Мирский стал для меня ключиком к разным дверям. Это стало понятным, едва мы пересекли Екатеринославскую губернию и въехали в Крым. Тут любая писулька от князя Воронцова имела значение, с его светлостью в Новороссийских губерниях ссориться не желал решительно никто. И такие бумаги имелись как раз у Мирского.
А мне страсть как нужны люди — и кадры, и связи. Идея сколь угодно может быть обоснованный, перспективной, прогрессивной, на бумаге окупаемость проекта чуть ли не в полгода, но… Если нет человека, который занялся бы реализацией, то всё это — влажные мечты на ночь и искусанные в бессилии локти, одна глухая злоба от недополученной прибыли.
Так что грамотный человек рядом — это только на пользу. А в том, что мне удастся скрыть некоторые свои теневые дела, я был почти уверен.
У меня и вовсе складывался ощущение, что я сейчас своего рода спортсмен, за успехами которого наблюдают многие болельщики. Кто-то делает на меня ставку, кто-то, напротив, считает, что мои соперники обязательно меня одолеют. Есть и те, кому я со своими планами и успехами почти безразличен. Такие занимаются лишь одним ухом слушают о том, что какой-то там Шабарин что-то там сделал, пришёл к финишу, или, не дай Бог, сошёл с дистанции. Так вот для болельщиков жизнь спортивного кумира не должна быть открытой книгой — и моя не будет.
— Могу я полюбопытствовать, что вы читаете? — спросил Мирский, присаживаясь на стул рядом со мной и указывая на стопку газет.
— Безусловно, будьте вольны и вы взять газету. Вот, нас догнал последний номер «Екатеринославских ведомостей». Я нарочно оставлял своего человека, чтобы он купил газету и доставил её мне, — сказал я, протягивая еженедельник своему собеседнику.
— Очень любопытно, — прочитав заголовок газеты, ответилМирский и углубился в чтение.
В газете громогласно и в красках рассказывалось о том, какой правильный, своевременный, честный и патриотический Фонд был создан под эгидой всеми любимого Екатеринославского губернатора Андрея Яковлевича Фабра и под управлением, может, и не настолько любимого, но уже вполне узнаваемого Алексея Петровича Шабарина. Текст статьи составлял я, а потом мы ещё с Хвастовским его корректировали. Расписали, как и над чем будет работать Фонд, не забыв совершенно искренне воззвать к патриотизму. Всё расписали так, чтобы было предельно ясно.
Вот, к примеру, любой человек, кто пожертвует фонду более тридцати рублей, обязательно будет отмечен в специальном вкладыше в губернской газете. Стремление увидеть свою фамилию, имя и даже отчество на страницах газеты неискоренимо — это своего рода как попасть в телевизор в будущем. Многим захочется и оставить такую газету для потомков. Люди не разбалованы сейчас многими источниками информации, как и развлечениями. И такса в тридцать рублей — это несущественно для тех, кто думает о минуте славы. Бедняку такие мысли просто в голову не придут.
Кроме того, я предоставил губернатору проект поощрения купцов, предпринимателей и даже помещиков, которые станут на постоянной основе жертвовать определённые суммы в Фонд Благочиния. Подобная стратегия чем-то смахивала на рэкет.
Вот только никакой преступной подоплёки в этом я не видел, тем более, учитывая, что средства собираются на благие дела. Предприниматели могли просто не платить никаких денег, Но тогда они не будут опубликованы в газете, не получат рекламу на страницах Екатеринославских ведомостей, не будет у них и почетного звания «образцовый поставщик». Сейчас я ещё разрабатываю документ, который более точно и полно объяснял бы, кто есть такие образцовые поставщики, какими льготами они могут пользоваться в Екатеринославской губернии и так далее.
На самом деле, у губернатора и его администрации, включая в том числе и меня, хватает рычагов воздействия и на умы, и на кошельки многих людей Екатеринославской губернии. К примеру, можно и нужно устраивать два раза в год приём у губернатора. И пусть туда получат приглашение только те, кто проявил гражданскую сознательность, сопряжённую с щедростью, и вложился в Фонд Благочиния. Уверен, чтобы попасть на такое мероприятие, где мы могли бы выдавать и какие-нибудь губернские знаки отличия, многие купцы, промышленники, помещики — да все будут стараться сделать вклад в Фонд развития любимой губернии.
— Занятное дело — этот ваш Фонд, — Мирский усмехнулся, очевидно, уже оценив всю статью. — В честных руках он — несомненное добро. Ну а попадёт в нечестные руки — зло превеликое. Но спорить не стану, написано всё так, что я уже сейчас хочу достать сторублевую ассигнацию и отдать вам лично в руки.
— Ни в коем случае! В руки не надо, — улыбнулся я. — Все вклады могут быть только в Сберегательной Кассе. Ну а после — в банке. Вы же сами занимаетесь проектом открытия Губернского Новороссийского Банка. Вот и будет Фонд держать в этом банке средства.
— Это для вашего дела затруднительно, но ничего невозможного в сём нет! — сказал Мирский.
