— Ваше превосходительство, Лавр Петрович Зарипов был настолько погружен в дурные дела Жебокрицкого, что просто так выйти из них не мог. Я поверил, что это возможно, Зарипов даже кое-что рассказал о своём хозяине, но там, оказывается, всё намного… хуже. Чего стоит только то, что Зарипов пробовал меня убить. С другой же стороны, Жебокрицкий пообещал Зарипову, что подарит ему земли, деревушку в полное пользование. Будучи дворянином, Зарипов жаждал получить себе землю и постоянный доход, — я пересказал содержание протокола допроса Лавра Петровича.
В этом протоколе не было личных мотивов, ни слова про ненависть и иные чувства Зарипова, но там вполне подробно описаны мотивы Лавра.
Сосед мой шантажировал Зарипова ещё и документами, различными расписками, какими-то там свидетельствами о преступлениях Лавра. Жебокрицкий, ещё тот прохиндей, почти все свидетельства преступной деятельности Лавра выдумал. Лично я видел у него лишь расписку Зарипова всего-то на триста семьдесят рублей. Так что, если бы мы откровенно поговорили с Лавром Петровичем и поняли, что Жебокрицкий блефует, то, возможно, ничего бы и не произошло. И если бы я открылся Зарипову и рассказал о том, что архив документов Жебокрицкого у меня, то смог бы сделать Лавра Петровича своим настоящим союзником.
Правда, сейчас я думаю, а нужен ли мне был такой товарищ? Всё же он оказался отличным актёром, умным и расчетливым, способным на предательство, при этом с явными психическими проблемами. И однажды всё равно бы… Если человек изменил лишь лицо и не пробует эту гниль выводить из себя, то она обязательно его поглотит в будущем.
— Кем же вы, Алексей Петрович, видите себя в будущем? — снова будто ведя светскую беседу, поинтересовался губернатор.
У меня даже сложилось впечатление, что я какой-то его племянник и веду теперь разговор со своим дядей, приехавшим из Петербурга и деловито интересующимся успехами родственника. Может, еще на табуретку залезть и стишок про близкие отношения Деда Мороза и Снегурочки рассказать?
— Прошу простить меня, ваше превосходительство, могу ли я быть откровенным? — дождавшись кивка Фабра, я продолжил: — Я не могу наблюдать за тем, как моё Отечество впадает в яму казнокрадства, при этом понимаю, что победить воровство просто невозможно. Но с этим всегда нужно бороться честным людям, тогда честных людей будет больше.
— Пламенные слова. И не было бы вот этого, — губернатор показал на стопки документов, — я и не воспринял за правду ваши слова. Вместе с тем, я повторю свой вопрос, и будьте добры на этот раз ответить на него. Кем вы видите себя в будущем?
Не праздный, значит, интерес — мне сейчас что-то хотят предложить. И мне необходимо соглашаться. Если я не хочу прожить вторую жизнь, предаваясь лишь развлечениям — а иначе стоило ли начинать всю эту борьбу с Кулагиным.
Ещё там, в конце моей первой жизни, я был настроен служить во благо Отечества. Причём делать это на том месте, в той области, куда занесёт меня судьба. Надо быть военным? Я им был и, в прямом и переносном смысле, проливал кровь за свою Родину. После должен был стать чиновником, и считал, что профессионально пригоден для того, чтобы служить и на этом поприще. Те устремления, тот настрой что-то менять к лучшему не прошли и сейчас. Бороться и побеждать.
Так что я и здесь хочу получить полную возможность это делать.
— Если я получу полномочия и возможность работать на благо Отечеству, то это будет превеликим счастьем для меня, — снова не без пафоса ответил я.
— Какое у вас образование? — деловитым тоном спросил Яков Андреевич.
Хвастать своим образованием я не хотел. Считаю, что мой реципиент, закончив Харьковский университет по направлению словесности, даром к этой самой словесности никоим образом не обладал. Видел я и музыку, которую сочинял мой реципиент, читал безобразные стихи и ещё более ужасную прозу, которую пытался Алексей Петрович Шабарин писать, пока меня здесь не было.
Более того, да простят меня филологи, но гуманитарное образование я считал всегда несколько… второстепенным. Для меня, человека более практичного, было важнее, чтобы ракета в космос полетела, чтобы комбайн не пропустил ни одного колоска на поле, чтобы у моей страны было такое оружие, что никто бы не посмел нападать. А уметь красиво говорить или писать… Ну, это тоже важно. Но когда в стране, это я сейчас, по большей части, про Россию будущего, выпускается огромное количество юристов, экономистов, филологов разных мастей, и куда меньше — математиков и физиков, я считаю такую пропорцию неправильной.
Кроме того, Харьковский университет в этом времени не так и котировался. Считалось, что там учиться легко — или даже легко не учиться. На фоне не так давно открывшегося Киевского университета, в Харьковском постоянно был недобор, особенно, почему-то, на медицинский факультет. Хотя что-то я не вижу большого количества врачей. А хорошего врача я вообще так ещё и не встретил. Потому и хвастаться было нечем. Но всё-таки свидетельство в том, что я закончил Харьковский университет, у меня было. Было, да сплыло… Точнее сказать, сгорело. Ну ничего, бумажки восстановим, это не то, что заново на скамью со студиозами усаживаться. Об этом я и сообщил губернатору, дополнив:
— … как вы могли прочитать в документах, там, где показания некоего Ивана Ростовского, что заказчиком поджога был вице-губернатор, — сказал я, и при упоминании Кулагина губернатор поморщился.
