя за стенкой.
Так вот, чем я хотела тебе похвастаться. Квартира у меня однокомнатная, однако хорошей планировки, гораздо просторнее, чем наша… то есть теперь уже твоя. Кредит выплачивать двадцать пять лет, но я же никуда не тороплюсь. Мебели мало, и надеюсь не слишком обрастать, дорожу свободным местом. Обстановка по моему вкусу, тебе, конечно, не понравилось бы, особенно прозрачные занавески. Я не собираюсь бояться, папа. Я буду здесь жить. Принимать гостей… много, целыми классами.
Так интересно получилось. Я была уверена, что буду преподавать как иностранный наш с тобой язык. Но, оказывается, его здесь не изучают ни в одной общеобразовательной школе, а для преподавания в вузе мой педагогический диплом с курсов, понятно, не годится. И я уже собиралась уйти, когда они вдруг предложили: много вакансий на родной язык и литературу, попробуйте, вы же филолог… «Родной язык», представляешь? Хотела посмеяться, но не стала. И спорить тоже. Знаешь, в новых паспортах ведь не пишут национальность. Решила попробовать. Вот, вчера прошла собеседование…Я так счастлива, папа! Наконец-то — настоящая работа, ничего общего с бессмысленными приработками по распределению цивильных служб, такими же унизительными, как наше «социальное пособие для перемещенных лиц»… извини. Я знаю, ты относишься к этому совсем по-другому. Во всяком случае, пытаешься… Это твое дело.
С нового учебного года я буду вести уроки с восьмого по двенадцатый классы. И классное руководство, обязательно, меня предупредили. Тебе, наверное, надо объяснить, что это такое? Хотя когда ты слушал какие-нибудь мои объяснения… Словом, у меня начнется осенью совсем новая жизнь. Своя работа, свой дом, даже, можно сказать, свои дети… Видишь, я смогла написать даже такое — и ничего, не дрогнула рука. Я не иронизирую, нет. Я действительно надеюсь, что они станут частью моей жизни, а не только «внеклассной работой», как это здесь называется. Через год, папа, мой день рождения пройдет совсем по-другому…
Я понимаю, почему ты не пришел. На самом деле новая жизнь у меня давно уже началась. А у тебя осталась — прежняя. Мы снова разъехались по разным мирам. Ничуть не менее удаленным друг от друга, чем Срез и Исходник.
Разумеется, я буду к тебе приезжать. Раз или два в неделю, а может, и чаще, как получится. И, наверное, снова начну писать тебе письма. Когда переписываются люди, живущие в одном городе, это все-таки менее дико, чем писать человеку за стенкой…
Мы почти десять лет прожили с тобой в одной квартире. И я до последнего надеялась, что… Ладно, не буду. Знаешь, когда я собирала вещи, делила наш скарб на мое и твое, нашла стопку своих писем к тебе за все эти годы. Я не взяла их с собой, папа. Они остались там, в твоей квартире. Может быть, ты их как-нибудь найдешь.
Мы так и не научились разговаривать с тобой. Теперь уже понятно, что и не научимся никогда. Сколько раз я хотела расспросить тебя о том, как это было: мятеж, крушение твоего режима, твоими собственными руками возведенного мира… Я прочла на эту тему всё, что могла: от официальных монографий, где педантично перечисляются преступления Лилового полковника, до панегириков экзальтированных юношей, жаждущих возродить великую державу. Но я не знаю правды, пока не услышала твоего рассказа. Уже, конечно, не услышу. И, кажется, понимаю, почему.
Это было… очень страшно?..
И ты — ты ведь тоже никогда меня не спросишь, не заставишь рассказать. Сама я вот уже десять лет не могу собраться с силами. А наверное, мне стало бы легче. Я действительно смогла бы жить заново. Весь мой судорожный оптимизм по поводу новой жизни в начале этого письма… ну, его-то ты не получишь, и хорошо. Ты бы только посмеялся. Тебя всегда смешила всякая фальшь.
Заканчиваю. Сейчас попробую салаты, надрежу торт. Потом поставлю музыку, почитаю книжку… надо срочно купить телевизор. С первой же учительской зарплаты, если, конечно, хватит, как-то забыла ею поинтересоваться…
Боюсь. Боюсь ложиться спать одна в пустой квартире. Ты сам знаешь, почему.
Но когда-нибудь я справлюсь и с этим.
ГЛАВА IV
— Разумеется, — сварливо бросил он. — Некоторые вещи либо делаешь сам, либо они не делаются вообще.
Дребезжащий голос с трудом перекрывал свист метели, и Эва расслышала его с опозданием, будто в плохой телепорт-трансляции между Исходником и Срезом, когда последние слова диктора звучат уже на фоне его сомкнутых губ. Фроммштейн успел скатиться с драконьей спины, провалиться в снег, негромко выругаться, когда она наконец выговорила:
— Здравствуйте.
Невольно глянула вверх: на спине дракона больше никого не было, в небе не виднелось ничего похожего на другой крылатый силуэт. Какие люди — и без охраны. Всплыв на поверхность сознания, она закрутилась на языке, хулиганская фразочка из школьной, прежней, нереальной жизни, и в ее водовороте напрочь тонули все уместные, адекватные слова.
— Рад вас видеть, Эвита. Назрела серьезная беседа, — он говорил, словно сплевывая снежинки сквозь полусжатые губы. — В прошлый раз вы пренебрегли моим гостеприимством, снова взялись за свое, а зря. Ведь я вас предупреждал.
Слегка пошатываясь от ветра, Фроммштейн опирался вытянутой рукой на драконье крыло. Одетый в горный комбинезон, темно-синий с серебряной окантовкой — она видела точно такой же в магазине внизу, у подножия; неудивительно, это ведь, по-видимому, его магазин. Какая чепуха лезет в голову… наверное, из-за полной абсурдности происходящего… какие люди — без охраны…
— Какие люди без охраны, — пробормотала вслух. Стало легче.
