Нос распёрло, его кожа вместе с подкожными элементами уплотнилась. В целом мимические мышцы лица в области надбровных и скуловых дуг так изменились, что выражение лица у больного стало казаться мне особенно странным.
Деформация лица придавала ему свирепый вид. И я был знаком с этим симптомом. А точнее — слышал о нём, но никогда, даже в прошлой жизни, не сталкивался с этой болезнью лично. Симптом «лицо льва».
Похоже, заболевание зашло уже очень далеко. Мужчина болеет им не первый месяц. Дотянул, попал в больницу слишком поздно…
Сначала на коже, скорее всего, возникло шелушение, затем язвы, а уже после… То, что я вижу. Келоидные рубцы — патологически разрастающиеся шрамы, которые необратимо уродуют тело. Теперь, после выздоровления, помочь этому больному сможет только пластический хирург.
Но я сомневаюсь, что у аборигена из местных племён хватит бюджета для проведения такой операции.
Я обратил внимание на часы. Прошло уже пятнадцать минут. Лучше не тратить время попусту и начать записывать всё, что я обнаружил. Моя правая рука поспешно фиксировала все признаки, которые я успел обнаружить, а глаза изучали тело посредством «анализа» сразу нескольких уровней.
Нельзя упустить ни единой детали. Но и слишком углубляться в процесс тоже не стоит. Если я опишу то, что видно только на УЗИ или рентгене, у организаторов и судей точно возникнут вопросы.
Мужчина застонал. Судя по всему, боль, которую он испытывал, купировали наркотическими препаратами, но их действие уже начало заканчиваться, а я не мог смотреть на его мучения, в связи с чем снизил воспалительный процесс в теле и подавил деятельность болевых рецепторов. Пусть немного поспит — и так уже сильно настрадался.
Как только он успокоился, я взялся осматривать остальные структуры его тела. А кроме кожи успело пострадать довольно много органов.
Слизистая оболочка рта воспалена, дышит пациент, громко похрапывая, и всё потому, что в его носу скопились сгустки крови, которые образовались из-за случившихся не так давно кровотечений.
Чёрт… А ведь перегородки носа уже, как таковой и вовсе нет! Её полностью растопило воспалительным процессом.
Повезло, что он оказался в больнице. Ещё немного — и весь нос мог бы полностью отвалиться.
Всё, теперь мне даже не нужно искать сами бактерии. Я уже на сто процентов уверен, с чем столкнулся. Заболевание, которое мне не доводилось видеть никогда в жизни, однако изучает его любой медик и лекарь.
Это — лепра. Болезнь Хансена. Или, как её ещё называли в далёком прошлом — проказа.
Когда-то давно, ещё в средневековье, эта болезнь мучила большое количество людей. Лекарства от него тогда не было. Даже в моём мире лекари понятия не имели, как помогать больным с такой клинической картиной.
Поэтому заболевших лепрой запирали в лепрозориях — местах, откуда они не могли выйти. Их называли «прокажёнными», «заживо умершими».
Знаю, что и в настоящее время это заболевание встречается в некоторых областях мира, но теперь человечеству известно, как его лечить. Однако проблема, как раз-таки заключается в том, что очень часто им страдают аборигены, жители племён и прочих коренных народов, которые не обращаются за медицинской помощью. И в итоге это способствует распространению лепры.
А глаза… Боже, что с глазами!
Я невольно вернулся к осмотру и продолжил описывать урон, который нанесла пациенту грозная инфекция. Конъюнктива, склера, хрусталик — чуть ли не все оболочки глаза повреждены. Возможно, он даже не увидел, как я вошёл в комнату. Просто заметил смутные очертания человека в белом халате, а потому приветственно кивнул.
Прошло уже сорок минут, а я продолжал описывать то, что увидел. Но в голове мелькали и другие повреждения, замеченные «анализом».
Поражение гортани, гепатит, простатит, воспаление почек. Болезнь успела достигнуть даже яичек мужчины.
Я искренне жаждал помочь ему, излечить его от инфекции. Но если после моего посещения он сразу встанет на ноги и неожиданно исцелится… Нет. Тогда я подвергну риску себя. «ВОЗ» начнёт копать, пытаясь понять, каким образом я это провернул.
Однако без помощи я его всё рано оставить не мог. Поэтому воспользовался навыком, в котором ранее никогда надобности не видел.
«Отложенное лечение».
Я могу создать несколько лекарских центров в его теле, задать им алгоритм действия и установить что-то вроде таймера. Тогда магия вырвется из его клеток через три-четыре дня, когда меня уже здесь не будет. Эффект будет не такой уж и сильный, зато я смогу помочь ему и не подставить себя под подозрения.
Покинув палату, я сразу же направился к столу, где меня должны были ждать организаторы.
— Час ещё не прошёл, доктор Кацураги, — подметил сидящий за столом мужчина. — Уверены, что не хотите ещё немного подумать?
— Нет, я готов дать ответ по своему клиническому случаю, — сообщил я.
— Хорошо, давайте мне заготовленную вами историю болезни, — кивнул организатор. Мы перешли небольшой кабинет, где остались наедине друг с другом.
Судья присел в кресло, после чего добавил:
— К слову, доктор Кацураги, меня зовут Генри Шульц. Занимаю должность главного инфекциониста «ВОЗ».
