— Но-но-но, — оскорбился детина. — Я тебя от кочевников спас. Забыл?
— Не забыл. Помню.
— А скрутить меня тебе просто повезло.
— Как скажешь, — отозвался я, глядя на коменданта, чьи косые взгляды все мрачнее и недовольнее.
О чем беседуют проводник и комендант не слышно, но запах от долговязого через весь вагон тянет неприятный. Так обычно пахнут фанатично увлеченные люди, поэтому редко стирают одежду и забывают помыться. Этот запах разит даже без моего обоняния.
Когда мы встали, комендант напрягся и дернулся в нашу сторону, но проводник ухватил его за локоть и продолжил что-то настойчиво объяснять. Тот высвободился из захвата, но проводник так жестикулировал, что коменданту нехотя, но пришлось выслушивать.
— Давайте без суеты, но шевелимся, — негромко скомандовал я, затягивая рюкзак на спине. — Проводник дает нам время.
По закону подлости остальным пассажирам приспичило встать и стоять в проходе, дожидаясь открытия дверей. Их, видимо открывают по указке комендантов. Стараясь не торопиться и не толкаться, мы просочились до задней двери вагона.
Миха покосился назад и сказал:
— Вроде не гонится.
— Может обойдется? — с надеждой предположила негромко Катя.
Но, когда дверь открылась, на перроне в комендантской форме оказались еще трое с компостерами и недобрыми лицами.
— Тьфу, швора… — ругнулся я. — Давайте дальше.
Пришлось перейти в следующий вагон, но и у его выходов уже переминаются с ноги на ногу двое комендантов. Едва пассажиры стали сходить с поезда, те принялись проверять документы и билеты. Сердце качнуло кровь активнее, а рефлексы быстрее мозга среагировали на опасность и плеснули в кровь коктейль гормонов, кулаки сжались.
— Бюрократы, — бросил я.
Со стороны пассажирского вагона, в котором мы ехали, потянуло нестиранными вещами, а я когда глянул поверх голов, то трое комендантов уже настойчиво протискивались между пассажирами.
— Твою швору… — выдохнул я. — Бегом!
И дернул все еще сонную Катю за руку проталкиваться в сторону багажного вагона. Уверенности, что там представителей железной дороги не будет, нет, потому что кто-то должен заниматься разгрузкой. Но это фора.
Теплые пальцы Кати попытались выскользнуть из захвата, но я сцепил крепче, она пробормотала с негодованием:
— Да почему мы бежим?
— А ты чем предпочитаешь платить за въезд в город? — пропихиваясь между недовольными пассажирами и таща за собой девушку, спросил я. — На тех, кто платит натурой ты не похожа.
— Ой! — охнула она за спиной.
Я помнил, что следующий вагон должен быть багажным. Но после тамбура оказался еще один пассажирский, видимо, пока стояли на песочной станции, прицепили еще несколько. Здесь вентиляции нет и душный воздух заполнен запахом пота, пропитанной им одежды и нагретого металла. Народа здесь больше, вместо удобных сидений в ряды обычные лавки со спинками.
Протискиваясь между дородной женщиной в сарафане, на спине которого до самой поясницы мокрое пятно, и таким же мужчиной в рубахе, я тащил за собой Катю. Пассажиры стали возмущаться.
— Молодой человек, что вы себе позволяете.
— Не толкайтесь.
— Нет, ты посмотри, какой. Вперед всех ему надо.
— Ща я его усмирю.
Запах в вагоне за секунду изменился: агрессия всегда пахнет резко и с кислинкой, гормоны меняют концентрацию в крови и пот через поры выходит с узнаваемым ароматом. Так что от оплеухи я успел увернуться на долю секунду раньше, чем она прилетела мне по лицу. Со звонким шлепком она ударила по лоснящейся щеке другого пассажира — крупного, с толстой шеей, которая скорее головогрудь. От удара щека колыхнулась, как студенистое желе, его голова стала медленно поворачиваться, а глаза медленно наливаться кровью. Сперва его взгляд остановился на мне. Пришлось выразительно помотать головой и указать в сторону на того, кто пытался мне вмазать, но промахнулся. Им оказался мужчина с сухим лицом и бегающими масляными глазками, которые сейчас озадаченно пялятся на коренастого.
Секунду висела тишина. Потом вагон содрогнулся от зычного, густого баса.
— Щенок сопливый!
И коренастый, как локомотив, ринулся всей массой на обидчика. Я едва успел дернуть на себя Катю и прижать к груди, когда увесистая туша бильярдным шаром промчалась мимо. Вернее, рухнула, поскольку в проходе тесно и разогнаться негде. Катя, теплая и дрожащая, подняла на меня взгляд, я ее успокоил:
— Они еще долго будут заняты.
Началась всеобщая потасовка. Миха через нее протискивался с трудом, потому как сам не маленький. Когда он вынырнул из людской пучины, я мотнул головой, указывая на дверь в конце вагона.
— Может там не будет комендантов.
Сквозь дерущихся мужиков, от которых разит потом и ржавыми шестеренками, мясотелых женщин с кошелками и тюками мы продирались, как чеснок через пресс: с треском, трением и пониманием, что теперь от нас несет борьбой за выживание.
