Мужчина с худощавым лицом, со слегка впалыми щеками и умными глазами, а также с пышными усами по моде, сидел напротив и смотрел на меня. Я также не отворачивал взгляд, демонстрируя, что не вздрагиваю от одного лишь присутствия столь значимой персоны. Между тем, волнение было и мне приходилось затрачивать немало усилий, чтобы с ним бороться.
Леонтий Васильевич Дюбельт многими и современниками и историками в будущем, считался человеком, который принимает решения в Третьем Отделении Собственной Его Императорского Величества Канцелярии. Да, был граф Алексей Федорович Орлов. Но он, в отличие от своего предшественника Беккендорфа, не обладал ни природной харизмой, ни глубоким умом, ни навыком анализа ситуации. Главным и судьбоносным решением Орлова было поддержать там, на Сеннатской площади, Николая Павловича. Граф, потомок Орлова-Чесменского, сотворившего в свое время государственный переворот с убийством деда нынешнего государя, даже отправлял в кавалерийскую атаку на каре бунтовщиков лейб-кирасир, которыми командовал. А после… Лишь благодарность от императора, при весьма скудных умственных возможностях самого Алексея Федоровича Орлова.
По крайней мере, именно такие слухи ходили. Я же думал, что Орлов просто манкировал своими обязанностями, предпочитая много дел вешать на плечи Дюбельта, являвшегося мозговым центром всего Третьего Отделения. Так что, заместитель главного чиновника в Третьем Отделении сейчас передо мной представлял всю эту организацию.
— Будет вам, — не менее чем через две минуты игры «в гляделки» сказал Леонтий Васильевич. — Я вас слушаю, господин Шабарин.
Хитро. Дюбельт ставил меня в неловкое положение, когда я должен что-либо говорить. Часто, если человек не обладает гибким умом или трусоват, он, после подобного требования, начнёт говорить то, чего и говорить-то не нужно. Расскажет о том, о чём его не спрашивают, но что может быть полезно для следователя.
Именно так. Я ощущал себя, словно на допросе у следователя. Более того, если о прошлой жизни губернатора Фабра я ничего и не знал, да ни о ком из всех людей, что мне повстречались, из послезнания не помнил. То о Леонтии Алексеевиче Дюбельте читал. Вот и приходилось несколько с опаской относиться к своему собеседнику, ну или к дознавателю.
Так что моим следователем, если уже использовать эту аллегорию, был один из людей, имеющих возможность принятия решения на самом верху, даже повлиять на решение государя. Ну, и как такому человеку дерзить, ловить на словах и путанных выражениях, лукавить и выводить из себя?
— Я жду от вас ответа, господин Шабарин. С чего вдруг молодому человеку с сомнительным багажом дел в прошлом, не украшающим достойного дворянина, становиться реальным борцом за справедливость? — спрашивал Леонтий Александрович.
— Ваше превосходительство, если я стану рассказывать про честь и долг любого дворянина бороться с несправедливостью, при этом, прошу учесть, что я нисколько не злодей, а все свои неурядицы решил, вы удовлетворитесь таким ответом? — спросил я.
— Нет, — сухо ответил Дюбельт.
— Но на самом деле так и есть, — с сожалением в голосе сказал я.
Леонтий Алексеевич встал с кресла, тем самым, заставляя встать и меня. По положению и этикету это необходимо, возможно, Дюбельт именно и хотел показать, что его положение сильно выше моего.
Глава управления Третьего Отделения стал расхаживать по кабинету губернатора, а я посмотрел на кресло. Почему-то подумалось, что этот предмет мебели сейчас, словно изнасилованная девушка. И кто на нём в последнее время не сидел! Раньше кресло было верным только лишь губернатору Якову Андреевичу Фабру, нынче же познало седалище и Климова, являвшегося никем иными, как предателем, здесь, из кресла меня пытался ещё стращать и подполковник Лопухин, теперь вот и Дюбель. Если всё сложится хорошо, посоветую Якову Андреевичу сменить кресло, а то от него будут исходить всяческие неприятные эманации.
— Если вы на следующий вопрос ответите прямо и честно, то мы продолжим наш разговор, нет… Угрозы губернского жандарма подполковника Лопухина возможно претворить в жизнь, — сказал Дюбельт и резко повернулся в мою сторону, будто бы нависая, после практически выкрикнул: — За чьей спиной вы прячетесь? Это Чернышов, Воронцов или кто-то иной? И, когда вы мне передадите все компрометирующие бумаги? Только так вы спасетесь и отправитесь в свое имение и дальше играть в карты и проигрывать свою жизнь.
— Если у меня и есть покровитель, то я не выдам его ни словом, ни делом! Свидетельствовать против Якова Андреевича Фабра не буду, бумаг никаких нет, а, если бы и были, то я бы вам их не передал! — решительно ответил я. — Не требуйте от меня поступиться честью. Неужели не понятно, что если я буду свидетельствовать против губернатора, если, вдруг, найдутся бумаги, которые бросят тень на знатных господ, фамилии коих вы перечислили, то жить далее не смогу, ибо окажусь бесчестным.