Олигарх не расслышал:
— Что?
— Я тоже рада вас видеть, господин Фроммштейн, — слова, будто прорвав плотину, полились неудержимо, все убыстряющейся скороговоркой. — Конечно, нам с вами есть что обсудить, но, может, в более удобной обстановке? Со мной два человека, вон там, они оба в тяжелом состоянии, у вас же крупный дракон, их необходимо срочно…
— Срочно сейчас вовсе не это, — оборвал он. — Плевал я на ваших… претендентов. А побеседуем мы здесь. Обстановка не хуже любой другой.
Да уж. Если вспомнить, где и как они разговаривали в прошлый раз, и чем это кончилось, и чем могло бы кончиться, если б не Красс. Пожалуй, действительно лучше встречаться с этим человеком на нейтральной территории, а что может быть нейтральнее горного склона, занесенного бураном… Но каким образом он сумел ее найти? Правда, у него практически неограниченные возможности. Видимо, следил за ней с того момента, как она сбежала, вернее, раз уж так, когда он сам милостиво позволил ей сбежать. И вмешался именно сейчас, увидев, что она, по сути, осталась одна… Но почему — сам?
Все-таки выговорила на остаточной инерции:
— Но ведь живые люди! И… метель.
— Ну, метель — это, допустим, поправимо.
— То есть?
Тут она заметила, что на фоне его темного комбинезона уже не сечет сплошная белая сетка, а кружатся отдельные мушки-снежинки. На серебряном канте загорелся блик. Эва вскинула голову к небу: наверху, точно в зените, из мохнатого нагромождения туч смотрел круглый ярко-голубой глаз. Расширялся, превращаясь в кусок ясного неба. Фантасмагория…
— Перестаньте, — досадливо проговорил Фроммштейн. — Так делается перед любым идиотским праздником с воздушными шарами и драконьим пилотажем. Один выстрел по облакам, и готово. Действительно удобнее говорить, когда ничего не свистит над ухом.
Эва сморгнула, заставляя себя перестать таращиться в небо. Как школьница, стыдно.
— Прошу вас, отправьте их вниз, на базу. Это же, наверное, проще, чем разгонять тучи. Один из них сломал ногу, а другой ранен, видимо, серьезно…
Почему — другой?.. Только теперь до нее дошло: неизвестно, чью кровь она видела на снегу. Если разобраться, скорее сам Брадай, здоровый и с расчехленным ножом, мог… впрочем, ножи входили в снаряжение обоих, а у Красса было время подготовиться к обороне. Они оба, когда она заметила снижающегося дракона, почти — совсем?! — не двигались, и у нее не нашлось лишней секунды-другой, чтобы наклониться над каждым из них.
Оглянулась, всматриваясь в ярко-белое, слепящее до слез пространство склона… где?!!
Раздался странный трескучий звук, и Эва обернулась.
Фроммштейн смеялся. Он спустил на глаза огромные зеркальные очки и выглядел даже не человеком, а каким-то насекомообразным хохочущим монстром. Абсурд. Дикий. Непобедимый.
— Вы меня умиляете, Эвита, — сказал он. — А вы разве не собирались последовательно посталкивать их обоих в пропасть? Были у вас такие планы, ведь были, признайтесь. А теперь вот разыгрываете передо мной сестру милосердия, и вам это совершенно не идет.
Хватит. Эва сглотнула, отступила на шаг. Немедленно избавиться от ощущения ирреальности происходящего, в котором она барахтается, будто в снежной каше, не в силах отыскать точку опоры, — в то время как он стоит рядом и глумится над ней. Ему что-то от нее нужно. А значит, она вправе ставить свои условия.
Тоже сдвинула со лба защитные очки. Снег под уже низким, но ярким солнцем перестал слепить, и голос вроде бы прозвучал достаточно жестко:
— Удобнее разговаривать, когда никто не истекает кровью в двух шагах. Вы не согласны?
— Нет, почему же. Согласен. Но я здесь в частном порядке, Эвита, без эскорта и связи, я не могу позволить себе отпустить единственного дракона. Ничего личного, поверьте.
— А… — Она невольно глянула в небо.
— Погоду я обеспечил еще перед тем, как вылетел сюда; простите за дешевый эффект. У меня к вам серьезный деловой разговор, Эвита. Тема же здоровья ваших любовников мне, поверьте, малоинтересна.
Не заводиться. Не вступать в мелкую пикировку. Спокойно:
— Хорошо, поговорим. Сейчас я их найду, попробую оказать первую помощь и сразу же вернусь к вам. Подо…
— Стоять.
Спокойно. Всё логично, всё имеет свое объяснение. В том числе и монстрик-насекомое с небом в зеркальных глазах, широко расставленными коленчатыми ножками и направленным на нее в упор маленьким серебристым пистолетом…
Просто старик в альпинистском комбинезоне, нетвердо стоящий на ногах, щуплый, со складками дряблых щек из-под очков и невидимыми губами. Просто ему необходимо сказать ей что-то сию же секунду. Не сценка из театра абсурда, а реальная жизненная ситуация — здесь и сейчас.
Пусть говорит.
— Я спускал вам до последнего, Эвита. Когда вы сбежали с вашим так называемым разработчиком, я махнул рукой: не принимаю, знаете ли, всерьез цивилов. Потом поверил донесениям, будто вы вернулись после теракта в Исходник…
Глянула недоуменно: неужели правда? Но в таком случае как же он ее нашел?
