— Разное было, но я, не вините за это, от вашего имени пригрозил, что будут выгнаны из отряда. Успокоились быстро, — отвечал Тарас.
Как-то всё же выходит, что Тарас становится моим заместителем в отряде. На эту роль я прочил Петро, но и тот бы так не смог.
— Хвалю, — коротко кивнул я, а Тарас почти не изменился в лице, услышав лестную оценку. Развернулся и ушёл.
Я вернулся на приём и стал высматривать Мирского. Святополк Аполлинарьевич неизменно находился рядом с Воронцовым, выслуживался перед своим благодетелем. Я это не ставлю ему в вину. Светлейший князь таков, что перед ним можно и выслуживаться, он кажется справедливым, порядочным, умеренно щедрым, властным.
Моя жена блистала на балу, даже исполнила две песни дуэтом с Миловидовым, покружилась в вальсе с самим губернатором. Так что я имел время и возможность либо отдохнуть, либо заниматься своими делами.
— Алексей Петрович, вы не сводите с меня глаз, видимо, имеете желание поговорить? — Мирский сам подошёл ко мне.
— Не нужно было их убивать, стоило дождаться меня, — с места в карьер начал я.
Святополк Аполлинарьевич не сумел сдержать своего удивления. Его глаза расширились, он даже коротко ахнул, но он не спешил отвечать мне.
— Признаться, я… хотел держать это в секрете, — медленно и тихо сказал Мирский. — Но что сделано, того не вернуть. Вас рядом не оказалось, а я счёл своим долгом защитить честь вашей жены, пока вы в походе.
— Впредь прошу более этого не делать. У моей жены есть защитники. За жестокость не осуждаю, сам лично бы снял кожу с обидчиков Елизаветы Дмитриевны, — сказал я, решительно глядя прямо в глаза Мирскому.
На самом деле, я до конца так и не определился, как относиться к тому, что Мирский вот так самочинно вступился за мою жену. С одной стороны, это могло бы меня натолкнуть на мысль, что между ним и Лизой что-то может быть. Но неопытная женщина не может так врать, когда дарит искреннюю любовь и страсть в постели, при этом желая кого-то ещё. Так что Лизе я верю, а вот поступок Мирского ещё предстояло обмозговать. Что-то здесь не так, и эта излишняя жестокость…
— Я понял вас, — недовольно произнёс Мирский и вернулся к Воронцову.
Я сжал кулаки. Ох, не люблю я интриги и интриганов.
А когда там следующий конфликт? Нет, я не о Крымской войне, мне бы что-нибудь пораньше. На войне, на такой, что нынче в Венгрии, я даже будто бы отдыхал. Там редко, может, только в общении с командованием приходилось искать нужные слова, иметь напряжённые разговоры. А вот мирная жизнь утомляла неимоверно. Безусловно, я мог бы относиться ко всему проще, не проявлять такую бурную активность, а прозябать в своём поместье да жизни радоваться. Кофий вкушать да жену целовать, одним словом.
Но есть цель, которую я поставил с момента появления в этом мире. И я не могу оставаться безучастным, когда моё Отечество в опасности, и уж тем паче, если это понимаю только я.
Впереди пять лет плодотворной работы, всего лишь пять лет, чтобы все те мои начинания заработали. Чтобы работали изо дня в день, и им не помешала даже и война.
И если мне хочет кто-то в этом помешать, хочет, пользуясь моими отлучками, решать за меня…
Я поймал взгляд супруги и с большим усилием погасил сверкнувшее в глазах пламя. Я строю свою жизнь — и никому не позволю вставать у меня на пути.
Денис СтарыйБарин-Шабарин 5
Глава 1
Гамильтон Сеймур, лорд и Чрезвычайный посол Великобритании в России, являл собой пример того, с каким видом и участием друг должен слушать другого своего друга. Английский посол старался казаться именно другом, чтобы российский канцлер Карл Васильевич Нессельроде забывался и говорил такое, что не обязательно было бы и знать англичанину. Необязательно, но Сеймуру очень хотелось.
Ему хотелось напоследок узнать как можно больше новостей, понять систему управления в России. Нужно быть полезным на родине и после отставки, кому-то же нужно консультировать премьер-министра и парламент, как может повести себя Российская империя дальше. Ну а то, что он уходит, очевидно для многих, только вот русские все еще живут в каком-то своем иллюзорном мирке.
Встреча проходила в Зимнем дворце, уже в большей мере восстановленном после ужасного пожара семнадцать лет назад. У канцлера Нессельроде был во дворце свой кабинет, в котором он зачастую и старался принимать иностранных послов, особенно англичанина. Великий дворец Великой России. Пусть видят, что империя богата и способна строить величественные здания.
— Мой друг, взгляните на эту мольбу! — с усмешкой сказал Нессельроде, предоставляя английскому послу документ.