Я несколько лукавил, конечно. На самом деле я готов, не напрямую, конечно, но косвенно, лишь посредством передачи бумаг, свидетельствовать против кого-то, если только это будет выгодно. Но в тех бумагах, что были у меня, я не встречал ни фамилии Чернышова, ни Воронцова. Может быть, не совсем понимая реалии, я что-то упустил, не исключено, но никаких бумаг вот так, под нажимом, когда это будет не мое решение, я отдавать не буду.
Леонтий Васильевич посмотрел на меня с нескрываемым интересом, словно на диво дивное или чудо чудное. Не привык он к тому, чтобы отказывали. А еще, он явно злится, что неправильно оценил обстановку и не смог меня просчитать. Что бы Дюбельту не говорил Лопухин, какую бы не давал мне характеристику подполковник, все равно моя внешность и поведение столь контрастные, что рвутся шаблоны. Я такой вот щегольской, с закрученными усами, прилизанными волосами, молодой. По идее должен был испугаться, или вести себя иначе, даже если и не проявлять трусость, глупо и дерзко. Но я другой, словно в одном статусе с собеседником, без пиетета, чинопочитания, которые воспитываются в этом времени с пеленок.
— Вы сами для себя стали могильщиком. Более возможности встать на правильную сторону во всех этих грязных делах Екатеринославской губернии я вам не дам. Пусть нынче же подполковник Лопухин начинает расследование о ваших злоупотреблениях, — Дюбельт грозно посмотрел на меня.
Я молчал, стойко принимая угрозы, которые, если звучат от человека с таким статусом, то не могут являться пустым звуком. Но я понимал, что так же стал бы рыть себе могилу, пусть и образно, не в прямом смысле, если бы начал сдавать всех, кто, по сути, и невиновен. Нужно уметь быть благодарным. Я благодарен губернатору Фабру. Нужно уметь оставаться честным перед собой и другими, иначе есть риск стать шакалом, следующим за тигром, но никогда не быть львом.
— Я вас более не задерживаю, — сказал Леонтий Алексеевич Дюбельт, делая вид, что чем-то сильно занят, раскладывая на столе принадлежности для письма.
— Честь имею! — сказал я, вышел из кабинета, посмотрел на представленных ко мне конвоиров и пошёл прочь, увлекая за собой двоих жандармов-надсмотрщиков.
Денис СтарыйБарин-Шабарин 4
Глава 1
Михаил Семёнович Воронцов приехал в Пятигорск. Этот небольшой городок для него был словно глоток свежего воздуха после всей той тягостной атмосферы Кавказа. Утончённый, привыкший к совершенно иному образу жизни, к роскоши, к власти, наместник императора на Кавказе сильно тяготился своим назначением.
Состояние духа имперского вельможи осложнялась ещё тем пониманием, что он определённо не может ничего толкового сделать на своём посту. Когда государь Николай Павлович назначал князя Воронцова наместником на Кавказе, император, как и многие, был уверен, искренне желал, чтобы в том регионе, наконец, установился порядок, прекратились все эти бесчинства, связанные с нескончаемыми войнами с горцами.
В империи, на самом деле, было не так, чтобы сильно много чиновников, которые готовы были ехать хоть на край света, если только государь скажет это сделать. Воронцов был из таких, для которого служба всегда оставалась главным ориентиром в жизни.
Мало было людей в империи, которые могли бы похвастаться таким удачным опытом администрирования, управления, как у Михаила Семеновича Воронцова. Он сделал почти невозможное, когда из новороссийских губерний создал регион, в который стремятся ехать, где многие хотят купить землю или дом. Он сотворил, по мнению государя, чудо. Вот повторения подобного чуда император и ждал от князя, наделяя его необычайными полномочными правами на Кавказе.
Не понимали в России специфику региона… Много наделали ошибок, а еще и зевали, когда турки, не без помощи англичан, снабжали Шамиля оружием. Куда только смотрело Третье Отделение?
Михаил Семёнович Воронцов, когда ехал в Тифлис, был искренне уверен в своих силах, что ему удастся сделать то, чего не удалось сделать его предшественнику, генералу Ермолов. Ведь Воронцов вёз на Кавказ цивилизацию, добро, даже деньги, архитекторов, учителей, строителей. Он был готов искать точки соприкосновения, договариваться со всеми этническими группами, горцами, с кем угодно, лишь бы только исполнить волю государя. Воронцов прекрасно понимал, что, если ему удастся замерить Кавказ, то он вновь попадает в Петербург и будет играть одну из главных ролей при государе.
Но для этого нужно было закончить войну, причём, не поражением, а соглашением, которое устроило бы и государя, не позволило бы обвинить князя в уступничестве. Ведь с высот красивых особняков на Миллионной улице в Петербурге возмущаются, почему до сих пор на Кавказе идет эта возьня.
Более того, Михаил Семёнович встретился на Кавказе с тем, с чем ему в большей степени приходится разбираться, тратить силы, время, государственные и свои личные средства. Очень много в регионе случалось катаклизмов, с последствиями которых не так легко быстро справляться. То землетрясение пройдёт, то оползень, дороги очень часто, порой и не без помощи непримиримых горцев, засыпает камнями. Так что впервые за всю