— Да, представьте себе, даже выпил за благополучное завершение этой истории, которая меня порядком утомила. И вот сегодня мне приносят, — его свободная рука нырнула в карман комбинезона и с размаху швырнула что-то яркое на снег. — Почитайте, вам понравится.
Газетная бумага казалась на снежном фоне темно-желтой, почти коричневой. Черные столбцы колонок. Пестрые заголовки. И фотографии, фотографии… Эва прищурилась, подалась вперед. Сережа?!
Наклонилась. Негнущиеся пальцы в перчатках никак не могли подцепить газетный лист; в конце концов удалось поднять, скомкав почти до половины. Попыталась расправить на ладони: буквы прыгали, складывались в бессмысленные сочетания. Невозможно читать, когда на тебя направлено пистолетное дуло, взгляд постоянно дергает туда, как на пружине. Статья на целый разворот, много снимков, очень выразительных, несмотря на некачественную печать. Смотреть картинки пока еще получается.
Да, действительно, Сережа Старченко, сидит, вытянув ноги, на солнечной скамье набережной. И рядом — лежит на больничной койке. А вот она сама, Эва, в красном платье, под руку с каким-то претендентом, смазанным, неважным… Она же среди ребят у входа в телепорт. Отдельно, крупным планом — Федор Брадай. Красавец. С мятой газетной морщиной поперек бронзово-лысого лба…
— Любопытно? — поинтересовался Фроммштейн.
Кивнула. Наконец смогла прочесть заголовок, набранный огромными буквами: «Наследство Лилового полковника». И две фамилии под гигантской «Н»: Анатолий Бакунин, фото Марии Шабановой.
Надо же. Анатолий, самый нелепый и нелогичный из претендентов. Получается, самый бескорыстный — единственный, кому было нужно от нее не это самое «наследство», не Ресурс, а всего лишь несколько жареных фактов для газеты… Комната отца, фотовспышка, девица в потертых джинсах, вежливый чернявый мальчик с диктофоном. Точно. Его лицо всё время казалось ей знакомым.
— Зачем-то побрился наголо.
— Что? — не понял Фроммштейн. — Читайте-читайте. Вы первая после меня, кто это видит, не считая, конечно, работников редакции. Говорят, пришло самотеком. Разумеется, номер не выйдет в свет… если, конечно, мы с вами договоримся.
Эва отогнула край листа, заглянула на первую страницу:
— «Срез-ревю». Ваша газета?
— Чья ж еще? Имею привычку лично просматривать за обедом каждый номер перед тем, как он идет в печать. Жаль, честное слово, давно у нас не было такого живенького…
Ей стало смешно. Неужели он надеется шантажировать ее этим желтым листком?
— Так выпускайте, в чем же дело?
— В чем дело?!!
Рявкнул на внезапно высокой, надрывной ноте, пистолет в его руке описал сверкающую дугу, и Эва невольно втянула голову в плечи. Он же психопат, он и в прошлую встречу демонстрировал ей ненормальный контраст настроений, резкие зигзаги от делового разговора к истерике и гневу. А сейчас еще и вооруженный психопат. Фроммштейн двинулся с места, проваливаясь в снег, и дракон за его спиной предусмотрительно попятился; кажется, инициированный дракон… Эва тоже отступила на шаг. Без паники. Держать в руках себя и, по возможности, его.
— В чем дело, — бормотал он, — действительно, в чем дело… Почему бы не сообщить всему Срезу: Фроммштейн старый кретин, и его служба информации — кретин на кретине?! Я был осведомлен о каждом его шаге, не подозревая при этом, с кем имею дело! Искренне считал его ординарным претендентом от Структуры. Человека, за которым охотился десять лет!..
Он неожиданно ринулся к ней, вспахивая снег, и прежде, чем она успела среагировать, ткнул пальцем в газетный лист. Эва отпрянула, и бумага прорвалась длинной дырой. Точно посередине брадаевской лысины.
— И ведь мне было известно, — продолжал он, накручивая себя всё сильнее, — что он тогда обратился к Структуре, что это она помогла ему скрыться, сменить внешность, имя, гражданство, профессию!.. И всё это даже не в обмен на рукопись! Рукопись он как раз, получается, придержал до лучших времен… Вы-то, конечно, об этом знали!
— Нет, — мягко сказала Эва. — Узнала буквально только что… час назад, не больше.
— Похвастался? Что обставил, как ребенка, самого старика Фроммштейна?!
— Он не говорил, кого.
Кажется, немного успокоился. Эва перевела дыхание и, поминутно косясь на пистолет в уже опущенной руке, снова попыталась вчитаться в статью. Подзаголовок: «Федор Брадай — чужой среди своих». Черт, дыра прямо посреди газетной колонки… но откуда Анатолий мог знать?
Подняла глаза:
— Там обо всем этом написано?
— А вы разучились читать? Если вкратце, там написано, что он кинул своих, то есть Структуру, и повел собственную игру.
— И всё?
— Умному человеку достаточно.
Фроммштейн выдержал паузу навстречу ее недоуменному взгляду. Если б не эти очки, в которых можно разглядеть только себя… Продолжил на удивление ровным голосом:
— Достаточно, чтобы сделать предположение: у данного претендента на руках более чем серьезный козырь. А о том, что оно верно, вы только что сказали мне сами, Эвита. И вот теперь я знаю точно.
Он трескуче расхохотался. Эва тоже нервно усмехнулась. Получается, эта его истерика, метания, крики, размахивания пистолетом… Убедительно, ничего не скажешь. Разжала пальцы, и газета спланировала на снег.
— Как же простой телевизионщик мог обставить вас на аукционе? — спросила ядовито: слава богу, уже не надо беспокоиться о его психике в сочетании с огнестрельным оружием.
