И тут зал взорвался аплодисментами. Понятно, что аплодировали не мне, аплодировали гениальной песне, которую я лишь только чуть-чуть подкорректировал, чтобы она не вызывала особых вопросов у людей этого времени.
— Кто написал эту песню? — спросила Анна Павловна.
Я не смущался, но я сыграл смущение, как сделал бы на моём месте ещё непризнанный поэт или композитор, чьё произведение впервые одобрило общество.
— Неужели вы? — не скрывая своего удивления, спросила Анна Павловна.
— Да, ваше высочество, — признался я.
— Просим! — закричала всё та же молодая дама, которая, видимо, решила пойти против уклада своего мужа.
И я даже догадываюсь, кто этой ночью будет жёстко наказан. Причём, вряд ли это будет связано с выполнением супружеских обязанностей. Уж больно пожилой у неё был муж. А вот запереть молодую жену он может.
— Облетела листва, у природы своё вдохновение, и туманы… Потому что нельзя, потому что нельзя, потому что нельзя быть на свете красивой такой, — исполнял я песню, которая ещё точно нигде и никогда не звучала.
Эта композиция, которую в будущем уже вряд ли споёт группа «Белый орёл», стояла в очереди среди прочих, которые я собирался передать в репертуар Миловидова.
— Удивительно, господа, в нашем отечестве есть поэт и музыкант, о котором мы не знаем, но чьи и песни мне уже хочется напевать, — выразила всеобщее одобрение Анна Павловна Романова.
Я такие песни всегда называл мусорными. Конечно, определение грубое, но, когда, услышав композицию, напеваешь её день изо дня, и ничего не можешь с этим поделать, словно икота напала, начинаешь одновременно ненавидеть и любить песню.
Я был уверен, что сейчас меня попросят сыграть ещё одну песню, и даже уже знал, что именно исполню. Предполагал шокировать публику исполнением песни «Вставай страна огромная». Конечно, она частично переделана и вместо «нацистской силой» должно было прозвучать «с турецкой силой тёмную, с проклятою ордой». Уверен, что это песня вызвала бы шквал эмоций, возможно, меня даже кто-то и осудил бы за нагнетание обстановки, но как только начнётся война с Османской империей, обязательно вспомнят. Может быть, песня стала бы гимном всей этой войны.
Однако, в зал зашёл человек, которого я никак не ожидал здесь видеть. Но с этим человеком я собирался встретиться на днях. Как же я мог быть в Петербурге, знать, что светлейший князь Михаил Семёнович Воронцов также здесь, и не нанести ему визит! Или, по крайней мере, попробовать это сделать. Хотя, уверен, светлейший князь принял бы меня без промедления. Хотя бы уже для того, чтобы узнать итоги моей аудиенции у императора.
— Светлейший князь, какая неожиданная, но при этом приятная встреча, — громко, привлекая всеобщее внимание, произнесла Анна Павловна.
И вновь воцарилась тишина. Присутствие человека такой величины, как Воронцов, да ещё явившегося без приглашения — событие, на фоне которого даже лучшая песня уходит в сторону.
— Ваше высочество, некогда вы говорили, что я могу прийти в любой удобный для меня случай. Вот, пока ещё могу ходить, решил воспользоваться вашим гостеприимством. Уместно ли это? — говорил Воронцов, при этом посматривал на меня.
Интересно. Неужели Михаил Семёнович пришёл в салон Анны Павловны лишь для того, чтобы поговорить со мной? Или я слишком в своих мыслях вознёсся?
— Я счастлива вас видеть. Князь, вы знаете, что я была и остаюсь вашим соратником, — произнесла Анна Павловна, увлекая Воронцова за собой.
Церемониймейстер, или кто там он ещё, поспешил объявить, что всех гостей ожидают в столовой. И это было очень кстати, так как я сильно проголодался. Вот только не стоило тешить себя иллюзиями, что здесь я могу поесть сытно.
По воле рока или чего-то ещё, но меня посадили рядом с той милой дамой, которая была эмоционально не сдержана и даже позорила своего супруга. Милое личико, грациозная талия. Она больше походила на балерину, чем на светскую даму. Муж же её сидел как сыч, пыхтел, словно паровоз, из его глаз чуть ли не сыпались искры, настолько он был зол на свою супругу, при этом старался не показывать своего недовольства в обществе.
Анны Павловны и Воронцова не было, а нам уже подали суп. Пускай меня презирают все почитатели лукового французского супа, но по мне — это гадость. Есть можно, но словно в голодные годы только и оставалось из еды лук да вода. Я бы предпочёл наваристый борщ или щи. А ещё приходилось есть настолько медленно, выверено, что даже за час подобного правильного поедания супа я бы не насытился.
От неожиданности я даже немножко дёрнулся, но вовремя взял себя в руки и донёс ложку с супом до рта. Женская рука упала мне на колени. Краем глаза я посмотрел на соседку слева, она была невозмутима, вот только её правой руки видно не было, всё по тому, что это рука была под столом на моём колене и двигалась вверх.
Строгие правила XIX века? На словах, так, сущая крепость. А на деле… Женская рука уже забралась туда, куда ей забираться не стоило.