Наступила очередная пауза. Яков Андреевич Фабр явно размышлял о чём-то серьёзном. Наверное, думает, что же именно мне предложить. Само собой разумеется, я не хотел бы оставаться каким-то мелким клерком.
Я должен как-то влиять на ситуацию, не для того я сюда явился, чтобы просто перекладывать бумажки и кланяться всем и каждому.
— Если мы с вами, господин Шабарин, всё правильно сделаем и не будем раздувать большой скандал в губернии, то я имею полномочия назначать себе помощником того человека, которого сочту нужным. Что касается Дмитрия Ивановича Климова, моего нынешнего помощника, то я прочу ему место вице-губернатора. Что скажете? — с любопытством посмотрел на меня губернатор.
А ведь с его стороны это достаточно грамотный ход. С одной стороны, быть помощником губернатора Екатеринославской губернии — это весьма почётно. Но, однако ж, в каком чине я буду пребывать? Этот вопрос и последовал.
— Выше, чем коллежского секретаря, я вам дать не могу. Более того, сей чин мне нужно будет как-то объяснить. Однако уже скоро вы можете стать титулярным советником, — губернатор говорил с таким видом, будто я сейчас должен чуть ли не упасть на колени и целовать ручки ему.
Руку я поцелую женщине, ну и священнику на исповеди. А ещё в погоне за чинами мною упущен тот вопрос, насколько я могу развивать своё поместье, находясь постоянно в Екатеринославе.
— Я, конечно, могу быть коллежским секретарём, но каковы будут мои полномочия? Вы же своей властью можете меня наделить возможностью что-то менять. А ещё, мне нужно будет периодически отлучаться в поместье для того, чтобы наладить там некоторые производства. Смею надеятся, что это по первому времени, пока не улажу там все дела, — сказал я, наблюдая, как меняется настроение губернатора.
— Вы — наглец! — выпалил в сердцах Яков Андреевич Фабр, встал из-за стола и начал расхаживать у большого окна в своём кабинете. — Вы же меня просто шантажируете! Разве это не противоречит вашим представлениям о чести?
— Нет, — сказал я, нехотя вставая со своего стула, так как было неприлично и не по чину мне сидеть, когда губернатор на ногах.
— Объяснитесь! — продолжал демонстрировать эмоции Фабр.
Если бы сейчас кто-то иной посмотрел, как ведёт себя екатеринославский губернатор, то не поверил бы своим глазам. Всегда сдержанный, казалось, что даже отрешённый, пребывающий в неких своих мирах и раздумьях, Яков Андреевич показывал, что и раздражение, и злость — все эти эмоции ему присущи, как и любому другому человеку.
А всё почему? Потому, что бумаги, изученные губернатором и разложенные сейчас на столе, могут не просто повлечь отставку губернатора, они могут в существенной степени опорочить его имя. Вот и нервничает, строит из себя благодетеля. Ждет, что я рассыплюсь в благодарностях, а я этого не делаю.
Сейчас в Российской империи, как, наверное, и во все другие имена, в большей степени всегда виноват главный. Нет, начальник всегда найдёт виновного среди своих подчинённых. Но на каждого начальника найдется свой начальник. И губернатор далеко не первым лицом в Российской империи является.
Так что опасения Якова Андреевича в том, что, если документы станут известны Третьему Отделению Его Императорского Величества, то голова его слетит, небеспочвенны. Фигурально, конечно, никто отрубанием головы казнить губернатора Екатеринославской губернии не станет. Он просто уйдёт в отставку с позором, без права ношения мундира. И, наверное, для Фабра подобное может быть даже более болезненным, чем собственно отсечение головы.
— Ваше превосходительство, предлагайте! Я готов выслушать с. Я уже понял, что вы могли бы назначить меня своим помощником, наделяя определёнными полномочиями, чтобы я мог наводить порядок в губернии. От вашего имени, разумеется, — мне настолько надоело это хождение вокруг да около главных вопросов, что я решил расставить точки над i.
Яков Андреевич ещё посмотрел на меня, вскинув бровь и поражаясь моей беззастенчивости. Лишь через несколько секунд он заговорил:
— Слушайте же. Вы станете моим помощником, но временно. Полномочий будет достаточно — впору, чтобы что-то менять к лучшему. Но, если дело не пойдёт, вы уйдете, — наконец, четко сформулировал предложение Фабр.
— Я согласен, — отвечал я.
Глава 10
— Если согласны, тогда учтите — вот эти бумаги не должны никоим образом попасть на глаза ревизору, — губернатор Яков Андреевич Фабр показал на одну стопку документов, после его рука переместилась к другой пачке бумаг. — Вот это, если вы настаиваете, мы можем показать ревизору. Более того, я уже знаю о вашей сделке с Елизаветой Леонтьевной Кулагиной по открытию Благотворительного фонда. Не смею вас обвинять в чём-либо, надеюсь, что вы движимы чистыми помыслами человека чести.