— Во-первых, тогда он не был даже телевизионщиком. А во-вторых, по чистой случайности. Мой агент оказался полным идиотом, отлучился не вовремя, извините, в туалет. Не думайте, что я не пытался выкупить у этого зарвавшегося пацана рукопись, предлагал хорошие деньги…
— А подстрелить его из-за угла не пробовали?
За «посталкивать обоих в пропасть». Теперь они квиты. Снова мелькнула мысль о крови на снегу, странно медленная, инертная мысль. Разговор с Фроммштейном занимал ее определенно больше. Кошмар. Вот что происходит, когда принимаешь чужие правила абсурдной игры. В то время как они замерзают там, двое мужчин, которых она… Нет, не любила, но разве это важно?
Сейчас. Вот только выждать момент, когда он позабудет о своем пистолете.
— Пробовал, — легко согласился Фроммштейн. — Но он, как вы уже знаете, спрятался под крылышко к Структуре. И стал моей головной болью на все эти десять лет… Самой сильной — конечно, пока не появились вы, Эвита.
— Сочувствую. Думаете, он многое там вычитал?
— Ну, вам лучше знать, что мог понаписывать ваш покойный супруг; простите, если я не к месту его упомянул. Во всяком случае, ваш… претендент весьма уверенно двигался к цели. Я был искренне изумлен, когда его, пропавшего без вести, через сутки обнаружили по моему запросу здесь. А рядом с ним — вас.
Значит, выследили не ее, а Федора. Впрочем, какая теперь разница.
— И тут же примчались сюда сами, без охраны, — подавила истерический смешок. — Зачем? Если вы хотели меня… нас остановить, разве не проще было бы…
— А вы не понимаете?
Эва покачала головой.
— Она не понимает, — сообщил Фроммштейн, полуобернувшись через плечо. — Ты себе можешь такое представить? Грамотная женщина, знакомая с теорией Множественных срезов! Находясь уже здесь, буквально в двух шагах, только руку протянуть! — не понимает. Может, хотя бы ты ей объяснишь?
Он обращался к дракону. Невозмутимому, опустившему голову на сложенные крылья, прикрыв глаза. Конечно, инициированный. Но ничего не ответил, только приподнял веки, блеснув золотистыми зрачками.
— А между тем понимать-то здесь нечего. Бывают в жизни такие моменты, когда множество независимых факторов сходится в контрапункте, и тогда всё уже решает не разум, а интуиция и способность к действию. Немедленному, своевременному. И либо ты действуешь сам, либо момент упущен. Вы тоже безошибочно отслеживаете такие моменты, Эвита, иначе вас не было бы в Срезе. Двадцать лет сидели смирно в Исходнике, и вдруг… Если быть откровенным, я от вас не ожидал. Но вы действовали правильно от начала и до конца. И за каких-то несколько дней оказались там, куда я не мог добраться два десятка лет!..
— Вы? Но вы же говорили, что вас не интересует Ресурс.
Прикусила язык. Фроммштейн усмехнулся:
— Боитесь опять проговориться? Бросьте, мы с вами владеем аналогичной информацией и можем говорить без обиняков. Ресурс — это смешно. Ведь вас он тоже ни капли не интересует. Не станете же вы доказывать, что пришли сюда с теми же самыми мотивациями, какие были и у всех разномастных претендентов, от которых вы с большими или меньшими потерями избавились по дороге? Молчите, не перебивайте. Вас тоже коробит до глубины души, когда это — называют «Ресурсом». Да и «Множественные срезы», согласитесь, звучит суховато, когда речь идет о целых мирах, о бесконечном ожерелье миров!..
Какая патетика. Эва поморщилась:
— Помнится, вы клялись, что лично вам ничего не нужно, кроме спокойной старости в одном-единственном Срезе.
— Да, вы правы, — уже совершенно ровным тоном, — в прошлый раз мы рассмотрели с вами экономическую сторону вопроса. Что было актуально в виду множества претендентов именно на Ресурс как таковой. Однако все они успешно сброшены со счетов — по крайней мере, на данный момент. И я не намерен его упустить.
— То есть одного Среза вам все-таки мало.
— Перестаньте! Ваш сарказм совершенно неуместен. Вы понимаете меня лучше, чем кто бы то ни было другой в Исходнике и Срезе. Не берем Исходник — он подроблен и переделен миллион раз еще в незапамятные времена. Но Срез — единый, до сих пор цельный мир!.. и я им владею. Я! Надеюсь, вам не придет в голову оспаривать столь очевидный факт? А до меня Срезом владели вы, принцесса Эва Роверта. Вы единственный человек, который помнит, как это — владеть целым миром. Невероятное, пьянящее чувство, оно не забывается никогда. Потому вы и здесь.
— Не потому.
Фроммштейн, конечно, не услышал. Он продолжал, все сильнее жестикулируя, периодически воздевая руки и совершая ими кругообразные движения. Эва подумала, что если броситься внезапно, резко ударить в плечи, сбить с ног, — он выстрелит мимо, в белый свет, и даже, скорее всего, разрядит беспорядочно всю обойму. И что дальше?..
Дракон. Но ведь это его дракон. Инициированный, имеющий свое мнение. Да и при чем здесь дракон, если ей нужно всего лишь обезопасить его хотя бы на время, вооруженного безумца, чтобы тут же броситься на поиски Федора и Красса…
«Да неужели, Эвита? Вам нужно вовсе не это. И не коситесь на моего дракона».
На самом деле он, конечно, говорил что-то другое. Она совсем перестала его слушать. Тряхнула головой; нападение, стрельба, дракон… нелепость. Попробовать все-таки его убедить:
— Имейте в виду, я не знаю, где аномалия. Знает Федор Брадай. В ваших интересах, чтобы…
— Вы опять?
