Я даже немного с досады поморщился. Ставка на то, что в дороге Прасковья сможет соблазнить и дискредитировать подполковника, не сработала. Казалось, что нет такого мужчины, который бы не положил глаз на самую привлекательную из всех моих крестьянок, но подполковник в этом отношении оказался устойчивым. Хотелось, чтобы у меня появились некоторые компрометирующие, пусть и такие, не особо сильные, аргументы, чтобы подполковник чувствовал себя в любом разговоре со мной нашкодившим мальчиком.
В Екатеринослав с собой я взял и Саломею, и Прасковью. Хотел взять также и Емельяна Даниловича, вот только без его участия стройка сахарного завода могла бы в значительной степени просесть. Да и сотрудников нужно принимать, а присланные графом Бобринским специалисты не переставали ныть, что им уже пора уезжать. Кто тогда будет обучать и управляющего и работников, основам производства?
Я практически уверен, что Мария Александровна Садовая с её навыками и природным истинным обаянием, смогла бы решить подобную задачу с подполковником. Это я держался и все-таки проигнорировал дар Маши быть одновременно и распутницей и невинной девицей. Гремучая смесь для любого мужчины. Вот только, перед самым отъездом я всё-таки воссоединил семью Садовых.
Как накинулась с кулаками на своего родителя Маша, как плакал и одновременно смеялся сын Александра Садового! Это оставило неизгладимый отпечаток, заставило даже в какой-то момент прослезиться и меня. Так что у меня даже не было мысли о том, чтобы брать в оборот Машу или её отца в таких вот грязных делах. Пускай поговорят родственнички, насладятся общением друг с другом, покаются, признаются в своих прегрешениях. А семейство Садовых мне ещё обязательно пригодится. Насколько я могу понимать, Александр Садовой — отличный архитектор, который понимает толк не только в строительстве домов и различных архитектурных украшательствах, но может построить и завод, а, если нужно, так и любые другие здания и сооружения.
— Господин Шабарин, вы должны проехать со мной, а все ваши люди нам ни к чему, — сказал подполковник, как только мы пересекли пост на въезде в Екатеринослав.
Последний переход до Екатеринослава мы, хоть и ехали в одной карете, почти все время молчали.
— И все же я арестован? — спросил я с ухмылкой. — Вы же называли меня другом!
— Пока нет, не арестованы. Но я бы не исключал и такой возможности, — сухо, предельно жестко говорил подполковник Лопухин, не отреагировав на мое ерничество.
Я позволил себе еще одну улыбку.
— Господин Шабарин, что же вас так веселит? — несколько недоумённо спросил жандарм.
— Особо ничего, господин подполковник, радуюсь тому, что не ошибся в вас, — сказал я, не став уточнять, в чём именно я не ошибся.
Лопухин также не стал это уточнять, потому что намёк понятен. Я не ошибся в том, что Лопухин — лицемер, человек, который явно готов попрать свою честь, пусть и во имя службы. Между прочим, и я, если на кону стоит честь или служба, скорее всего, все же выберу второе, потому как в белых перчатках делать настоящие дела невозможно. Но здесь, в этом времени, всё ещё пытаются натянуть сову на глобус, когда даже жандарм старается сохранить честь и достоинство, даже в тех случаях, когда обстоятельства требуют иного.
Мы ехали в моей карете, потому, скорее, я мог решать, куда и как мы направляемся. Но усложнять ситуацию я также не хотел. Нужно встретиться с тем, навстречу к кому меня везут. И догадки, кто это может быть, у меня имеются. Нужно и определить свой статус.
— Это ваше, господин полковник, распоряжение, чтобы солдат поставили на въезды в город? — поинтересовался я, когда проверяющий унтер-офицер попросил нас выйти из кареты, чтобы её осмотреть.
— То, что творилось в Екатеринославской губернии — это не просто преступление против государя и Отечества, это война, вызов, который был брошен Третьему Отделению, — пафосно заявил Лопухин.
— Так куда же тогда смотрело Третье Отделение, когда всё это творилось⁈ Когда достойных барышень насиловали и принуждали к проституции, когда убивали всех, кто мог хоть слово против сказать. Когда губернатор Екатеринославской губернии, достойнейший человек, Яков Андреевич Фабр был вынужден не хозяином здесь находиться, а словно распорядителем далеко не самых больших средств? И это всё было с попустительства Третьего Отделения! — явно неожиданно для Лопухина, жёстко, добавляя металл в каждое слово, сказал я. — А сейчас исправлять собираетесь?
— Вы? Да как вы смеете? — растерялся подполковник.
Было с чего растеряться. На протяжении почти всей нашей поездки, я вёл себя вполне благосклонно, лишь иногда вступая в пикировки, и то иносказательно и намеками. Примерно так же вел себя и подполковник Лопухин. Со стороны и вовсе могло показаться, что два приятеля совместно путешествуют, тем более когда один из путешественников перестал угрожать, а начал навязываться в друзья.
Но всё стало меняться на предпоследней перед Екатеринославом почтовой станции. Уже там, за обедом, Лопухин пробовал рассказывать, как важно и нужно дружить в его организацией, и что я могу, если только… Самая мелочь… И после таких слов наступала, казалось, интригующая пауза. Не получилось, я просто проигнорировал подполковника. Но следовали очередные намеки. В какой-то момент я уже хотел выкрикнуть: «Да угомонись ты уже, я понял все намеки, но документы не отдам, стучать не буду, свидетельствовать против губернатора не намерен».
