вичем задержались в Южно-Сахалинске по моей инициативе.
И это спасло одну жизнь. Да, всего одну, но разве этого мало?
Мы прошли в ординаторскую. Щербаков упал на диван и прикрыл лицо руками.
— Простите, доктор Кацураги, я чуть не облажался, — простонал он. — Не думал, что сегодня мне придётся проводить операцию на сосудах. Всё-таки это совсем не мой профиль.
— Вы отлично справились для человека, который знает сердечно-сосудистую хирургию только в теории. Передохните немного. Я сейчас пойду за кофе. Если хотите, могу и вам захватить, — предложил я.
— Думаю, кофе будет лишним, — помотал головой он. — Я лучше немного вздремну. Спасибо вам ещё раз за помощь, доктор Кацураги. Вы вовремя взяли ситуацию под контроль. Я уже был готов смириться с тем, что пациента не спасти. Больше никогда не позволю себе так поступить.
Я направился в фойе с мыслями о том, что сегодня все получили важный урок. Ещё не помешало бы разъяснить главному врачу этой клиники, что нужно регулировать маршрутизацию пациентов более качественно. Если в скорой уже знали предварительный диагноз, нужно было везти человека в другую клинику.
— Вот он, — услышал я голос дежурной медсестры.
Она указала на меня пальцем, и ко мне тут же подбежала зарёванная женщина. Глаза краснющие, а кожа бледная, словно мел.
— П-простите, пожалуйста, мне сказали, что это вы оперировали моего мужа. Мне ничего не говорят. Сосудистый хирург приехал только сейчас. Я своими глазами видела, как он влетел в отделение и…
— Успокойтесь, тише, — перебил её я. — Это вашего мужа привезли на скорой два часа назад?
— Да-да! С аневризмой аорты, — уточнила она.
— Он жив, всё в порядке. Операция прошла успешно, — сказал я.
— Операция уже прошла? — не поверила она. — Мне сказали, что вы только поддерживаете его состояние до приезда хирурга.
— Нет, мы с коллегой уже установили протез. Аневризма удалена. Вашему мужу определённо придётся полежать в стационаре, поскольку он потерял много крови. Но, уверяю вас, его жизни больше ничто не угрожает, — объяснил я.
— Господи, спасибо вам большое, — прижав руки к груди и с трудом сдерживая слёзы, проговорила она. — Мы ведь давно уже знали об этой аневризме. Но нам говорили, что удалить её можно в плановом порядке. Мы всё тянули, тянули… А сегодня у моего мужа день рождения. Мы сидели, праздновали, он ничего не пил, ничем не нагружал желудок. А эта чёртова аневризма лопнула, несмотря ни на что!
— Можете считать, что сегодня у вашего мужа второй день рождения, — сказал я. — Пусть бережёт здоровье. Передайте ему мои слова.
— Как же? — удивилась женщина. — А вы разве не будете вести его дальше?
— Я здесь оказался случайно. Уже завтра уезжаю, — ответил я.
— Всё равно спасибо вам большое ещё раз, — повторила она. — Дай бог и вам здоровья!
Жена пациента вернулась к скамье, а я едва смог сдвинуться с места. До чего же всё-таки непривычно… Манера речи, отсутствие поклонов. Насколько же я отвык от мест, где когда-то родился и вырос. О России у меня остались только смутные воспоминания. Будто это было и не со мной вовсе.
Следующие несколько часов я общался с заведующими и главным врачом, который по счастливой случайности дежурил в неврологическом отделении.
Готов поклясться, что в эту ночь меня возненавидела вся областная больница, потому что я стал для них настоящей занозой в заднице.
Но у меня было право диктовать свои условия, поскольку я отвечал за этот регион, и я не мог этим не воспользоваться. Полный порядок я здесь навести не смогу, но раздать пинков — это запросто.
В поликлинике целый год вели Дмитрия Дорничева, лечили непонятно от чего и чуть не угробили пациента, гены которого могут спасти мир. Вслед за этим я столкнулся с отделением сердечно-сосудистой хирургии и пришёл в ужас от организации работы в стационарах этой больницы.
Главный врач пытался со мной спорить, но я всё же смог продавить его авторитет, пригрозив, что всё произошедшее попадёт в мой отчёт и будет отправлено не только в Минздрав Российской Федерации, но ещё и в «ВОЗ».
Разумеется, я просто его припугнул. Если я действительно сообщу об этом, сразу же полетят головы. Главного врача уволят, как и большинство заведующих, распустивших клинику.
Будем надеяться, что эта профилактическая беседа принесёт свои плоды.
Этой ночью так и не лёг спать. Когда я закончил разбираться с верхушкой клиники, уже начало светать. Игорь Щербаков проснулся и начал договариваться с Сорокиным насчёт самолёта.
Я же заглянул в палату к Дмитрию Дорничеву. Он не спал. Но выглядел крайне подавленным.
— Доброе утро, Дмитрий Сергеевич, — поприветствовал его я. — Как самочувствие?
— Доброе? Серьёзно? — надулся он. — Я столько отказов от госпитализации написал, а вы всё равно умудрились меня положить! Похоже, в этом году с урожаем у меня точно ничего не удастся.
— Зато вы будете жить, — прямо сказал я.
