торонних лиц!
Вот он — момент истины! Если Фёдор Иванович Марницкий окажется всё-таки не на моей стороне, несмотря на то, что я писал ему ещё и в письме, переданном после встречи, то придётся намного хуже. Я уже почти не сомневался, что всё сегодня кончится моим арестом отправкой по этапу. Кому за меня заступаться? Просто после этого у одной политической силы, Третьего отделения, станет чуть-чуть слабее договорная позиция. Не более того. И никто не будет меня возвращать даже с каторги, если я и вовсе до неё доберусь. На месте моих обидчиков я бы сочинил что-то вроде расстрела при попытке к бегству.
— Господин Хвастовский, госпожа Шварцберг и другие — это свидетели по делу. Так что, увы, они должны оставаться, — сказал Марницкий, при этом выдерживая строгий взгляд Климова.
А неплохо! Фёдор Иванович не отказался от того, чтобы оставаться в моих друзьях, при этом, сказал всё так, что это ещё можно повернуть и иначе. Марницкий не назвал весь этот суд судилищем, не призвал никого перестать оскорблять правосудие, обвиняя голословно. Он даже не возмутился тем, что тут командует Климов.
Я в этом Марницкого не осуждаю. Даже для меня, уже достаточно прожжённого человека, который имеет на руках некоторые козыри — и то до конца не было понятно, на что именно рассчитывали жандармы. Когда люди действуют вот так: открыто, решительно, всегда думаешь, что у них-то наверняка хватает козырей в рукаве.
Третье Отделение сильно поспешило назвать меня преступником и перекрутить дело об убийстве вице-губернатора таким образом, что в убийцах всё-таки был я. Вернее, выставили заказчиком убийства, так как Зарипов вину свою ранее признал, и вот от этих обвинений как раз-таки он не отказывался. Нет, заново волокитой с допросами и доказательствами они заниматься не хотели И в газете уже было написано признание Зарипова.
— Должен ли суд заслушать все свидетельские показания? Ознакомиться со всеми бумагами, что могут быть причастны к обвинению? — спросил я.
Горюнов посмотрел на Климова, после боязливо кивнул головой в согласии.
— Да, мы ознакомимся, — нерешительно сказал земский исправник.
— Тогда прошу суд приобщить к делу показания убийцы Зарипова, кои были даны ещё до того, как на следствие и на суд началось давление со стороны господина Климова, — сказал я, передавая им признательные показания Зарипова.
Нет, эти бумаги не были подделкой. Просто, когда велось следствие, едва разоблачив коварный план предателя, Лавра Петровича Зарипова, я решил, что признание должно быть написано рукой Зарипова — и не в одном экземпляре. Как минимум, я хотел пополнить свой архив с документами и такими бумагами.
— Но у нас есть показания господина Зарипова, что он убил Кулагина, следуя именно вашему приказу, во имя спасения своей супруги и детей! — дрожащим голосом сказал Горюнов.
Вот нельзя, нельзя нельзя ставить слабохарактерных людей на ответственные должности. Вчера земский исправник пел дифирамбы мне, клялся в верности и чуть ли не в любви, сегодня он уже против меня. Как резко изменилось поведение Горюнова!
— Что же касается того, что я взял в заложники семью Зарипова, то убийца, видимо, забыл о том, как я давал расписку заботиться о его семье. У меня имеется расписка о получении женой Зарипова пятисот рублей в помощь от меня, — сообщил я, собираясь передать ещё один документ в руки судьи. — Это было сделано после просьбы Зарипова не мстить его семье — чего я и не собирался делать. Да и чего я говорю, если при этом моменте, вы, господин Климов, находились. Напрягите память, или… Совесть.
Установилась пауза. Я же, улучив момент, когда Климов подошёл Горюнову и что-то начал шептать ему и ещё двоим статистам, что заседали рядом с земским исправником, подмигнул Марницкому. Кивок главного полицмейстера Екатеринославской губернии в ответ, с одной стороны, снял моё недоверие к Федору Ивановичу. С другой же –заставил напрячься.
— Господин Хвастовский, как представитель газеты, которая, видимо, единственная осталась верной Царю и Отечеству и не запятнала себя бесчестием, напишите, что я обвиняю господина Климова в преступных деяниях против губернатора Екатеринославской губернии. Я призываю Третье отделение дать свою оценку действиям господина Климова. Я призываю вспомнить о чести и достоинстве и сообщаю: моё послание было отправлено господину Председателю Государственного Совета Александру Ивановичу Чернышову. Отправил я и нашему государю заявление о том, что творится здесь. Это судилище, это наглый и бесчестный поклёп на меня, а через меня — на губернатора, которого держат взаперти по воле узурпатора Климова! — кричал я, при этом предвкушая дальнейшее развитие событий.
— Замолчите! Все доказательства говорят, что вы убийца! Что вам была выгодна смерть Кулагина — и вы этой гибели добились! Остальное — пустые слова, — кричал Климов.
— Все, кто пришёл посмотреть на это судилище, к вам взываю! Меня могут осудить ни за что, а после и убить, чтобы я молчал. Уверен, что именно так и случится. Тогда знайте, они боятся той правды, которую я могу рассказать! Замолчать меня заставит лишь только пуля. Климов — преступник! — орал я на разрыв глотки, кажется, немного даже переигрывая.