А теперь Лапухин посчитал, что мы прибыли на место, и он в полной силе, я уже никуда не сбегу, не взбрыкну, можно давить на меня. Нет, нельзя! Более того, если я смолчу, не начну огрызаться и отвечать на обвинения и выпады со стороны жандармов, то они подумают, что за мной никакой силы и не стоит. Напротив, если я буду предельно жёстким, то жандармы будут искать оправдание моему подобному поведению. Единственное, как они смогут объяснить мое уверенное поведение — за мной стоят серьёзные силы.
— Лавр Петрович Зарипов дал показания против вас. И он напишет то, что ему продиктуют в дальнейшем. Так что в убийстве Кулагина будете обвиняться вы. Некий Борис Ивана сын Панкратов, взявший себе иное имя — Бэра, показывает, что это вы убили одного из доверенных лиц покойного господина Кулагина, а его, Бэру, ранили… — Лопухин чуть наклонился в мою сторону, будто бы нависая, даже привстал с дивана в карете, что сделать ему стоило труда, так как мы уже отправились дальше. — Достаточно, господин Шабарин? Или мне нужно продолжать?
И тут карета наехала на камушек, английские рессоры сработали плохо, нас изрядно тряхнуло. Лопухин как стоял, нависая надо мной, так и клюнул головой о стенку кареты, после чего поскользнулся и упал.
— Конфуз, однако, — злорадствовал я.
Чуть ли не выпуская пар из ноздрей, Лопухин сел на диванчик и сделал вид, что рассматривает здания и строения Екатеринослава. Мы проезжали как раз то место, где вовсю кипели работы по созданию канала и увода части водоёмов в трубы. Также здесь, на площади, строился ещё один храм, и не только… К слову, если бы какая-нибудь проверка и приехала, та, которая действительно хотела бы видеть результат деятельности губернатора Якова Андреевича Фабра, то они бы увидели всё это строительство, и большая часть вопросов о растрате денег и вовсе бы отлегла.
Кстати, именно вот за это, за возможность изыскать средства даже в сплошь коррумпированной губернии, я и уважал Фабра, считал, что как администратор он великолепен. Ну, не может человек бороться с преступностью, нет у него на это характера. Конечно же, должность губернатора подразумевает жёсткость, и всё Николаевское время — это когда чиновник в обязательном порядке одет в военный мундир. Изначально — служба в армии, после — чиновничья служба. Однако, не всегда военный может быть хорошим хозяйственником, и гражданский чин не всегда рохля. Фабр — не боец, но он такой исполнитель, что поискать еще нужно.
— Не находите, что деятельность и нынешнего губернатора Екатеринославской губернии весьма благотворно влияет на город? — прервал я достаточно долгое неловкое молчание после падения Лопухина.
Да и шум, когда мы въехали на мостовую был такой, что только кричать приходилось. Потому можно было продолжать разговор, как только карета съехала с мощенной дороги.
— Не вздумайте сопротивляться и идти наперекор нашему отделению и лично мне. Мы имеем все возможности вас уничтожить, — не отрывая взгляда от окошка в карете, пробурчал подполковник. — А что до деятельности губернатора… Сплошные стройки. Закончатся ли они?
— Уничтожить меня? И чем же вы тогда будете отличаться от тех, кто эту самую губернию обворовывал, кто здесь творил бесчинство? Не вы ли, Третье охранное Отделение, должны были встать на защиту Отечества, быть тем, кого станет бояться любой вор, облачённый мундир чиновника? Но, что происходит? Где ваш сотрудник был, когда творились в Екатеринославе бесчинства? Так что не смейте мне угрожать! — я взял небольшую паузу, нарочито сбавил накал страстей и умерил свой тон, добавил: — Говорю вам, так как вижу в вас человека, радеющего за службу, не со мной разговаривать нужно. Разве же я мог всё это устроить?
А вот сейчас уже прозвучал недвусмысленный намёк, что имеется у меня покровитель. Важно, чтобы теперь меня не поставили в такое положение, что я должен был бы признаваться, кто именно за мной стоит. Но и здесь институт благородства и чести мне в помощь. Ведь всегда можно закрыться данным словом, обещанием, и поэтому хоть на каторгу пускай отправляют, но не скажу, кто именно стоит за моей спиной.
— И вы, конечно же, не скажете, кто именно ваш благодетель? — дождавшись моего отрицательного ответа, Лопухин продолжил, будто сам с собой разговаривал. — Это Александр Иванович Чернышов. Больше некому. И те самые петрашевцы, всё это атака на наше отделение от него. И вы…
Казалось, что подполковник рассказывает какие-то тайны, и вовсе не должен размышлять на эти темы в моём присутствии. Вот только он, когда говорил, украдкой, но при этом предельно внимательно, следил за моей реакцией. Наверное, после упоминания Чернышова, Председателя Государственного Совета Российской Империи, я должен был вздрогнуть, каким-то образом обозначить, что именно этот человек стоит за моей спиной. Правда, при всём уважении к самому себе, наверное, Чернышов всё-таки птица слишком высокого полёта, чтобы можно было прикрываться его именем.