И мне такие приключения абсолютно не нужны. Дело не в преданности своей жене. Будет возможность для интрижки без каких-либо серьёзных последствий, возможно, я и решился бы на любовную авантюру. Но вот так нельзя! Я заложил ногу за ногу, зажимая женскую ручку между своих ног. Дамочка с укоризной посмотрела на меня. Однако, скоро её рука всё-таки оказалась на поверхности стола.
— Господин Шабарин, светлейший князь вас требуют, — шепнул мне на ухо Лакей.
Несколько покоробило слово «требуют». Но стало понятно, что Воронцов пришёл всё-таки ко мне, или за мной. Что я, по мнению светлейшего князя сделал не так? Проще всего будет спросить это у него.
Глава 10
Мы были в маленькой комнате, где и помещались только стол, два кресла, да трюмо. Странное помещение. Впрочем, если нужно лишь провести переговоры, то большего и не нужно.
— Алексей Петрович, почему по прибытию в Петербург, вы не нанесли мне визит? — начал разговор с претензий Воронцов.
— Ваша светлость, — я обозначил поклон, войдя в отдельную комнату, где мы были с Воронцовым наедине. — Фельдъегерь Его Императорского Величества меня подгонял.
— Допускаю, что это было именно так. Но, Алексей Петрович, разве же я не принял бы вас в своём доме? Я был уверен, что за последние четыре года нас с вами связывают добрые отношения, — смягчив тон, говорил Михаил Семёнович Воронцов. — Вы сейчас, конечно же, скажете о том, что не хотели меня стеснять или отвлекать от важных дел. Не утруждайтесь. А поведайте мне, Алексей Петрович, как прошла ваша аудиенция у его величества.
Мне утаивать особо нечего было, поэтому рассказал всё и в подробностях.
— Удивительный вы человек, господин Шабарин, и ведь не княжеского рода, и чинопочитания у вас нет. Многое можно было бы списать на молодость, но я уже имел удовольствие с вами разговаривать, считаю вас, словно своим… племянником, — сказал Воронцов, задумавшись.
— Для меня великая честь слышать такие слова от вас, ваша светлость, — сказал я, и после пригласительного жеста Воронцова, присел на кресло рядом с ним.
— Итак, Алексей Петрович, поведайте-ка мне ещё о том, зачем вам столь большие деньги? Со мной связался управляющий банком, коему по службе положено знать о наших с вами отношениях. Знают они и о том, что все активы, которые вы предлагаете в виде залога, это заводы и мануфактуры, в которых и я имею свою долю. Так что не сочтите за труд, объясните! — требовательно сказал Воронцов.
Кратко, без подробностей, которые я не хотел рассказывать князю, обрисовал ситуацию. Все просто: я собирался скупить ряд товаров, тем самым создать дефицит, чтобы после продать все, но дороже. Сейчас такое время, когда общество еще особо не определилось с тем, как относится к спекуляции, или к вот таким, по сути, схемам мошенничества. Меня не осудят, просто потому, что оценить степень противозаконно не смогут.
— И не знаю, как относится к подобному, — развел руками Воронцов. — С чего вы решились на такой шаг? От ответа на этот вопрос я и смогу составить свое отношение к вашим играм на товарной бирже.
— Шесть тысяч пятьсот штуцеров, каждый купленный мной по двойной цене… И все это отдаю армии. Я разорен, — честно признался я в своих мотивах осуществить сделку.
— Но вы же рискуете, если не всем, то половиной вашего имущества! — сказал Воронцов.
— Нет, ваша светлость, ничем не рискую. Война будет и я верну свои деньги, чтобы направить их сразу же на помощь армии.
— Вы опять за своё! — воскликнул Воронцов.
Если бы у него не были больные ноги, то, наверняка, даже вскочил бы со своего кресла. Князь раньше уже говорил о том, мысли о войны России с Англией — глупая фантазия, недостойная здравомыслящего человека. Правда раньше так эмоционально князь не реагировал, все более снисходительно объяснял несостоятельность моих выводом.
— Ваша светлость, позвольте спросить вас, как человека знающего, — дождавшись кивка, я продолжил: — Сейчас время наибольшей навигации с Англией. Но сколько кораблей пришло из этой страны? Сколько товаров из Англии, что я могу взять ссуду в банке на полмиллиона рублей и скупить почти все.
Вопрос был риторическим. В Петербурге обсуждали тот факт, что англичане крайне скудно торгуют в этом году с Российской империей, при этом, своих товаров не везут, но скупают максимальное количество зерна. Если искать причины, то они, конечно же, найдутся, сами англичане накидают таких причин под сотню, но истинную ситуацию знал только я.
— Мало кораблей пришло из Англии. В этом вы правы. Продолжайте!
— Войне быть! Князь Меньшиков потерпит поражение на дипломатическом поприще и вопрос с Палестиной не решиться. Османская империя отступать не намерена. Османы пойдут на обострение лишь потому, что их поддерживает Англия и Франция. В таком случае товары английского производства, как и французского, или других европейских стран, поднимутся в цене в разы! — сказал я под молчание светлейшего князя.