Роль мученика, человека, который страдает от несправедливости. И вообще… Ну не молчать же мне, идя словно баран на заклание! Я себя считаю не бараном, а тем, кто может барашка зарезать и разделать.
Сейчас, в Земском суде, присутствует на заседании пятнадцать человек. Часть из них, меня знает: тут та же чета Тяпкиных, Эльза, купец Михельсон. Некоторые горожане просто пришли поглазеть, ибо прошлое судебное заседание против меня уже обросло различными подробностями, которых, возможно, даже и не было на самом деле. Люди пришли посмотреть шоу, спектакль. И это шоу уже началось. Обвинили меня — но уже обвинители получают изобличение своей преступности.
Я неистово выкрикивал обвинения, которые прямо на коленке карандашом записывал Хвастовский. Позволит ли главный редактор «Екатеринославских ведомостей» опубликовать хоть какие-то очерки о том, что случилось и что случится в зале суда? Сие пока неизвестно, но попробовать надо. Даже завуалированное сообщение о суде — это уже в пользу, остальное люди придумают. Я чувствовал, что всё болье нервничаю. Что если что-то пойдёт не так?
— Когда меня убьют? — кричал я. — Не место борцам с казнокрадством на этом свете — выходит, так⁈ Я мешаю интереса высокопоставленных людей⁈ И когда ждать от них послание⁈
— Да что вы себе позволяете⁈ — Климов вскочил с места. — Да за такие слова я вас…
Климов не договорил.
Дверь в зал суда с грохотом распахнулась, на пороге показался человек в балаклаве.
— Посторонние в зале суда, — недовольно протянул земский исправник. — Выведите!
Но никто не успел опомниться, как посторонний выхватил из-за пояса два пистолета. Я лишь успел перевести взгляд на вошедшего, как прозвучали два выстрела, а помещение заволокло пороховым дымом.
Я кулём свалился со своей скамьи, чувствуя, как разливается по рубахе тёплая жидкость. Мужчины закричали, дамы завизжали.
— Это… это не я! — вопил Климов.
Но его никто не слушал. Уже завалившись на пол, я видел, как стрелявший спешно покинул зал. Больше я ничего не видел, но чувствовал, как липкая жидкость растекается по телу.
Глава 4
Меня подхватили полицейские и понесли на выход.
— Что происходит? Это не я приказывал стрелять, оставьте Шабарина! — в истерике кричал Климов. — Где убийца? Я приказываю схватить его.
«А хрен тебе вареньем не намазать?» — думал я, пока меня выносили из зала суда.
Убийца, или, скорее не кто иной, как актер моей театральной постановки, Тарас, уже должен был направляться куда-нибудь к условной канадской границе. Отличный конь ждал Тараса, когда он, выстрелив холостыми выстрелами, выбежал из Земского суда. Более того, он не будет убегать из города, а, оставив коня в определенном месте, переодевшись, уже спокойно пойдет гулять по базару, выбирая своему сыну новый подарок.
Деньги у Тараса теперь водятся, я заплатил хороший аванс этому человеку, теперь имеющему и новое имя и новую жизнь. Я взял к себе мужика, бывшего унтер-офицера, ставшего на скользкий путь, но, я на это рассчитываю, готовый свернуть и пойти по одной дороге со мной. Да и еще один боец в моей дружине, явно не помешает, ведь я решился и повоевать, отрепетировать свои действия в Крымской войне.
— Да нежнее! — выкрикнул Марницкий, когда его люди вкинули меня в карету.
Сам губернский полицмейстер не ехал со мной. У него оставались свои задачи. Он должен был задержать и выписать предписание и распоряжение не Климову, как главному подозреваемому, якобы, в покушении на меня. И вот тут Глава полицейского Управления Екатеринославской губернии будет полностью в своей власти. Ведь официально же Климов — никто. Ну а случится наезд со стороны Третьего Отделения, то можно и чуть отступить, отдать Дмитрия Ивановича Климова жандармам. Не велика плица. Не он полководец в этой войне.
— Я с ним, я умею ухаживать за ранеными! — в карету взобралась Эльза.
— Куда же его? А доктора как же? — возмутилась Олимпия Степановна Тяпкина, которая, конечно же, была не в курсе того, что именно происходит.
— У меня в доходном доме постояльцем доктор. Довести бы еще! — сказала Эльза и приказала кучеру трогать.
Выждав полминуты я поднялся с пола кареты и сел на диван.
— Запачкаешь своим соусом карету, сам вымывать будешь, — пробурчала Эльза, а после, выплескивая свое напряжение, мы рассмеялись.
Я макнул палец в то, что выглядело, как кровь и облизал.
— Соли мало добавили в соус, — сказал я.
И вновь смех.
Когда я решался на постановку такого спектакля, что уже был показан благодарной, или не очень, публике, то сильно сомневался. Пусть получилось задействовать минимальное количество актеров, всего-то четыре, но я сомневался в том, что Марницкий «оскороносно» отыграет свою роль. В Эльзе талант мошенницы очевиден, а вот полицмейстер… Но пока все шло хорошо и по плану.