Дед спросил:
— А чертежи?
— Скорее всего нашли и уничтожили, — с досадой констатировал я. — Собирать их времени не было. Слишком много.
— Эх… — вздохнул Никифор, задумчиво глядя куда-то в пол, — годный ты парень, Андрей. И куда теперь бежишь? Что от Лютецкого подальше, это понятно. Но направление-то какое?
Насторожившись, я покосился на Никифора. Тот смотрит с интересом, глаза прищурены, как у кочевника, который всматривается в закат сквозь песчаную бурю.
— Вам зачем знать? — спросил я прямо.
— Что бы понять, могу я тебе кое-что доверить или нет, — неоднозначно ответил дед.
Ясности это не прибавило, я покосился на свой рюкзак у ног на полу. Мелькнула мысль, что дед тянет время, а сам уже вызвал служебников. Может по смартфону. Раньше по ним можно было связываться с любой точкой мира, а не как теперь: только с кем дадут.
Я подобрался, готовый в любой момент забросить рюкзак за спину и стартовать. От Никифора это не укрылось, он закряхтел и высунул из-под себя ногу со словами:
— Не ершись, Андрей. Не собираюсь я тебе вредить. С твоим отношением к Лютецкому я согласен. Хапуга он. За двадцать пять лет мог бы восстанавливать мир по крупице. Так вот, парень, скажи мне, куда ты идешь. Хорошенько подумай, парень.
Завершил фразу Никифор приглушенно, взгляд стал внимательным и пристальным, как у опекуна, когда проверял домашнее задание по креативности. В момент побега я прикидывал, двинуться севернее, по рассказам там хотя бы не так жарко и нет пустыни. Это куда лучше, чем перебраться в другой град и ждать, пока служебникам Лютецкого не приспичит выслужиться.
Поизучав Никифора еще немного, я коротко сообщил:
— На север.
Шипение концентратора затихло, система перешла в накопительный режим, а Никифор произнес негромко:
— Хорошее решение, парень. А теперь послушай, что я тебе скажу.
Выражение его лица сделалось таким же, как у опекуна, когда меня мелкого учил уму-разуму.
— Север не так прост, — продолжил он. — Страна у нас большая. Очень. В Красном граде тебе об этом вряд ли рассказывали. После коллапса система информационного контроля расцвела буйным цветом. Так вот. Был у меня друг давненько. Перед коллапсом он уехал на севера. Общались по смартфону, пока общий интернет не запретили.
Кивая с пониманием, я уточнил:
— На север, в смысле в старую столицу?
Никифор отмахнулся.
— Да какой же это север? Вам и правда там ничего не рассказывают. Нет, парень, север наш сильно дальше. И больше. Друг мой жил у Печоры в каком-то… Не помню, граде. Его после коллапса затопило.
— Печора это град? — спросил я из вежливости, поскольку рассказ деда стал напоминать бред.
Никифор покачал головой.
— Река. Про реки знаешь?
— Знаю. Читал.
— Ну вот. Река затопила все, что там было. Но главное другое. Дружище присылал мне картинки после коллапса еще несколько лет, пока общий интернет совсем не отвалился. С деревьями, парень. И кустами. И мелкой люцерной.
Дед наклонился и заглянул мне в лицо с надеждой и тревогой, а я отодвинулся. Уверенность, что Никифор на старости лет двинулся умом, крепла.
Снова взяв капсулу с воздухом, я немного вдохнул и, убрав на каменный куб, проговорил аккуратно:
— Всем хочется верить в волшебный остров или сказочную страну, где все хорошо.
Лицо Никифора искривилось досадой, а я с сочувствием развел руками. Человеку, который видел мир до превращения в пустыню, сложно его принять. Даже если прожил в нем двадцать пять лет.
Мотнув седой головой, дед произнес убежденно:
— Не смотри на меня как на чокнутого, парень. Я видел эти картинки. На севере есть зоны с мягким климатом. Знаю, звучит безумно. Выветривание, опустынивание, нехватка воды, углекислый газ. Все это знаю. Но что, если где-то сохранилась зона, где жизнь все еще цветет?
На это я только терпеливо покивал. Со старика нечего взять, живет прошлым и надеждами на невозможное. И ищет свободные уши. Но оставаться дольше опасно, кто знает, когда заявятся служебники. А они заявятся, это первый постоялый двор после на пути от Красного града в северном направлении, его они точно отработают.
Я глянул на часы, начало десятого вечера. А дед поморщил губы, взгляд остался таким же внимательным и тревожным.
— Не веришь? — спросил он с горечью.
Я ответил максимально аккуратно:
— Если бы эта Печора существовала, разве Лютецкий об этом бы не знал?
— Может он знает, — предположил дед, — но держит в тайне, чтобы не потерять власть и влияние. Представь, что будет, если такая территория существует и люди о ней узнают?
Покосившись на зеленые деревца, траву и кусты под сводами подвала, я прикинул. Здесь около сотни квадратов зарослей, и уже выглядит впечатляюще. Если бы где-то росли километры такого, да еще в естественной среде, это была бы революция. Жаль только, что растет оно в воображении Никифора.
— Вот же рожа неверующая, — не выдержав, рявкнул дед. — Я ему тайну отрываю. Секретом делюсь, а он харю кривит.