— Приятно познакомиться, доктор Шульц, — кивнул я.
Так… Но это странно. Очень странно! У нас одиннадцать клинических баз, а главный инфекционист оказался именно здесь — в этом маленьком городке. Почему так?
Вероятно, из-за вспышки лепры. Велик шанс, что и в остальных палатах дополнительного отделения лежат больные с проказой.
Шульц молча изучил всё, что я успел расписать. Он одобрительно кивал, пока пробегался глазами по страницам истории болезни прокажённого пациента.
— Неплохо, — заключил немец. — Очень даже неплохо, доктор Кацураги. Однако я хочу задать вам дополнительные вопросы. Без них вы не получите бонусные баллы. Будете участвовать в этой беседе?
— Разумеется, спрашиваете ещё! — усмехнулся я.
— Хорошо, вопрос первый. Вы только что поставили диагноз. Он верный, спорить не стану. Однако всё ещё предварительный. Скажите, если бы вы работали в этом отделении, какие бы обследования назначили, чтобы подтвердить диагноз «лепра».
Я услышал щелчок секундомера. А вот теперь, похоже, ответы уже требуется давать за ограниченное время!
— Я бы провёл лепроминовую пробу, бактериоскопию и патологическое исследование биоптата из поражённых очагов, — ответил я.
— И что бы вы там нашли? — нахмурился Генри Щульц.
— В биоптате — гранулёмы. Особые патологические образования, которые…
— Достаточно, — перебил меня он. — Подробнее не нужно, я вижу, что вы знаете ответ. А при остальных обследованиях?
— При бактериоскопии выявились бы микобактерии лепры — палочки, похожие на туберкулёзные, — объяснил я. — Выделяют их больные через носовую слизь, слюну, грудное молоко, семенную жидкость, мочу, кал и через изъязвление кожи.
Хорошо, что сотрудники клиники сразу предоставили мне защитный костюм. В целом лепра малоконтагиозна, то есть распространяется только при тесном контакте. Но перестраховка была необходима.
— Больше у меня к вам вопросов нет, доктор Кацураги. Лечение вы расписали хорошо, — кивнул Шульц. — Все антибиотики и физиотерапевтические методы подобраны безупречно.
— Что ж, пройдёте вы на третий этап или нет, я официально сказать не могу, но… Балл вы получите максимальный, в этом можете не сомневаться, — сказал судья.
— Благодарю, доктор Шульц, — я уже по отработанной привычке поклонился в японской манере. — Скажите, если не секрет, раз уж для меня уже испытание закончилось — каковы условия перехода на третий этап?
— Всё предельно просто, — пожал плечами он. — Из шести человек на каждой клинической базе пройдут лишь те трое, кто наберёт больше остальных. Повторюсь, вам переживать не о чем. Пока что никто не набрал максимальный результат. Но скоро вы всё узнаете, ваши спутники уже проходят собеседование с судьями.
Я попрощался с главным инфекционистом и вышел в фойе. Нашёл драгоценный автомат с кофе и заполнил пластиковый стаканчик дешёвым эспрессо. Но выбирать не приходилось, поскольку отправляться на поиски хорошей кофейни до окончания второго этапа у моих коллег я не хотел.
Если учесть сказанное Генри Щульцем, получается, что из шестидесяти шести человек на третий этап попадёт лишь тридцать три.
Каждый этап уходит по половине. Таким макаром в финале окажется четыре-пять человек.
— Чёрт! Да как же так-то? — ворчал себе под нос, появившийся в фойе Рэйсэй Масаши.
— Вы закончили, Рэйсэй-сан? — окликнул его я.
— Ох, не сыпьте мне соль на рану, Кацураги-сан… — вздохнул он. — Семьдесят пять баллов. Я допустил несколько крупных ошибок, чуть окончательно всё не завалил.
— Шанс пройти у вас всё ещё есть, — уверил коллегу я. — Присядьте, выпейте со мной кофе.
Рэйсэй молча кивнул, затем подошёл к кофейному аппарату и приобрёл капучино.
— Какое заболевание было у вашего пациента? — спросил я, когда Рэйсэй устало рухнул рядом со мной.
— Да что б их, Кацураги-сан! Меня обманули! Ввели в заблуждение, представляете? — развёл руками он. — Пациент лежит в нейрохирургии. Что я должен ожидать? Травму позвоночника или грыжу, инсульт, опухоли нервной системы… Но, чёрт возьми, оказалось, что там нейроинфекция!
— Нейроинфекция? — удивился я. — А что такой пациент делал нейрохирургии?
— Оказалось, что только там работают специалисты, которые умеют делать люмбальную пункцию! — грустно усмехнулся Рэйсэй.
Люмбальная пункция делается для того, чтобы взять анализ ликвора — вещества, что обеспечивает обмен веществ в головном и спинном мозге. Это мероприятие должен проводить знающий человек, поскольку игла вводится в оболочку спинного мозга в области поясницы и при неаккуратном исполнении процедуры, можно запросто повредить нервные пучки.
— Но в итоге вы смогли поставить верный диагноз? — спросил я.
— С горем пополам. Японский энцефалит, Кацураги-сан. Это ж надо? Такое ощущение, что они специально подсунули японцу Японский энцефалит! Какое-то издевательство, вам не кажется?