Действительно, когда встал вопрос: как же и куда можно положить деньги, чтобы они поступили в Фонд? То вышло, что механизма не существует. Безусловно, можно было бы собирать деньги и напрямую, выдавая расписку, какие были сейчас в ходу, или же ведя журнал прихода. Но психология человеческая такова, что меня обязательно бы обвинили воровстве из своего же Фонда. Да и меньше нужно деньги держать в руках, их нужно больше отдавать в оборот. Не хватает системы, когда можно было бы не видеть самих денег, а просто переписать сумму с одного вклада на другой, да и все дела. Так, однако, людям легче расставаться с кубышками, которые иначе бесславно томятся где-то под матрасами да в шкатулках.
В Екатеринославе только-только начала действовать так называемая Сберегательная Касса. Это такое недоразумение в финансовой системе Российской империи, что и говорить больно. Сберегательные кассы были созданы в России по образцу, даже без смены названия. Такие появились в начале века в Европе, но ведь в России всё иначе, и в игру вступает куча ограничений. Значит, такая касса не может сработать в полной мере, как должно.
Министр финансов Канкрин, чтоб ему пусто было, умудрялся даже из имеющихся банков делать уродцев, не выполняющих свои главные функции. В Сберегательную кассу можно было бы положить от пятидесяти копеек до тридцати рублей. Мало? Не то слово, неэффективно.
Так что мы сильно рисковали, когда разрешили пополнять Фонд через Сберегательную Кассу. Вот и приходится иметь хранилище денег всего Фонда в доходном доме Эльзы Шварцберг, пусть и под охраной. Очень неудобно, очень опасно.
Вместе с тем, законодательство Российской империи, позволяет назвать банком любое дело, у которого капитализация будет выше десять тысяч рублей. И хотя созданию коммерческих банков чинились административные препоны, всё же они уже возникали, причём в захолустных местах и с крайне малой капитализацией.
— Алексей Петрович, только я вас очень прошу, — не стреляйтесь! — сказал Михаил Аполлинарьевич.
Он, конечно, был в курсе моих планов, знал, зачем я еду в Севастополь. Я же лишь только вздохнул и развел руками, показывая, что это не в моей власти. Любой достойный дворянин меня поймёт.
Михаил Петрович Лазарев принял меня благодаря той самой бумаге от Воронцова, которую вёз Мирский. Иначе, думаю, можно было и месяц ждать встречи.
— Это дорого, это сложно, это слишком необычно, чтобы покупать сразу и много! — сделал своё заключение Михаил Петрович Лазарев.
Вот так. Коротко и по существу — как отрубил. Господин адмирал произнес свой ответ и поджал решительно подбородок. Легче лёгкого было представить его на капитанском мостике, обуреваемого ветрами и несгибаемого. И смысла затевать спор я не видел. Есть у флотских такая манера — считать всех, кто в море не ходил, какими-то не совсем полноценными, крысами сухопутными. И, в общем, не так чтобы безосновательно — во флоте нужно очень много уметь, знать названия, оставаться отчаянным. Тут полных дураков быть не может. Так что флотский офицер будет считать, что он прекрасно разбирается в армейских делах, при этом оставаться убеждённым, что ни один армейский офицер не может и близко разобраться в специфике флота.
— Ваше высокопревосходительство, я, признаюсь, предполагал, что вы произнесёте похожие слова. И я не прошу вас делать прямо сейчас заказ на мониторы. Но вы обязательно посмотрите на то, что они могут, давайте проведём учебные стрельбы, тогда и будет ясно — нужны ли такие корабли в русском Черноморскому флоту, — сказал я.
— Но Почему вы их называете «мониторами»? — спросил Лазарев.
Я лишь пожал плечами. Для меня они просто так назывались, и всё. Вроде бы, первый такой корабль, построенный в Соединённых Штатах Америки, имел название «Монитор». От него и пошло.
Я не уговаривал адмирала. Все те аргументы, которые я мог бы привести прямо сейчас — они подробнейшим образом расписаны в проекте. А любые доводы, сказанные мной, человеком, не относящемуся к флотской касте, прозвучали бы в присутствии Михаила Петровича нелепо.
Многие новшества в армии и флоте появлялись либо случайно, либо ситуативно. Некая ситуация требовала быстрого, как на тот момент казалось, временного решения — и человеческий гений выдавал его. К примеру, во время Гражданской войны в США и южанам, и северянам нужно было взять под контроль большие реки, а также побережье. И те, и другие прекрасно понимали, что воюют, скорее, не люди, а разные экономики. И северянам удалось переломить ход войны, лишь когда они экономически подорвали Южную Конфедерацию. И сделали они это благодаря тем самым мониторам.
А разве Крым, как и остальное русское Причерноморье, не должен прикрываться артиллерией? Если поставить везде форты, каждую прибрежную деревушку защитить, а строящийся город прикрывать мощной артиллерийской группировкой — это никаких денег не хватит. А вот эти самые мониторы, пусть и маломаневренные, медлительные, но смогут подойти и к Мариуполю, и к Керчи и отстоять города.
Адмирал Лазарев уже сказал — дорого. По примерным подсчётам, такой небольшой кораблик будет стоить до сорока тысяч рублей. Это и вправду немало, примерная стоимость деревянного фрегата. Вот только мониторы могут быть почти что неуязвимыми, а благодаря низким бортам — крайне неудобным соперником для любого линейного корабля или парафрегата.