Фроммштейн коротко расхохотался:
— Когда же вам надоест выуживать из себя остатки благородства? Мне, как и вам, совершенно неинтересен этот Брадай. Если я не прекращал его разыскивать, то по одной причине: переходить мне дорогу не дозволено ни-ко-му. Разумеется, обидно за «Теорию Множественных срезов». Но на данный момент это уже неважно. Он сыграл свою роль. Всё совпало. Контрапункт. Мы с вами. И никаких претендентов.
На солнце снова наползли облака: наверное, кончалось действие заряда, разгоняющего тучи. Дракон Фроммштейна открыл глаза, поднял голову, и Эва поймала сквозь очки его бесконечно мудрый взгляд. Почему инициированные драконы позволяют людям, даже законченным мерзавцам, как угодно их использовать?.. Он, конечно, без труда найдет дорогу к аномалии. Всё действительно совпало. Для Фроммштейна. Он безошибочно поймал момент.
Ему осталось только уговорить ее. Самая малость.
— Мы ведь можем беседовать с вами на равных, Эвита? Вы, как и я, понимаете: владение новым миром ценно само по себе. Для спокойной старости мне и вправду достаточно одного Среза. А в том, другом… может быть, выстрою какой-нибудь замок для души, как в свое время ваш отец. Ну и, конечно, займусь научными изысканиями. Поисками выхода в следующий Срез, как это до последнего дня делал ваш муж…
Грубо. Она ожидала от него большего.
— Вам там не понравится. Холодно. И потом, у вас, кажется, нет ни жены, ни дочери.
Вздрогнул, срезанный на полуслове.
Заговорил после паузы:
— То есть вы отказываетесь помочь мне добровольно? Что ж, вы меня не разочаровали, Эвита. Я и не рассчитывал. Так, из чистого интереса, поупражнялся в лирике… Но вы предпочитаете деловой разговор. Хорошо. Поднимите газету.
Присела на корточки, не отводя глаз от пистолета, снова направленного в упор. Вот и совершили полный круг. Ожерелье миров, пьянящее чувство, замок для души… тьфу, до чего же противно. Спросила, выпрямляясь:
— Все-таки Ресурс?
— Не ваше дело. Ищите подзаголовок: «Кольцевое замыкание». Нашли? Думаю, вы в курсе, о чем речь, тем более что, если не ошибаюсь, отличился юноша из вашего класса. А теперь представьте себе то же самое, только несколько в иных масштабах. Ведь весь Срез нашпигован тезеллитом не хуже, чем вестибюль того отеля… вы следите за моей мыслью, Эвита?
Она читала газету. И вправду читала, даже увлеклась… занятно он пишет, Анатолий Бакунин, хотя местами и чересчур брутально… Кольцевое замыкание, да. Абсурд. Невероятный абсурд…
Спросила спокойно, не поднимая глаз от листа:
— Вы маньяк?
— Может быть, вы надеетесь, что я этого не сделаю?
— Надеюсь.
— Напрасно. Я уже это сделал. Запущена программа сбоя на одной из центральных подстанций… впрочем, вам вряд ли интересны технические детали. Замыкание произойдет через три часа, — он сковырнул с запястья край манжеты. — То есть уже через два часа пятьдесят четыре минуты. Правда, в отличие от вашего школьного гения, не ручаюсь за силу его воздействия. На всякий случай приказал поставить на максимум.
Блефует, думала Эва, ну разумеется, блефует, до сих пор ему то и дело удавалось ее мистифицировать, обводить вокруг пальца, но не до такой же степени!.. Срез, его вотчина, его бизнес, его жизнь… не говоря о том, что он рискует погибнуть и сам. Никакой Ресурс не стоит того, чтобы ставить под угрозу так много. Не может быть…
А что, если они вовсе не были чистой демагогией, его рассуждения о высшей самоценности владения мирами?!.
— У нас с вами времени в обрез, — буднично сказал Фроммштейн. — Находим аномалию, вы показываете мне алгоритм, туда-сюда, плюс еще спуститься на базу, чтобы я мог отменить приказ. Думайте быстрее, погода портится.
На газетный лист упала снежинка, села на волосы Сережи Старченко. Эва подняла взгляд: в воздухе кружились белые мушки, цепляясь за окантовку фроммштейнового комбинезона. Хоть бы он снял очки. Тогда она уловила бы, заметила, отследила мельчайшие искорки хитрости и самодовольства на дне его глаз. Но в двух полукруглых зеркалах ничего не разглядеть, кроме горного склона и себя самой, обескураженной, ссутулившейся над газетой в руках…
Выпрямилась, расправила плечи. Посмотрела поверх его очков. Дракон, огромный и невозмутимый, ни одним движением не выдавал своего отношения к происходящему. Поднял голову, взглянул куда-то назад, на черное пятно на снегу… и снова устроил узкую чешуйчатую морду между сложенных зонтиков крыльев.
Пятно приближалось. Медленно, натужно. Приобретало очертания. Росло.
— Я жду, Эвита! А время, как вы сами понимаете, не ждет.
Вдохнула ртом полную грудь морозного воздуха; на нёбе растаяла снежинка. Кивнула:
— Идемте.
— Я всегда знал, что с вами можно договориться, — Фроммштейн не двигался с места, и она почти уверилась в его блефе. — Вы способны мыслить крупными категориями, глобально, на уровне миров. Николас не мог. Кто он был такой? Диктатор отдельно взятой, мелкой, никому не нужной страны… Да еще и засунул неизвестно куда свой идиотский мундир.
— Что?..
Она бы многое отдала, чтобы дослушать. Чтобы понять непостижимое: зачем он говорит ей об этом — сейчас?!
И вообще — чтобы понять.
Красс был уже почти у него за спиной. Он полз на локтях и одном колене, волоча ногу, страшный, с заиндевевшей бурой бородой и темной бороздой через щеку, нос и губы. Он мог в любую минуту отразиться в ее очках, спохватилась Эва.
Сдвинула на лоб. Зажмурилась.
Человек выбрался из расщелины и тяжело привалился к заледенелому краю скалы. Холодно, даже сквозь комбинезон… хорошо. Когда холодно, почти не больно.
Теперь женщина могла видеть его отчетливо, хоть бы и с высоты драконьего полета, а уж тем более в двух шагах, практически в укор, если б догадалась повернуть голову. Но она не видела. Беспорядочно металась по склону, взмахивала руками и вопила так, что, как известно любому альпинисту-новичку, могла запросто вызвать горный обвал. Впрочем, горы здесь, наверное, сплошь из тезеллита, а эту породу не так легко привести в движение. Так или иначе, женщина об этом не думала. Просто кричала, и ее голос многократно отдавался звучным эхом.
«Красс!» Еще раз: «Красс!!!»… и так далее. Хорошо быть героем. Катиться с ускорением по горному склону, по-кошачьи обнимая противника, под раскатистую музыку собственного имени. Постепенно превращаясь в изломанный неузнаваемый труп. Романтично. Она не забудет.
Извините. Не в каждом заложено с детства стремление к героизму и цивильным погонам.
Остановилась, опустила руки. Медленно побрела вверх по склону, проваливаясь в снег, и на мгновение человеку показалось, что она его наконец-то заметила. Нет, куда там. Подошла к дракону. Заговорила. Она всегда питала болезненную склонность к этим рептилиям-мутантам, особенно говорящим, по прихоти колониальных экспериментаторов наделенным подобием интеллекта. Любопытно, что они там сейчас обсуждают. Не его ли, к примеру, судьбу… ага, размечтался.
Сейчас она взберется в седло на чешуйчатой спине — и всё.
Человек задвигался, погромче шелестя тканью комбинезона. Потом кашлянул. И наконец сдался:
— Ева!
Обернулась стремительно, как на выстрел. Увидела. Бросилась было к нему, но — это еще что такое? — затормозила на полпути, нагнулась, что-то нашарила на развороченном утоптанном снегу. Подошла. Медленно. И не вплотную.
Человек едва не рассмеялся вслух, разглядев серебристый пистолет в ее руке.
— Боишься меня?
— Так спокойнее. Неплохо тебя знаю.
— Думаешь?
— Знаю, что ты не остановишься. Ты ведь собираешься всё равно добраться туда? Даже если я тебе скажу, что Срез под угрозой катастрофы… меньше чем через три часа…
— Какой еще катастрофы?
— Кольцевое замыкание по тезеллитовому полю. Как тогда. Фроммштейн уже не отменит свой приказ, но если поднять тревогу, сообщить по всем подстанциям, что где-то запущена программа на сбой…
— Это он тебе сказал?
— Я тоже надеюсь, что это блеф. Но не могу быть полностью уверена. Он же сумасшедший… был.
— Такое невозможно чисто технически, Ева. Успокойся.
— Правда?
С женщинами просто. Любой аргумент, апеллирующий к технике, воспринимается ими на веру магически, априори. Не говоря уже о том, что женщина легче легкого позволяет убедить себя в том, чего хочет сама. А ей сейчас меньше всего хочется спасать какой-то Срез. У нее совсем другое желание. Одно-единственное.
Но она слишком устала и потому взяла паузу. Опустилась на снег, и их лица оказались вровень.
— Знаешь, Федор, это Фроммштейн убил моего отца.
— Я догадывался.
— Даже так?
— Даже больше: наш герой, покойный полковник Красс, думаю, знал наверняка. Это было дилетантское убийство, Ева, и сомневаюсь, чтобы цивилы не раскрыли его в два счета. Представь себе: один старик стреляет в другого, затем пытается представить это как самоубийство, да еще и эффектное, в мундире. А не найдя его в шкафу, заказывает своим службам срочно подвезти такой же, ведь для олигарха нет ничего невозможного… Ты думаешь, вся эта возня осталась незамеченной? Смешно.
— Мне — нет.
— Извини. Хотя лично я не понимаю, почему он не поручил это дело профессионалам.
— Он говорил, некоторые вещи всегда приходится делать самому. Не думаю, что он заранее планировал… убивать. Наверное, пришел к отцу вести переговоры по Ресурсу… Просто поймал момент. Так совпало. Контрапункт.
— Да уж.
— Но я все-таки не понимаю, почему…
— Ты наивная, Эва. Таких, как Фроммштейн, сажают за неуплату налогов, но никак не за убийство. Это во-первых. А главное, всем было выгодно, чтобы преступление осталось нераскрытым. Чтобы за него взялась ты. Всем до единого…
— …претендентам.
— Может, хотя бы теперь перестанешь меня так называть?
— Почему? Разве что-то изменилось?
Металлический звон в голосе. Чуть заметное движение пистолета, о котором вспомнили, хоть пока и не направили в упор. Человек снова чуть не рассмеялся. Подумал, что, наверное, неплохо выглядит. Видимо, из-за мороза.
— В общем, да. Расстановка сил. Ты вооружена, ты успела пошушукаться с драконом. Я тебе теперь совершенно не нужен. Не бойся, я понимаю.
— Федор…
— А ты думала, я начну тебя убалтывать? Мол, только ты и я, и больше никаких претендентов, так близко, не упустить момент… и что-нибудь еще о власти над новым миром. Глупо. Хотя старику Фроммштейну почти удалось.
— Неправда.
