дили слухи, что на этаже хранят не только продукты, но и замороженных зверей. Но кто в такое поверит, слишком много энергии артефактов нужно для поддержания холода.
Прищурившись, я покосился на лед и проговорил:
— Это откуда у вас такие щедроты?
— Откуда надо, — хмыкнул седоволосый и покивал на стакан. — Ты грызи, грызи. За счет заведения.
— Не люблю быть должником, — сообщил я.
Бармен пояснил:
— Это не в долг, а в благодарность. Тем, кто может супротив Оазиса слово сказать, у меня всегда рады.
Погрызть холодного льда после двух суток бега по изнуряющему пеклу соблазн велик, я подтянул стакан, но предупредил:
— Платить не буду. Сам сказал — благодарность.
Тот облокотился на столешницу и усмехнулся.
— Не боись. Звать меня Никифор. Все знают, я слово свое держу. В моем «Медном ковчеге» разжиться есть чем, так что не обеднею. А человека хорошего уважу. А ты, глядишь, и скажешь, что у Никифора сытно и обслуживают хорошо. Сарафанное радио в наши времена лучшая слава.
Он протянул мне ладонь с сухими жилистыми пальцами, я секунду примерялся, но все же пожал и представился:
— Андрей.
— Будь здрав, Андрей, — закряхтел довольно Никифор.
Брюнетка в этот момент засадила особо высокую ноту, я даже оглянулся. Красивая. Платье из простой серой ткани, но пошито по фигуре, ноги стройные, бедра округлые, а в вырезе призывно колышется грудь. Сюда мнее её запах не доходит, сквозняк в другую сторону, но такая точно пахнет классно.
Никифор усмехнулся и прищурился.
— Это наша звездочка, Катерина Ковалевская, — сообщил он. — Красивая девка, и поет хорошо. Да только в наших краях без толку пропадет.
Разглядывая Катерину, я цапнул кусок льда и отправил в рот. Приятный холод растекся по языку, и чистая, сладковатая вода потекла в горло.
— Почему пропадет? — спросил я, гоняя быстро тающую ледышку по зубам.
Никифор развел руками.
— Сам подумай, Андрей. Постоялый двор у меня хоть и хороший, но сюда часто заезжает всякий сброд. А она с такой внешностью, как мед для пчел. Только слетаются на нее далеко не пчелы. Годных людей, вроде тебя, тут бывает мало.
— Это как вы поняли, что я годный? — поинтересовался я, все еще поглядывая на Катю, которая самозабвенно поет и не видит, как за дальним столом двое кочевников смотрят на нее голодными глазами.
Я всю жизнь прожил в граде за стеной, но кочевников несколько раз видел на водяных базарах. Они там пополняют запасы. Кочевников в Красный град пускают неохотно, но запретить проход не могут, согласно праву на воду.
Они всегда суховатые, поджарые с обветренными и потемневшими от солнца лицами. Те, что за столом, такие же, только щуплые какие-то. Возможно, голодали. По слухам кочевники, живут на подножном корме и не гнушаются грабежом.
В песне наступила модуляция, Катерина эффектно закинула голову, а кочевники с ухмылками переглянулись.
Я спросил Никифора:
— Не боитесь, что ее кто-нибудь обидит?
— Боюсь, — кивая отозвался дед. — Но запретить ей выступать не могу. Как-никак, а рубы постояльцы платят. Ей же надо на что-то жить. Ты молодой еще, не помнишь, как оно было. Лет-то тебе сколько?
— Двадцать пять в том месяце исполнилось.
Никифор убрал арбалет под стойку и принялся вытирать тряпкой деревянную плошку.
— Во, — произнес он, — ты поди только родился, когда в двухтысячном случился коллапс. До него было славно, и нам казалось, впереди полеты на Марс и биочипирование. Никто не знал, что все обернется вот так.
Никифор кивнул на окно, за которым по бархану летит перекати-поле и солнце медленно ползет к горизонту, чтобы через несколько часов дать земле немного ночной прохлады. Как было до коллапса, я знал только со слов других и из рассказов опекуна, а он разговорчивостью не отличался.
Отправив в рот еще один кусок льда, я поинтересовался:
— Раньше было лучше?
Бармен скривил губы в горькой ухмылке, во взгляде проступила ностальгия, он хмыкнул.
— Хо… Еще как. Тогда я был моложе. Деревья были большими и с зелеными листьями. Ты когда-нибудь видел дерево, Андрей?
— На смартфоне.
Он покачал головой.
— Смартфон — это не то. Дерево пахнет. И листья пахнут. А когда яблони цветут… Ууу… Запах сладкий-сладкий. Сграбастаешь Полинку, утащишь в сад и давай целовать. А она хохочет, отбивается. Но понарошку.
Лицо бармена застыло, он уставился в точку на столешнице, продолжая натирать плошку, а я снова оглянулся на помост. Катя допела и стала спускаться с него, а двое кочевников поднялись из-за стола и направились к ее каморке.
— Подождите-ка, Никифор, — мрачно попросил я и поднялся.
Боец я не то чтобы великий, да и своих дел хватает, но на тренировках держался крепким середняком, и закрыть глаза, когда обижают женщин не могу. Куда и зачем пошли кочевники, догадаться несложно. Сквозняк принес порцию запахов с их стороны, я потянул носом, покривился: несет от кочевников сухой, старой одеждой и немытыми телами. Их двое, щуплые, но жилистые, есть надежда просто их напугать.