Я хрустнул шеей и ответил терпеливо:
— Не обижайтесь, Никифор. Я первый, кто хочет, чтобы это оказалось правдой. Но даже если в двухтысячных такая земля существовала, сейчас она пустыня. Без пчел оазис не сохранить. Даже с ручным опылением. Это капля в море. Ее еле хватает на Красный град. Вся наша страна обрисована на карте, которую я сам много раз видел на этаже обучения. И заканчивается она слева Ново градом, справа Казна градом, а снизу Красным градом, за которым Темное море. Это даже дети знают.
Повисло молчание, в котором тихо шипит концентратор, нагнетая воздух и перераспределяя его по баллонам. Дед смотрел на свои деревца, но ощущение, что видит не их, а свою далекую молодость, когда деревья росли не у него в подвале, а по всюду. Потом вздрогнул, будто решился на что-то, и повернулся ко мне.
— Вот что, Андрей. Есть у меня еще кое-что.
Глава 3
Резко поднявшись, Никифор ломанулся мимо концентратора к дальней стене. Пришлось встать и отправиться за ним, кто знает, что от переживаний учудит старик. В правом углу между баллонами с кислородом нашлась металлическая дверь в половину моего роста. Чуть замедлившись, Никифор бросил на меня взгляд через плечо, надвинул брови и пробурчал:
— Фома неверующий…
Потом обернулся к двери и сунул в замок здоровенный ключ, который достал из кармана. Замок лязгнул, заскрипели петли, и дверь медленно открылась наружу.
— Ну шуми и не маши руками, — приказал дед, наклоняясь и шагая в проход.
Я примирительно поднял ладони, а сам думал о служебниках. Свежего воздуха к этому моменту надышался так, что разморило. Однако появление служебников перспектива плохая, но не близкая. Если не заявились к вечеру, на ночь вряд ли припрутся, поскольку песчаные дрезины ездят на солнечных батареях и быстро разряжаются при езде по барханам. Ночевать на постоялом дворе служебники едва ли захотят.
Поэтому, нагнувшись, я шагнул за дедом и не сразу понял, что чует нос. Да и глаза ясности не добавили: помещение примерно того же размера, что и первое, освещено бледно-розовым, не жарко, градусов двадцать пять. В середине деревянная будочка на ножках, а вокруг густым ковром мелкие растения с небольшими розовыми помпонами в середине.
Присвистнув, я проговорил впечатленно:
— Две зеленые фермы?
— Ха! — с какой-то злобной радостью отозвался дед. — Фермы. Иди сюда. Тихо только.
Он подозвал меня к будке и очень осторожно открыл крышу. Когда я нехотя заглянул, в нос ударил сладкий, густой запах. В полумраке будки разглядеть сперва смог только копошение, которое сопровождается низким, негромким гулом. Пару секунд я присматривался, а когда дошло, выпучил глаза.
— Пчелы???
Рожа у Никифора сделалась довольная, как у кота, который сожрал особо жирную мышь. Только благодаря котам Красный град удалось спасти от нашествия мышей, когда основной пищей стала пшеница, кукуруза и картошка.
— Пчелы, — согласился он и аккуратно указал в середину будки, где копошится особо крупная пчела. — Это пчеломатка. Самая главная пчела.
Пчел я видел только на изображении смартфона на этаже обучения. Нам объясняли, что пчелы полностью вымерли в течение нескольких лет после коллапса, и увидеть их вживую я не рассчитывал никогда. Сейчас же передо мной в будке ползает несколько десятков, а может сотня настоящих пчел, а я таращусь на них.
— Откуда? — схватившись за лоб, спросил я.
— От верблюда, — хмыкнул дед. — Сохранил до коллапса и поддерживаю. Сменилось около десятка пчеломаток, но боюсь, эта последняя.
Я засмотрелся на пчел. Те сонно ползают по стенкам улья, залезают друг на друга, поблескивая в полумраке слюдяными крыльями. Матка ползает медленнее, а вокруг неё суетятся несколько пчел, подползают к жвалам, стучат лапами по брюшку: забоятся.
— Почему последняя? — спросил я.
— Кормить их нечем, — просто ответил Никифор. — Я держал их на сахарном сиропе и том, что собирали с тутошних цветков. Но это не заменит полноценного вылета. Каждая новая пчеломатка все слабее, и потомство такое же. Им нужна свобода и настоящие цветы.
— Всем нужны, — согласился я, впервые вдыхая сладкий медовый запах.
Повисло молчание, многозначительное настолько, что запищало в ушах, пчелы тоже притихли. О чем думает Никифор, я догадался сразу, лицо у него такое, что сразу понятно.
Я предупредил:
— Это дико.
— Откуда тебе известно? — уловив трещину в моем скептицизме, с воодушевлением спросил Никифор.
— Да потому что нет доказательств существования вашей земли обетованной.
— Как нет и доказательств обратного, — не отступал дед. — Ну чего ты в позу встал, а? Ты же все равно идешь на север. Так иди. Только чуть дальше. И пчеломатку бери с собой.
— Она погибнет дороге. Я не хочу на себя брать ответственность за потенциальную вторую гибель мира.
В отчаянии дед всплеснул руками и проговорил с жаром: