Нет, все-таки не зря ему старшие товарищи, когда еще сопливым новичком был да в эльфы метил, разъясняли: все мастера козлы. Теперь матерый, заслуженный гном Тиралд сам доносил до длинноволосых юнцов эту максиму. А ведь был и он когда-то хрупок, наивен и свеж! Много иллюзий развеялось с тех пор, потонуло в холодных лужах, ушло в сыру землю. Сначала он верил, что мастера пьют с духом профессора чай, прекрасные девы чисты и невинны, а сам он, бесспорно, владеет конем, каждый шаг которого в два раза длиннее предыдущего, осталось только вспомнить, где его стойло. Потом, отощав на сухомятке, отваляв бока по спальникам и зад по общим вагонам, перешел к убеждению, что девки не умеют пить и спьяну становятся легкодоступны, а те, которые умеют, – те становятся мастерами и мстят, стервы, честным игрокам за свою невостребованность. А со временем все как-то устаканилось, успокоилось, и Тиралд (он же Сережа Соболев) остановился на том, что, во-первых, лужи холодны, палатки грязны и женщины в товарном отношении неоднородны, а во-вторых, что сам он едет на каждую игру, до которой может дотянуться, едет, никаких чудес не ожидая, просто потому, что не ехать не может.
– Стой, раз-два!
Шагавший во главе отряда Иван-герой (для своих Бенедикт, в миру Артем Васильев) ткнул пальцем в карту, потом в торчащий посреди «тракта» старый километровый столб:
– Ориентир. Здесь ищем. Девочки налево, мальчики направо!
И, дождавшись, когда дружинники исполнят приказ, нырнул в заросли влево от тропы.
Тиралд почти сразу откололся от мужской части отряда. Подуставшие мужики (игра выдалась на диво бестолковая, с суматошной беготней и сюжетными неувязками) дружно направились за кусты. Оттуда тут же зажурчало, защелкало зажигалками, потянуло дымком и беззлобной матерщиной. Тиралд, предпочитавший водку пиву и потому не имевший проблем с мочевым пузырем, в рассеянности побрел в чащу один. Ну про чащу, положим, это он так, для пущей форматности. Рощицы, еще уцелевшие меж недобитых пригородных деревенек, годились разве что для шашлыков на Девятое мая. Но какая-никакая растительность все же кучерявилась меж чахлых стволов, порой густея достаточно, чтобы скрыть в себе захованный артефакт или справляющего нужду толкиниста.
Тот кустарник был безнадежен. Опытный в игрищах Тиралд это сразу понял. Вокруг трава, ни тропки в ней, ни проплешин, впечатанных грубым ботинком организатора. Чего его туда понесло, Тиралду и самому было неясно. Видно, веяло чем-то от этого, позабывшего изгадиться, островка зелени, чем-то давним, позабытым-позадушенным. Тиралд уважительно, словно в море, вошел в траву. Отвел ветку неведомого горожанину растения. Среди листьев блеснуло золото.
Золото? Черт! От неожиданности он резко выпустил ветку, и та, будто в отместку за непочтительность, хлестнула его по лицу, смахнув очки. Рухнув, как подраненный, Тиралд нервно зашарил в траве. Два слова колотились у него в голове: «очки!» и «артефакт!». Ну где же эти чертовы очки? Без них игра для него кончена, никакие артефакты не помогут. Проклятье, но что же там блестит таким убедительным масляным блеском? Трясущимися пальцами он нащупал вторые глаза, кое-как нацепил их, по счастью уцелевшие, на переносицу и прямо как был, на коленях, вполз под склоненные ветви.
В плотном круге кустов обнаружилась прогалина. На прогалине поверх травы раскинулся роскошный черный шитый золотом плащ, а поверх плаща – столь же вольно раскинувшись – баба, не менее роскошная.
То есть про бабу – это он так, для понижения градуса экстаза. На самом-то деле с первого взгляда становилось ясно, что никакая это не баба, тем паче не телка и даже не девушка, а самая настоящая дева. Дева в глухом черном одеянии, составлявшем сногсшибательный фон для аристократической бледности лица и огненной рыжины собственных, не крашеных, волос. Дева с царственным профилем, с жилкой на белом виске и с мирискуснической лиловой тенью под ресницами и даже, мама дорогая, с зеленым камнем посреди тонкого золотого обруча надо лбом. Камнем, подозрительно похожим на изумруд.
Это ж она, Спящая царевна! Тиралд терся на поганище лет десять, наблюдая, как растет качество исполнения атрибутики в среде серьезных игроков. Он и сам давно расстался с первым мечом, любовно выструганным из пионерской клюшки. «Патриарх» висел теперь с почетом на стене поверх первого же, крашенного в бабкином тазу плаща, как во многих толкинистских квартирках. Но такого уровня – да просто такой красотищи – ему встречать не приходилось. Ни единой неубедительной черты! Спящая была натуральна до последнего волоска, до каждой петельки золотого шитья, словно выросла из этой травы на прогалине. Она была до того настоящей, что Тиралд, наверное, и не поверил бы, засомневался, если б успел.