Когда они шмыгнули в двери каморки, я рванул следом и вбежал в момент, когда один схватил Катю за руку.
— Пусти ее, — приказал я отрывисто.
Оба кочевника резко развернулись на меня и переглянулись. Оба с угловатыми лицами и заостренными от нелегкой жизни носами, но мясо на руках есть, хоть и сухое. Если нападут разом, отбиваться будет тяжко, одного надо вырубать сразу.
У того, что держит Катю, на щеке шрам. Он все-таки разжал пальцы, но когда девушка дернулась в сторону, перегородил путь рукой, а мне сказал:
— А ты очередь что ли занимал?
— Допустим, — спокойно ответил я, приметив справа глиняный кувшин с толстым дном и стенками.
Кочевник со шрамом усмехнулся.
— Подвинешься. Кто первый встал, того и тапки.
Катя за его спиной всхлипнула и зажала рот ладонями, в глазах заблестела влага. Второй кочевник сально заулыбался и присел в изготовительной позе, положив ладонь на бедро. Вероятно, там прячет нож. У шрамированного, скорее всего, такой же, слишком уверенно и развязно держится.
— Ну что, парень, — хмыкнул он, — уступишь самочку или надо объяснить?
Девушка снова рванулась в сторону, но кочевник схватил ее за руку и дернул к себе. Катя вскрикнула, он едко скривился и потянулся к бедру, а второй резко шагнул ко мне, занося кулак.
Я успел увернуться и схватить кувшин, а когда в руке кочевника блеснуло лезвие, обрушил на голову. Он хрипло застонал и, обмякнув, под звон осколков грохнулся на пол. Шрамированный на секунду замешкался, Катя в этот момент с размаху ударила его каблуком по голени. Тот зашипел и согнулся от боли, а Катя ломанулась мимо меня в дверь, обдав мятным сладковатым ароматом.
— Швора… — выругался шрамированный, хватаясь за ногу и, прихрамывая, попытался догнать, но я перехватил и сделал подсечку.
Тот с руганью грохнулся, я выдохнул —кочевники оказались слабыми противниками, но из-за спины меня хрипло окликнули. Я сжал кулаки и резко развернулся ко второму кочевнику с окровавленным лбом. Он шатается, но сжимает в правой руке нож.
— В героя решил поиграть, сопляк? — прохрипел он.
Я промолчал и согнул колени для атаки. Кочевник рванул на меня резко и умело. Увернуться я смог, но тот, что со шрамом, с пола ухватил за ногу и дернул. Я не устоял и с руганью грохнулся на спину, а шрамированный тут же поймал меня в удушающий захват и скомандовал приятелю:
— Проучи его. Не сильно, но чтобы не догнал.
Горло сдавило, легкие запекло от нехватки воздуха, а в голове запульсировало от напряжения. Я рванулся и зарычал в попытке освободиться, но кочевник держит, как клещами.
Пока я боролся с захватом, его приятель с перекошенной, окровавленной рожей оскалился, не решаясь подступиться, чтобы не получить ботинком по морде. Затем обошел сбоку и наклонился, довольно лыбясь.
— Сейчас мы тебя подправим.
Он поднял нож и покрутил перед моим лицом. В крови закипело сильнее, я снова рванулся из захвата, но кочевник оказался на удивление сильным для такого щуплого. Тот, что с ножом приставил мне к лицу холодное лезвие, но черкануть не успел — в дверях появился детина, которого я скрутил у барной стойки.
— Эй! — гаркнул он и с размаху пнул массивным ботинком того, что с ножом, по лицу.
Кочевника откинуло к стене, а нож вылетел и упал куда-то в угол. Следом в дверях возник Никифор с арбалетом и нацелил в голову шрамированному.
— Отпустил его, — приказал дед.
Под прицелом кочевник сразу присмирел и разжал хватку. В легкие полился спасительный воздух, я стал хватать его ртом, кашляя и хрипя. Детина подал мне руку, я поднялся, а Никифор пригрозил кочевнику:
— Пять секунд, чтобы вы убрались. Больше не заходите, пристрелю.
Кочевник поднялся и помог встать второму. Под пристальным контролем Никифора и его арбалета вдвоем они покинули постоялый двор, хромая и отплевываясь кровью.
— Цел? — спросил детина.
В легких еще саднило, а шея болела от захвата, но я кивнул.
— Не думал, что поможешь.
Парень неловко поморщил мясистые губы и сказал:
— Ты ж Катерину спасал. Я ж сперва подумал, ты тварь оазисная. Ну… нашивки, все такое. А ты вон, человек. Я Михаил. Можно Миха. Обращайся. И ты это… Не серчай, что я в морду тебе дать хотел.
Протянув ладонь, он широко и неумело улыбнулся, я кивнул и пожал руку.
— Андрей.
Михаил оказался козоводом с хозяйства в паре километров от постоялого двора. Раньше коз было много, но за последние два года поголовье сократилось из-за засухи и голода. Хозяйство разорилось, он продал оставшихся пятерых коз Никифору и теперь живет здесь.
Катя, дрожа как росинка на ветке, усадила меня за барную стойку и пыталась приложить к шее холодные камни, боясь, что меня поранили.
— Их же было двое… — лепетала она, пока я аккуратно отказывался от каменных компрессов. — Как не побоялся… Ой… не представляю, что было бы, если б не ты.