— Сможешь дотянуться? — спросил я, продолжая тянуть жилы.
Бледная, как стена, Катя дернулась сосиской и помотала головой.
— Не могу! Сил не хватает!
— Держись! — крикнул я, перехватившись на пальцы и снова потянулся к ней.
Но даже так расстояние между руками сократилось едва на половину. Я прошипел под нос, изо всех сил вытягиваясь, насколько у меня есть растяжки, однако к Кате меня это приблизило мало. Ее пальцы, которые впились в канат, тем временем белели, она крикнула:
— Я не могу больше!
— Не смей разжимать пальцы! — прорычал я, со жгучим чувством в груди осознав, что если Катя упадет, мир мой прежним не будет. — Я тебя вытащу!
Тянулся я как мог, но результата это не приносило: девушка перехватиться не могла, а я не мог до нее достать. В яростном отчаянии я захрипел. Но беспомощным себя не чувствовал никогда и всегда находил решения. Сейчас оно пришло само в виде Михи, который ухватил меня за руку и скомандовал:
— Я удержу.
Свесившись через борт, он решительно кивнул, и я отпустил пальцы от края корзины. С таким запасом я точно дотянулся бы до Кати, но еще один резкий толчок, Катя вскрикнула, и ее пальцы сорвались с каната.
То, как она начала падение лицом вверх, двигая руками и ногами, как перевернутый жук, я видел в замедленном движении. В груди мотор на миг замер, дыхание перехватило. Когда сверху истошно заорал Миха, думал я всего пол-секунды. После чего вывернул руку и прыгнул следом.
Свист ветра заревел в ушах, воздух ворвался в легкие так мощно, что едва не захлебнулся, пришлось сомкнуть губы. Мир до сих пор казался замедленным: приближение далекой пустыни, падающая Катя с огромными глазами. В горле молотит сердце, а живот свело от тихой жути свободного падения. Чтобы догнать Катю, я прижал руки и вытянулся, этого хватило, чтобы в последний момент она уцепилась за меня, а я обхватил ее руками и ногами.
Успела мелькнуть мысль, что, когда веревка натянется, сила рывка будет такой, что меня потом не соберут.
Рывок действительно дернул так, что треснули мышцы, а в голове взорвался вулкан, я едва не выронил Катю. Но та вцепилась в меня всеми конечностями. Однако мы не повисли, я стали раскачиваться не только по горизонтали, но и верх-вниз, плавно.
— Живая? — спросил я хрипло, сжимая девушку.
Уткнувшись лицом мне в грудь, она что-то невнятно пробормотала, я расценил это как «да», после чего задрал голову.
Веревка там не совсем веревка, потому что в середине активно растягивается и сжимается. Аэростат высоко на фоне бледно-голубого неба выглядит как красный пузырек, под которым небольшая квадратная корзина. Из нее торчит русая голова Михи.
— Вы там как? — прокричал он сверху.
— Развлекаемся, разве не видно? — с колотящимся от напряжения сердцем отозвался я, и сжал сильнее на спине Кати быстро зябнущие пальцы.
— Ну я так и понял, — снова крикнул детина. — Держитесь там. Буду поднимать.
Тащил он нас долго, планомерно и методично. Никто из нас с этой задачей лучше не справился бы. Но даже у Михи ушло столько времени, что, когда мы перевалились через край корзины и растянулись на полу, я не чувствовал замерзших пальцев.
— Спасибо, — поблагодарил я Миху, откидываясь на тюк.
Лицо детины суровое, лоб морщинистый, кожа обветрилась и пошла чешуйками. Он вытер его локтем и сел на корточки рядом с Катей, которая упала на бок, поджав колени к груди.
— Ты как, Катерина? — спросил он и неумело потрогал ее за плечо.
Стуча зубами, Катя ответила:
— Н-н-нормаль-ль-ль-но…
— Фух, — с видимым облегчением выдохнул Миха и зацепился пальцами за крепления горелки. — У меня душа в пятки упала, когда ты улетела. А потом этот псих… — Миха перевел на меня круглые глаза и продолжил впечатленно: — Ты чем думал, когда прыгал?
— Я не думал, — честно признался я.
— Оно и видно. Повезло, что веревка с резиной оказалась. Если б не она, выспался бы твой позвоночник в трусы. Вдвоем бы в лепешку расшиблись бы.
Опершись на ладони, я сел удобнее и проговорил:
— Некогда было решать, Миха.
Он вздохнул.
— Понимаю. На кой-тут резинка вообще?
— Наверное прыгают с ней, — предположил я.
Выпучив глаза, детина изумился.
— С высоты?
— Угу.
— Ну и развлечения у вас, оазисных. Дурь какая. Это ж надо додуматься: сигать с высоты. Зачем?
Я двинул плечами.
— Для удовольствия.
— Сомнительные у вас удовольствия, как я посмотрю, — констатировал он. — Ладно. Выдохнули. Живы все, и хорошо.
Я стал растирать промерзшие пальцы и попросил:
— Ты б не ронял так больше аэростат, а?
Миха всплеснул руками.
— Да это не я, говорю же! Это яма воздушная. Ветер попутный сильный. Не видишь сам, с какой скоростью несемся? Мы поднялись туда, где он дует, как чертодуй. Я стравил газ, но высота все еще приличная.
— Так спускай нас, — сказал я.