Гамильтон Сеймур, периодически посматривая на российского канцлера, чтобы уловить малейшие изменения настроения Карла Васильевича, внимательно читал бумагу. Внимательно — а всё-таки никак не мог решить, как реагировать. Англичанин пребывал в некоторой растерянности: зачем канцлер дал почитать такой документ, способный повлиять на политическую ситуацию? Неужели Нессельроде не понимает, что англичане сделают все возможное, чтобы только русских военно-морских баз не было ни в черногорской Будве, ни в Каторской гавани?
Так что? Русский канцлер хочет сказать, что он понимает и принимает национальные интересы Англии?
Гамильтон дочитал прошение черногорцев к русскому государю, передал бумагу обратно, но всё ещё ничего не сказал.
— Ну, как вам эта нелепица? — с признаками раздражения спросил канцлер. — Они вздумают бунтовать, постреляют где попало, а потом просят у нас поддержки. Горстка бунтовщиков! Даже не понимают, наглецы, насколько подставляют нашего государя. Вы, мой друг, не можете не согласиться, что политика — дело великое, большое, и обращать внимание на каждый повстанческий отряд мы не можем. И вместе с тем…
Английский посол поднял глаза, предполагая, что сейчас прозвучат самые главные слова. Для Сеймура не было секретом, что именно Россия хочет предложить Великобритании. Но не показывать же перед канцлером свою осведомленность!
Карл Васильевич Нессельроде считал, что полностью контролирует разговор с английским послом. Был убеждён, что-то, что он предложит англичанам — выгодный в равной степени и России, и Англии договор. Нессельроде не был злым гением дипломатии, хитрым английским шпионом, пусть он и старался действовать в угоду английским интересам, но при этом в своей душе не продал Россию. Просто дипломат и чиновник был убежден, что тандем Россия-Англия нерушим, что нет таких проблем, что могли бы создать предпосылки ссоры.
Между тем промышленный переворот в Англии завершён или почти завершён. Уже чаще всего машины производят машины. Количество товаров растёт в геометрической прогрессии, и далеко не глупые умы европейских держав начинают осознавать, что всеобщему благоденствию может прийти конец, если вовремя не предпринять нужных мер. Нужны рынки сбыта, нужно усиливать давление на колонии. Только так европейские экономики смогут процветать в дальнейшем — держа других под пятой.
А тут ещё неурожаи, что заставили англичан всерьез искать пути снабжения страны продовольствием. Кто же это может быть, как не Россия с её просторами! Однако платить серебром англичане не хотели, чтобы не усугублять внутренний кризис. Так что расплачиваться можно и товарами, но… Русские не хотят, почему-то, окончательно убивать свою промышленность.
Россия же купалась в своём величии, смотря на соседей, как на возможность расширения, прежде всего, территориального, а в меньшей степени — рынка сбыта товаров. Да и товаров этих не так чтобы и много, хватает для внутреннего рынка, впрочем, и он не так сильно развит. Так что канцлер Российской империи искренне считал, что англичанам будет выгодно, если Константинополь станет международным торговым городом, где можно будет торговать с Россией, с балканскими странами английскими товарами. И не понимал Конкрина, министра финансов. Этот, мол, упрямец не хочет взимать пошлины с английских товаров окончательно!
— Так что скажете? — и теперь не к месту бодро спросил канцлер.
— Вы полностью правы, мой друг. Англия не поддержала бы горстку черногорцев, — сказал Гамильтон Сеймур.
— Взгляните сюда, мой друг, — сказал Карл Васильевич и резким движением сорвал скатерть с большого стола. — Вы видите этого больного человека Европы? Может, пора уже сделать ему операцию, а то и гляди гнойники расползутся по всему телу?
— Какие ужасы вы рассказываете! — посол сделал вид, что смутился.
На столе была разложена карта Османской империи, да не простая, а с уже очерченными границами, зонами оккупации. Карту с особым тщанием готовил лично Нессельроде, а государь Николай Павлович своей великодержавной рукой правил, оставляя англичанам чуть меньше земель для оккупации, чем предполагал канцлер.
— Вы предлагаете нам 1772 год? — спросил английский посол.
Гамильтон Сеймур намекал на раздел Речи Посполитой, но сказал это ровно, без упрека или раздражения. Будто просто уточнял — так, вежливый интерес. Сеймур играл, он уже не воспринимал ситуацию всерьез.
— А разве полякам плохо жить под славным правлением его Императорского Величества Николая Павловича? — с лукавством спросил канцлер.
— Уверен, что польский народ не притесняется Россией, — солгал английский посол, считавший как раз наоборот.
— Так что же скажете? — нетерпеливо настаивал Карл Васильевич Нессельроде.
Посол Сеймур подошёл к карте, начал рассматривать в подробностях, ведя пальцем по границам. Египет был однозначно за Англией, но Палестина — за Россией, Константинополь под российским контролем, но город международный, под общим управлением. Кавказ однозначно за русскими, но Сирия за Англией. Сеймур внутренне улыбнулся — а Франции-то ничего не достается. Да и Австрия…
— А что с балканскими народами? Разве Австрия на это пойдёт? — спросил англичанин, но быстро поправился. — Вы не подумайте, я всецело на вашей стороне, но и последствия нужно просчитывать.