— Не буду настаивать. Сейчас уже не проверишь, благодаря самоотверженности нашего доблестного…
— Прекрати!
— Прекращаю. Я, конечно, мизинца его не стою, поскольку, увы, до сих пор жив. Но попробую все-таки потягаться в благородстве, раз уж пошла такая пьянка. Не буду тебе навязываться, Эва. Иди. Вернее, лети.
— А ты?
— Можешь профилактически прострелить мне ногу, если боишься, что я уцеплюсь за драконий хвост. Опять-таки, рана добавит мне чуть-чуть героизма.
— Перестань паясничать!!!
Ну наконец-то. Впервые за всё время — слезы в ее глазах. Зрелище, ради которого стоило десять лет назад ввязываться в эту игру с рукописями, ресурсами и абстрактными мирами. Красивая точка.
— Хорошо, Эва, не буду. Я серьезно… иди. Сама знаешь, другой возможности у тебя не будет. Претендентов на Ресурс по-прежнему полный набор: и цивилы, и экстремисты, и группа «Блиц», и моя родная Структура…
— Понимаю. Федор…
— Что?
— Летим со мной.
— Не переживай. Я не приду по твоим горячим следам, я же не знаю алгоритма. Думаешь, ни разу не пробовал за десять лет на этом самом месте? У меня не получается. Глухо. И вряд ли у кого-нибудь получится в ближайшие…
— Я не о том. Они же тебя убьют. Твоя Структура.
— Попрошу убежища в Срезполе. Сразу же, как только спущусь вниз. Заодно сообщу на всякий случай об этом… кольцевом замыкании. Вдруг правда?
— Так это может быть правдой?!
— Всё может быть.
— Значит, спускаемся вместе. Прямо сейчас.
— Тебе нельзя спускаться. Всё начнется сначала, и вряд ли тебе снова посчастливится избавиться ото всех… претендентов. Не бойся, я успею.
Пауза.
— Хорошо.
Встала. Теперь самое главное — чтобы она ни о чем не догадалась.
— Счастливого пути, Ева.
— Федор… Хочу, чтобы ты знал: мне не нужно никакое владение миром. Я иду туда только ради него. Он меня ждет… должен ждать.
— Знаю.
— Откуда?
— Я же читал твои письма.
— Понятно. Почему ты не встаешь?
— Мне так нравится. Удобно. Хочу посмотреть, как ты будешь взлетать. Потом пойду.
— Не холодно?
— Нет. Потеплело, ты разве не чувствуешь? Смотри сама не замерзни. Там, наверное, гораздо холоднее.
— Наверное.
Женщина подняла руку в прощальном жесте; смутилась, совершенно некстати обнаружив в ней пистолет. Кажется, хотела бросить на снег, но передумала, пошла дальше, нелепо размахивая оружием, и только у самых драконьих лап опустила его на землю. Естественно, она так и не начала ему доверять… было бы странно, если б иначе. Перекинулась парой слов с драконом, вскарабкалась в седло. Обернулась и снова подняла руку, открытой ладонью.
…Пистолет лежал на снегу, уже не серебристой, а просто темной, еле заметной точкой. Пошел снег, и человек некоторое время напряженно следил, как она пропадает. Слишком далеко. Не дотянуться. Не доползти.
Вот если бы покойный Фроммштейн и вправду запустил программу на кольцевое замыкание… Тогда будет безболезненно и сравнительно быстро. Правда, за компанию с целым Срезом… любой вариант имеет свои недостатки. Такова жизнь. И смерть в этом отношении ничуть не лучше.
Человек засмеялся. Посреди смеха согнулся пополам, вжимая в снег пульсирующий огнем и железом живот.
Будет больно. И, по-видимому, долго.
Ты же хочешь знать, как всё это было?!
Не хочешь. Но никому другому я всё равно никогда не смогу рассказать. А пока я не расскажу — это не кончится. Будет со мной каждую ночь, а ведь мне уже на днях сорок лет, папа. И я по-прежнему боюсь ночей…
Тогда, ровно двадцать лет назад, — не боялась. Спокойно легла пораньше, я хотела выспаться перед утренним телепортом. Ты же помнишь, я собиралась к тебе. Я знала о перевороте. Могла себе представить, насколько это страшно… Поцеловала Коленьку, легла и сразу уснула. Может быть, если б я сильнее переживала за тебя, если б не могла спать, сидела бы всю ночь напролет в напряжении и тревоге, — нас не застали бы врасплох.
И еще одно. Миша… он лег намного позже, не знаю, во сколько, но он обнял меня среди ночи… А я — отстранилась. Пробормотала сквозь сон что-то о том, как рано мне завтра вставать. Никогда не забуду… не прощу… не…
Нельзя о таком писать, правда? Тем более отцу.
Но если я остановлюсь сейчас, папа, то уже никогда больше не соберусь с силами. Я знаю. Поэтому — дальше.
Это началось под утро. Не знаю, как много я проспала. Когда проснулась и вскочила, в комнате уже было полно дыма, откуда-то снизу неслись крики, одни тонкие, полные пронзительного ужаса, другие грубые, похожие на звериный рев, и даже веселые. Миша бросил мне одежду, и я рассердилась, как же это он встал раньше меня и не разбудил немедленно, на что, спрашивается, надеялся?! Одежду он мне дал какую-то неуместную, платье, длинное платье со шнуровкой, которую и не затянешь сама… Я даже начала ему выговаривать. Я полезла в шкаф и вывернула его на себя. И только тут вспомнила: Коленька!!!
Ты, наверное, удивляешься, почему я не задавала ни Мише, ни себе естественных вопросов: что происходит, кто эти люди внизу, чего они от нас хотят и так далее. Не знаю, у меня их не возникало. В общем и целом всё было ясно. Детали не имели значения.