— Признайтесь честно, доктор Кацураги, — вздохнул он. — Вы так беспокоитесь обо мне, поскольку мой организм чем-то важен для борьбы с этой инфекцией.
— Нет, мне важна ваша жизнь, как и жизнь любого из моих пациентов, — сказал я. — Если вы мне не верите, могу пообещать вам, что после того, как всё закончится, я доведу вас до конца. Сам назначу правильное лечение и избавлю вас от симптомов вашей болезни навсегда.
Дорничев долго смотрел мне в глаза, затем протянул правую ладонь и произнёс:
— По рукам. Если сдержите своё обещание, я напишу о вас в одной из своих будущих книг. Могу ещё мешок картошки в Японию отправить.
— Нет, давайте обойдёмся без картошки, — ответив на его рукопожатие, произнёс я. — Но если вышлете книгу с автографом, я буду очень признателен.
Что ж, похоже, даже после окончания эпопеи с «Фебрис-12» мне, возможно, придётся задержаться в России на недельку. Но не могу сказать, что меня такая перспектива угнетает. Скорее даже наоборот. Неизвестно, когда я в следующий раз смогу ещё раз побывать на Родине.
Лучше насладиться ей по максимуму перед возвращением в Японию.
Когда я покинул палату Дорничева, меня тут же поймал Щербаков и сообщил, что до вылета у нас меньше трёх часов. Значит, нужно спешить. В аэропорт лучше пребывать хотя бы за полтора часа до вылета.
К вечеру мы уже были во Владивостоке. Ждали военных, которые вновь заберут нас в научно-исследовательский лагерь. Неожиданно мне позвонил Купер Уайт.
Странно, он ведь должен знать, что я скоро прибуду. Либо ему забыли сообщить, либо у него разговор, который не требует отлагательств.
— Да, Купер, в чём дело? — ответил я. — Мы уже ждём маши…
— Они утилизирует его завтра, Тендо, — перебил меня Купер Уайт. — Ядро метеорита.
— Что⁈ — воскликнул я.
Обернулся, заметил, как удивлённо смотрит на меня Игорь Щербаков, и сразу же отошёл от него, оправдавшись, что мне звонит жена.
— Почему так быстро? — спросил Купера я. — Романовский с Сорокиным говорили, что у них уйдёт неделя на сбор данных с детекторов.
— Да. Но Романовский решил переработать и справился за двое суток, — заявил Купер Уайт.
Чёрт подери… А ведь произошедшее — это следствие моих действий! Проклятье, если бы я знал, что лечение СДВГ приведёт к такому результату, я бы никогда не стал помогать профессору Романовскому.
До моего вмешательства в его нервную систему он работал, как черепаха. И что в итоге? Он перевыполнил план. Сделал недельную норму за два дня.
Придётся срочно звонить Теодору Гебреусу. Только «компас» я оставил на базе на тот случай, если артефакт понадобится Куперу. Придётся подождать ещё пару часов.
— Не бойся, Купер, — произнёс я. — Как приеду, сразу же свяжусь с генеральным директором.
От перестановки слагаемых ничего не изменится. Генетическая последовательность уже прописана у меня в памяти. Мне остаётся только добраться до метеорита — и победа будет за нами.
Так даже лучше. Мы убьём вирус ещё быстрее и тем самым спасём гораздо больше жизней.
Вскоре нас подобрали военные и повезли в лагерь. Всю дорогу я думал, с чего начать разговор с генеральным директором. Даже если я буду использовать «контроль», всё равно имеет смысл высказывать логичные аргументы.
Зачем мне нужно к метеориту? Что я хочу там найти?
Точно! Я ведь изучил почти все материалы, которые дал мне Романовский. Там были описаны все найденные куски метеоритов. Все, кроме ядра. Детекторы там стоят, но замеры до сих пор никто не сделал.
А значит, я могу поставить под сомнение, что этот кусок является настоящим ядром. Учёные пришли к этому выводу, поскольку посчитали его самым большим осколком упавшего метеорита. Но ведь ранее и его найти никто не мог.
План созрел, пора приступать к его реализации.
Как только мы приехали в лагерь, я доверил Игорю Щербакову передать все данные и материалы Сорокину лично, а сам рванул в дальний конец базы, где меня никто не может подслушать. Перед этим перехватил артефактный компас у Купера, с которым даже не стал лишний раз разговаривать, чтобы не терять драгоценные минуты.
Убедившись, что меня никто не видит и не слышит, я набрал номер Теодора Авраама Гебреуса. Позвонил ему по прямой линии через зашифрованное приложение группы «Двенадцать».
Я уже знал, что ему говорить. Был готов воспользоваться «контролем», если придётся. Но…
Тишина.
Генеральный директор не взял трубку. Я попытался позвонить ещё раз, а затем ещё и ещё. Ладно, понимаю, он может быть занят. Перезвонит мне позже, но… Что, если прямо сейчас Гебреус обговаривает план уничтожения метеорита? Отдаёт команды военным, разъясняет, как правильно его утилизировать.
Я не могу ждать. Не может весь мой план провалиться банально из-за того, что генеральный директор проигнорировал мой звонок!
Тогда я решил пойти на одну хитрость. Ему необязательно брать трубку, чтобы попасть под влияние моей магии. Когда у него раздаётся звонок, у нас уже настраивается канал связи. Им я и воспользуюсь, чтобы заставить руководителя ответить на мой вызов.