Мой чувствительный нос сходил с ума от увесистых ароматов, я задерживал дыхание, держа подмышкой хрупкую Катю, и уворачивался от ударов, которые предназначены не мне, но вполне могут предназначиться.
В следующий тамбур я толкнул дверь в надежде, что хотя бы там будет свободнее. Но толпа, медленно вытекающая на перрон через руки комендантов эти надежды рассыпала в труху.
Миха вывалился к нам следом, взъерошенный, с каплями на лбу и злой.
— Ну все, — шумно выдохнул он и вытер рукавом лицо, — если ехать поездом, то только в вагоне с сидениями.
— Губу-то закати, — предложил я. — Нам просто повезло с проводником. А теперь не очень.
Я кивнул на выход, где коменданты придирчиво осматривают билеты и пробивают их в круглых, блестящих, как подшипник шарах.
— Вредители, — заключил Миха.
Я напрягся. Какое-то время можно потолкаться в тамбуре, но рано или поздно поток людей иссякнет, придется выходить, а тогда стычка с комендантами неизбежна.
Поднявшись на носки, снова посмотрел поверх голов пассажиров в предыдущий вагон. Коменданты хоть и застряли в живом потоке, но попыток через него прорваться не оставляют.
— Швора… — прошипел я под нос и покосился на противоположную стену тамбура. Там окно. Идею разбить стекло откинул сразу — поезд сделан для поездок через пустыню, значит стекла крепкие на столько, что выдерживают атаки кочевников и тварей.
— Догонят, — испуганно проговорила Катя и механически шагнула ко мне.
Миху кто-то толкнул сзади, он героически поморщился, но утерпел от ответного тычка и проговорил:
— Чего гонятся? Непонятно.
— Да понятно, — бросил я, кривясь. — проверяют билеты. Въезд в град обычно фиксируется, чтобы четко знать, кто прибыл, кто убыл. В Красном граде тоже так.
— Даже кочевников записывают? — удивился Миха.
Я кивнул.
— Особенно кочевников. Видимо, проводник сказал, что везет кого-то без билетов. Может думал, что прокатит. А может сдал. Не знаю.
— Вот гад, — с досадой качая головой, отозвался Миха.
— Ему тоже кушать хочется, — ответил я. — Если его поймают на нарушении, то снимут с должности. Так везде.
Толпа все вытекала из тамбура, а мы поплавками удерживались на месте. Я торопливо соображал, как вылезти, но пока путь один.
— В багажный, — скомандовал я и снова потащил Катю за собой.
Выяснилось, что прицепили на песочной станции три вагона и все пришлось пройти насквозь прежде, чем мы вывалились в уже знакомый багажный вагон со стеллажами.
— И что дальше? — хмуро спросил Миха.
— Выйдем, так же, как и попали на поезд, — предложил я.
Мы рванули к дальней двери, но добежать не успели: металлическая бочина вагона протяжно заскрипела и пошла в сторону.
— За стеллаж! — негромко скомандовал я.
Едва спрятались за дальним стеллажом, стена вагона отодвинулась. Через просветы между чемоданами и саквояжами я разглядел грузчиков и комендантов, которых уже пятеро и рыщут они с лицами очень выразительными.
— Пристали как пыль к заду, — шепнул я.
Дрожащая Катя негромко проговорила:
— Они нас найдут.
— Найдут, — согласился Миха философски. — Ну и что? В угол что ль поставят?
— Скорее в уголь, — поправил я, наблюдая за комендантами из засады. Те приблизились к вагону и достали дрожжевые фонари. — Отправят шахты копать, или чего хуже.
— Не, ну я-то могу, — задумчиво отозвался детина. — А вот Катя не для такого сделана.
Я промолчал. Миха прав, Катя для уютного дома и чистой постели. Но эти не станут разбираться, скажут: все безбилетники, значит всех на уголь. Или еще куда. Позволить так с ней поступить, значит опозориться по самые яйца.
Я прошептал уверенно:
— Значит так. Катенька. Сейчас надеваешь мой рюкзак, затягиваешь. Мы с Михой переворачиваем стеллажи и ломимся в перед. А ты по моему сигналу бежишь и не оборачиваешься. Поняла?
Глаза Кати стали как у испуганного козленка и выпучились на чистом личике.
— А вы? — пискнула она.
— О нас не беспокойся.
— Я без вас не побегу.
— Побежишь.
— Нет.
Я бы успел ее убедить до того, как в вагон забрались бы коменданты, но воздух колыхнулся, Катя развернула голову, будто к чему-то прислушивается, а я уловил знакомый сладковатый аромат.
Через секунду сверху донеслось негромкое женское:
— Вам тут не тесно?
Глава 11
Расставив широко ноги, Ада стояла на верхних полках сразу двух стеллажей, одна ее ладонь уперлась в потолок, другая облокотилась на колено, и выглядит, как разбойница. Внушительная грудь впечатляюще свесилась, чем на пару секунд сбила внимание.
— Тесно, — придя в себя, с задранной головой отозвался я. — Так тесно, аж переночевать негде.
— С этим попозже, — хмыкнула Ада. — А с остальным… Я вас выведу.
Мы с Михой переглянулись. Доверять женщине, принадлежность которой невозможно идентифицировать, рискованно, но еще рискованней оставаться здесь и ждать, пока коменданты обыщут багажный вагон.
Я кивнул.