Панно мне рассказал уже потом. Я потом и напишу.
Коленькин плач мы услышали еще на галерее. Подумала: если плачет — значит, жив. Дичайшая мысль… никогда в жизни он так страшно не кричал. Но тогда я обрадовалась! И Миша, кажется, тоже.
В детской была няня, молоденькая, новая, она и месяца у нас не прослужила. Совсем голая, с распущенными волосами. Увидев нас, завизжала каким-то птичьим голосом. А может быть, она всё время визжала. А может, только тогда, когда Миша убивал его у нее на глазах. Насильника, любовника — не знаю. Я не видела. Я выхватила Коленьку из кроватки, и он заплакал еще громче. Обхватил за шею так, что у меня всё поплыло перед глазами. Очнулась уже на бегу. Миша тащил меня за собой, и что-то говорил, говорил… ему казалось, наверное, что он старается меня успокоить.
Все четыре лестницы были в дыму. Миша выглянул в бойницу, перевесившись по грудь, и сказал, что нижние помещения целиком охвачены огнем. Когда он выпрямился и шагнул вбок, за стену, в бойницу тут же влетел горящий шар, я зачем-то бросилась его затаптывать, и мне мгновенно прожгло насквозь подошву… Мы уже опять куда-то бежали, Коленька чуть успокоился и только всхлипывал навзрыд на руках у Миши, я не помнила, когда он взял его у меня. Понемногу я приходила в себя. Поняла, что мы бежим наверх, в драконью. И что это действительно единственный выход.
Они настигли нас уже на последней лестнице. К счастью, не успели ее перекрыть. Их было пятеро или шестеро, я никак не могла сосчитать, у них были звериные рыла в саже, и факелы отражались в красных глазах… Миша отстреливался, я и не знала, что у него есть пистолет, он стрелял через плечо, спиной к ним, прижимая к себе Коленьку, и никто из них не падал, они наступали, толпясь в проеме, а я металась вверх-вниз по двум ступенькам, хотела забрать Коленьку из Мишиных рук, но он не отдавал и только кричал, чтобы я поднималась, живее!.. живее!!!
Чуть позже я поняла, что он был прав, что можно было только так. Внизу раздался крик: Миша попал, один раз, но одного раза вполне достаточно, чтобы остановить пятерых или шестерых трусов. Мы взбежали наверх. Заперли драконью изнутри на засов.
Драго сказал: наконец-то. Он уже думал, нас убили.
Миша спросил, вынесет ли он нас всех. Или только жену с сыном?
Далеко? — спросил Драго.
До Пещеры привидений.
И тогда Драго медленно, очень медленно покачал головой: только двоих.
Я до сих пор не понимаю, почему он так сказал. Он был сильный, он мог бы попытаться. Мы могли погибнуть тогда все вместе, папа. Наверное, это многое бы упростило.
Его сын Драми возмущенно затрепетал крыльями, поднимаясь в воздух, и в его золотистых глазках на миг отразилось выражение Мишиных глаз. Миша ничего не сказал. Маленький дракончик, инициированный его личностью, — тоже.
В этот момент засов слетел с двери, лязгнув с размаху о противоположную стену. И ворвался человек, всего один, и я ни на секунду не усомнилась, что Миша сейчас убьет его голыми руками, как того, в Коленькиной спальне. Страшный, в саже, с кровавыми белками безумных глаз. Крикнул: Эвита!.. Это был Панчо.
Он сказал, что спасет меня. Спрячет, выведет отсюда. Он говорил только обо мне, обо мне одной. Казалось, он вообще больше никого вокруг не замечал. Эвита, Эвита, Эвита… Как безумное заклинание. Ему было невозможно не поверить.
Наверное, я не должна была оставаться с ним. Наверное, Миша не должен был позволять мне с ним остаться. Не должен был садиться на спину Драго с Коленькой на руках. Я не должна была ему этого позволять…
Но в тот момент мы обменялись взглядами и решили: так — лучше всего.
…Мы стояли у окна, Панчо обнимал меня за плечи, горячо и щекотно дышал в шею и рассказывал, рассказывал… О том, что слухи о готовящемся перевороте циркулировали на разработках давно, поговаривали даже, будто его финансирует группа «Блиц», что в каких-то конспиративных кругах уже вынесен приговор Михаилу Анчарову, — но всё это воспринималось обычными разработчиками как досужие сплетни, бредни, домыслы. И вот, когда стало известно о падении режима Лилового полковника… совершенно спонтанно, стихийно, без какой-либо организации, без командиров…
Я почти не слушала. Я смотрела.
Они уже миновали самый трудный отрезок пути — над замковым двором и крепостной стеной, откуда в них стреляли из всего, что нашлось под рукой и могло выстрелить. Теперь они летели над морем. Миша распластался низко над спиной и шеей Драго, прикрывая Коленьку своим телом, и мне был виден издали только драконий силуэт, как если б на нем не было никакого всадника. Маленький Драми летел рядом, взмахивая крылышками быстро-быстро, почти невидимый в сером сумраке… Небо над горизонтом светлело. Начинался рассвет.
За ними пустились в погоню на нескольких диких драконах. Курьерских, скоростных. Вспоровших небо, словно ракеты… то есть, как выглядят ракеты, я узнала намного позже… И стреляли. Стреляли!..
Я видела вспышку. Видела огромный сгусток огня, падающий в море… Потом Панчо рванул меня от окна, а о том, что было дальше, я, кажется, уже тебе писала, да оно и не имеет значения.
Вот только еще одно.
Я не успела тогда разглядеть в рассветном небе драконьего ребенка, который, потеряв, как и я, в тот миг всё, — отчаянно продолжал полет.
Но знаю, точно знаю, что он долетел.