Только ничего он не успел. Посмотрел еще раз на лицо царевны – и будто в колодец ухнул. Разом смыло последние лет шесть бестолковой, неладно устроенной жизни: все эти поиски себя, ночные приработки за кухонным столом, спиной к башне из грязной посуды, презрение к себе самому и за отсутствие денег, и за попытки их заработать, посиделки с друзьями, с которыми сросся, как не мывшийся лет пятнадцать рыцарь с собственным исподним. Он вдруг перестал быть Сергеем Соболевым в обносившемся юношеском костюмчике лесного жителя. Он действительно стал гномом Тиралдом, бывшим эльфом, нынче играющим роль славянского дружинника. И конечно, Тиралд поступил так же, как любой уважающий себя гном на его месте: наклонился к губам спящей красавицы и смачно поцеловал.
Распахнулись глаза, диковатые, зеленые, и оказались так близко, что он, только что забывший все, кроме своего имени, забыл и имя.
– Еще целуй, – выдохнула царь-девица.
Дружинник, естественно, подчинился. Когда они выбрались на тропу (Тиралд словно бы вытряхнутый, вроде мешка из-под картошки, девица же – ухитряясь не терять величия), отряд уже был в сборе. Иван-герой с торжеством демонстрировал подчиненным нечто, грубо вырезанное из дерева и облепленное мокрыми сосновыми иголками. А вот Тиралд, когда выступал из кустов, ведя за собой Спящую царевну, не торжествовал. Этому жалкому чувству не было места на сверкающей вершине его духа. Он молчал, не размениваясь на пошлые слова. Действительность говорила сама за себя. Пока соплеменники рыскали по буеракам, ковыряясь в опавшей хвое, он нашел и разбудил царевну. И как разбудил!..
Тиралд невозмутимо обвел товарищей взором – и стал стремительно скукоживаться в Сережу. Ни один из этих подлецов на него даже не посмотрел! Все взгляды прикипели к царственному созданию, идущему... нет, не следом за ним. С чего он только взял, будто ведет ее за собой? Она уже была впереди, привычно принимая всеобщий восторг, и как-то так выходило, что это он ее сопровождал, тащился следом, как хвостик. А царевна вовсю рассматривала обступивших ее воинов, задерживаясь взглядом на особо рослых экземплярах. Глаза ее мерцали, словно у довольной кошки. Даже золотые знаки созвездий, вышитые по кайме мантии, – Шемаханская, видать, была царевна, – сладострастно извивались и горели как-то особенно призывно.
– Чьи будете, латники? – осведомилась она голосом прирожденной повелительницы.
– Слуги твои, госпожа, – дружно грянули игроки, никогда ничего подобного не репетировавшие.
Изящно выуживая кусочки тушенки из банки, вскрытой смешным крохотным ножичком, «Спящая царевна» – она же Кошка, Пятая, но по красоте безусловно первая в магическом Совете – прислушивалась и присматривалась к новым подданным. Подданные сначала робели и отмалчивались, но Кошка подарила каждому особый взгляд – такой, что всякому казалось, подарок достался только ему. Определенно с ней творилось что-то необыкновенное и очень приятное. Поцелуй не разбудил в Пятой памяти, зато разбудил нечто другое. Нет, не нечто – а некто, какое-то ей самой незнакомое, но такое прелестное существо потрагивало кончиком язычка и без того яркие губы и поводило зелеными глазами. Может, та самая Кошка, звание которой она носила до сих пор так привычно, так равнодушно.
И латники ожили. Каждый чувствовал себя единственным избранником царевны. И какой царевны! Не какой-то там прихиппованной дурочки или поистершейся по игрищам корифейки, а настоящей, стопроцентной королевны из сказки. Потому что в нашем прозаическом мире такие не водятся. Такие горделивые без независимости, женственные без гламурного душка, неподдельно хрупкие и уязвимые. Рядом с ней последнему офисному рабу, подавшемуся на уик-энд в игрушечную самоволку, хотелось прорубаться сквозь вражеские полчища и оборонять крепостные стены под дождем стрел. Словом, хотелось подвига.
О штурме крепости вскоре и зашла речь под низкой и жалкой сенью так называемой палатки. Завтра воинам Ивана-героя предстояло защищать от некоего Калина, могущественного мага, крепость Китеж-град. Крепость почему-то называлась невидимой, хотя Кошка видела ее отлично и, честно говоря, невысоко оценивала шансы защитников. Негодящая была крепостца. Лачуга последнего нищего и та крепче. Правда, и оружие у горе-воителей было под стать – детские игрушки. Словом, балаган! «Завоевание двумирья», в которое мальчишки во дворах играют. А новой Кошке так хотелось, чтобы ее защищали...
Ночью Кошка выскользнула за полог палатки, где храпели ее наивные богатыри. Брезгливо рассмотрела возведенное на опушке «укрепление», живо представила бегущих, орущих и лезущих на стену «воинов» в лицедейских крашеных доспехах. Грустно! Она как-то иначе представляла себе штурм крепости. И саму крепость тоже. И до того точно представляла – словно собственными глазами видела. Забывшись, Кошка повела руками в воздухе, обрисовывая контуры воображаемой крепости. Нет, здесь башни не было, а вот здесь была. Двойная, с воротами...
Утро было в полном расцвете, когда вражеская армия наконец выбралась на искомую опушку. Остроносые сапоги скользили по траве, мелькали в прорезях доспехов вышитые рубахи, бряцал текстолит. Отставшие выдирались из кустов и присоединялись к товарищам, недоуменно пялившимся на пустую поляну. То есть не то чтобы совсем пустую. Трава, кусты, редкие деревья – все было на месте. Не было лишь крепости, которую дружно возводили еще на прошлой игрушке, а сейчас собирались штурмовать. Н-да...