— А куда спускать-то? — удивился Миха. — Там же пустыня сплошная.
Почесав макушку, я согласился.
— Тоже верно.
— Может долетим до какого града, а там приземлимся? — предложил детина.
Катя все еще лежит, свернутая калачиком и дрожит. Перепугалась она так, что до конца жизни хватит. Я перекатился на колени и помог ей устроиться среди тюков, они хоть и из грубой материи, но пышные и неплохо удерживают тепло. Затем накрыл ее тряпьем, и сказал Михе:
— Опасно. Если в Рязна граде нас разыскивали, значит и в других градах могут. Если приземлимся рядом, заметят.
— Тогда как быть? Газа хватит до полуночи. Максимум до утра, если горелку гонять не будем и с высотой не играть.
Я предложил:
— Спустимся пока ниже, чтобы не околеть от холода, а приземлимся где-нибудь у дороги. Поодаль, чтоб не столкнуться с автоматоном. Хотя может в такой дали от Красно града они и не ездят.
— А потом? — спросил детина.
— По ситуации, — честно ответил я. — В нашем походе конкретики нет.
Какое-то время мы летели молча, Миха возился с горелкой и баллонами, при мне один заменил, использованный при этом не выбросил, а аккуратно положил в угол.
— Для балласта, — пояснил он, когда поймал мой вопросительный взгляд.
С аэростатом Миха обращался умело, будто всю жизнь только и делал, что управлял такими. Что-то крутил, двигал рычаги, которых на механизме больше десятка. Ничего общего с аэростатами, о которых я читал на этаже обучения. До коллапса воздухоплавание было развлечением, мало кто всерьез пользовался им по делу. А после — стал транспортом. Поэтому к ним стали применять артефакты разного класса и добавили рычагов, для управления. О том, что некоторые удовольствия ради прыгают с них на резинках слышал, но не думал, что по неволе стану одним из них.
Катя дрожала, пришлось обнять ее и греть своим теплом. Трястись она перестала только спустя час и даже задремала. Я продолжал наблюдать за Михой и его умелым управлением.
— Как ты разобрался с рычагами? — спросил я, когда яростное, но бестолковое на такой высоте солнце стало палить чуть меньше и поползло на другую сторону неба.
Погруженный во что-то свое, Миха вздрогнул и обернулся.
— Тфу ты, напугал, — признался он.
Я заметил:
— Не пугливого ты не тянешь.
— Это да, — согласился детина. — Задумался.
— О чем?
Миха пожал плечами.
— Да верблюд его знает. Я когда с техникой вожусь, такое состояние накатывает… Умиротворения что ли. Только ты и детали. С ними всегда есть решение. Если не работает, значит не так собрал, нужно просто пересобрать. А если работает, вообще замечательно.
— У тебя всегда так было?
Детина кивнул.
— Сколько себя помню, — ответил он. — Я ж рассказывал. Чего ты мне вопросы эти задаешь?
— Да так. Пытаюсь обкатать одну мысль, — признался я.
— Поделишься?
— Пока сырая. Как додумаю, озвучу, — проговорил я.
Мысль дикая. Слишком невероятная, потому как для того, чтобы она оказалась правдой, должно было сопоставиться много переменных. Но даже если мысль рабочая, она многого не объясняет. В том числе преследования Лютецким и его служебниками.
— Ладно, Пинкертон, — хмыкнул Миха. — Созревай быстрее.
Он вернулся к управлению аэростатом, что выходит у него с дивной ловкостью. Даже я, будучи разрабом, а это не мало, не сориентировался в многообразии рычагов. А этот вон, щелкает ими, как сухарями, и лыбится с довольной рожей. Катя дрожать перестала, теперь лежит крошечным комочком, который хочется оберегать от тягот всего мира. Но ничего, оправится. Она крепче, чем кажется.
Отодвинувшись к стенке корзины, я вытащил из-за спины рюкзак и раскрыл, чтобы проверить пчел. Те мирно застыли в голубой жиже, и не подозревают, на какой высоте находятся и что делается ради их спасения. Лютецкий о них точно не знает, но продолжительная гонка за мной, означает прямую ценность для него. В плане разработки, если считать мой смелый проект дать людям больше пищи, кислорода и свободы, я заноза. Но справился с занозой он вполне радикально. Единственная особенность — это ген-мутант. Но даже если Алексей Лютецкий каким-то образом об этом узнал, бояться ему нечего, я все равно не в Красно граде и никак на него не повлияю. Иначе чего ему опасаться таких как я. И Миха с Катей. На кой-они ему — тоже неясно.
Убрав артефакт с пчелами обратно в рюкзак, я покосился сперва на Катю, которая загодя услышала приближение служебников и Аделаиды с Рудым, затем на Миху, способного найти общий язык с любой техникой, хотя даже близко не подходил к этажу обучения в Красном граде.
Выдохнув, я закинул рюкзак на плечи и спросил прямо:
— Вы мутанты?
Миха оглянулся на меня и уставился в упор, в миг посуровев, как осенняя туча, а его пальцы до хруста сжались в кулак. Катя, которая до этого выглядела спящей, развернулась и впилась напряженным взглядом. Несколько секунд они переглядывались, потом Миха шагнул вперед и произнес заниженным голосом:
— Ты что-то разговаривать много стал, Мечников.