Да, в серию их не пошлёшь — армия не купит такие орудия, одно из которых будет стоить как пять иных, гладкоствольных. Но это армия. А я — всё-таки немножечко иное, имею возможность потратить на свою безопасность и во имя будущих побед хоть бы и все те деньги, что получилось заработать за последние пять лет.
— Ваше высокопревосходительство, действительно статский советник Шабарин по вашему приказанию прибыл! — по-армейски чётко доложился я.
— Действительный статский советник… А словно вижу перед собой армейского офицера. И ведь знаю уже, что вы ранее нигде не служили, если только не считать ваши партизанские действия во время Венгерского похода… — генерал-фельдмаршал Горчаков встал с кресла, прошёлся ко входу в свой шатёр, где я и стоял, и неожиданно для меня, обнял.
Вот так мы и стояли, обнявшись, молча, будто бы я должен был всё понять этим жестом русского военачальника. Впрочем, наверное, я всё-таки разгадал эмоциональный посыл Горчакова.
Русская армия, начиная эту войну, пребывала в каком-то сонном состоянии, считая, что лишь своим появлением на поле боя будет разметать турков в разные стороны. Офицеры бравировали тем, что в Стамбуле весьма даже недурственный кофе. Вот только свиных сосисок там нету, поэтому нужно как-то заботиться с поставками в русский Царьград этого продукта.
А на деле же оказалось всё иначе. Потенциальные союзники стали реальными врагами: Англия и Франция максимально вооружают турок, занимаются их обучением. Как показал штурм крепости, до двух тысяч французов и англичан были в Селистрии и принимали деятельное участие в обороне крепости. А тут ещё высадка европейцев в Варне, небеспочвенные слухи о том, что Австрия собирается оккупировать Валахию и Молдавию…
Царило уныние, которое я — ну или с моей помощью — было развеяно. Теперь можно планировать дальнейшую Балканскую кампанию. На крайний случай — усиливать русские группировки войск в Молдавии и Валахии, демонстрируя австрийцам свою решительность и готовность биться.
Да, это временно перечеркнёт возможность прорыва к Константинополю, но позволит не допустить активного участия Австрии в войне. На мой взгляд — как я думаю, — нужно рваться к русскому Царьграду, пусть даже если на горных перевалах будут стоять английские и французские войска и не пускать нас к столице Османской империи. Взяли бы Константинополь, с нами совсем иначе бы заговорили, уже и переговоры бы просили.
— Ну полноте… — сказал Горчаков, оставляя меня без своих объятий.
Чему, если уж быть честным, я оказался даже рад. И в прошлой жизни редко обнимался с мужиками — если только с боевыми товарищами и по поводу радости встречи, — и в этой жизни не хочу начинать.
— Я буду представлять вас на награду. Вы первый взошли на крепостные стены, увлекая за собой других русских богатырей, — сказал Горчаков и сделал паузу, видимо, ждал, что я сейчас начну его сердечно благодарить за милость.
Я поблагодарил, но скупо. Это, конечно, хорошо — если бы моё имя прозвучало на всю Российскую Империю как человека, который первый взошёл на стены неприступной турецкой крепости. Уверен, что мой друг, надежда российской журналистики Хвостовский, смог бы из этого сюжета создать целый мой образ — несокрушимого, презирающего смерть сына Отечества. Но…
— Смею заметить, ваше высокопревосходительство, что первым на стену взошёл командующий моим полком. Не могли бы вы именно это указать в рапорте на предоставление награды? — спросил я.
Генерал-фельдмаршал посмотрел на меня с удивлением. Наверняка ему было непонятно, почему я отказываюсь от такой величайшей милости, как получить награду — в том числе и в виде расположения самого Горчакова.
Да я и не отказывался — с удовольствием бы её принял, как и расположение такого человека, коим является и которым может стать Горчаков. Вот только как я потом поведу своих бойцов в бой, если буду приписывать все их заслуги только себе? Я и так считаю, что заслужил награды, но её же заслужил и Тарас. Я создал полк, сделал и старался из него того, кем он сейчас является — отличным бойцом и командиром. Так что мы вдвоём могли бы получить свои плюшки.
— Вы ещё скромный человек, который печётся о своих солдатах, — говорил Горчаков, многомудро кивая головой. — Хорошо. Я могу скомпилировать те списки на награды, которые вы мне предоставите, но…
И почему во многих разговорах всегда звучит это «но»? Ведь я армии почти за так отдаю огромные ресурсы, которые стоят невообразимо больших денег. Да, я мог бы стать одним из богатейших людей России, купить себе какое-нибудь имение под Петербургом и давать каждый день в нём балы.
И я понимаю, что Отечество не потянет оплатить всё то, что я предлагаю. Что те же самые строительные материалы, винтовки, или что-то ещё из того, что я уже отдал на алтарь нашей Победы, просто не были бы закуплены в армию. И это бы делало мою Родину слабее.
— В чём более всего вы нуждаетесь? — выдержав некоторую паузу, скрывая своё огорчение, спрашивал я.
— Пушки. Мне нужны ваши пушки. Я наблюдал, как они воюют. Мне нужно сто таких пушек! Мне нужны револьверы для всех офицеров, мне нужны такие штуцера, коими вы пользуетесь, в том числе и со зрительными трубами… — Горчаков перечислял, видимо, слишком даже увлекаясь.
Я не перебивал его, хотя изнутри так и лезла фраза: «А губа у тебя не треснет?» А еще я смотрел себе под ноги, чтобы ненароком не наступить на ту самую губу, которую раскатал фельдмаршал.
— Ваше высокопревосходительство, не сочтите за грубость, но мне хотелось бы знать более конкретно, в чём у вас есть нужда. Вы же говорите о несбыточном, перечисляете всё то, в чём нуждается армия, но чего я не смогу предоставить в должном объёме. Смею также заметить, что одно такое орудие, коих у меня всего четыре, обходится одно в семь тысяч рублей. И это без учёта снарядов, которые к пушке обязательны. Выходит, что такая пушка с достаточным числом снарядов обойдётся казне не менее чем в 15 000, — опускал я на землю господина Горчакова.
Как будто мне не нужны такие пушки, которые будут бить с расстояния, недоступного для удара противника. Или такие пушки, которые обладают феноменальной по нынешним временам точностью. Пушки, под которые уже рассчитаны таблицы…
— Что уже сегодня вы можете мне предложить? Я знаю, что у вас должны быть штуцера. Я догадываюсь, что к вам уже в скором времени может прийти обоз из Екатеринославской губернии, в том числе и со штуцерами, которые изготовляются в Луганске. Сразу говорю, господин Шабарин, не взыщите, но я не смогу оплатить. Сейчас — не смогу оплатить… Но дам вам слово, что не уйду в могилу, или что мои дети будут должны вам, — эмоционально высказался Горчаков, а я сам себя мысленно ударил по щеке.
Ну и почему я постоянно в последнее время начинаю думать о людях только с негативом? Может, потому, что постоянно в них обманываюсь?
Вот он — человек, командующий, который хочет побед для себя и для своего Отечества! И он разговаривает со мной не столько свысока, сколько даже выступает в роли просящего. Так что…
— Если позволите, ваше высокопревосходительство, я пришлю уже через два часа своего человека, у которого будут списки, что именно я могу передать безвозмездно в армию. Или же можете прислать ко мне главного интенданта господина Затлера. Мы нашли с ним общий язык, потому полагаю, что никаких трудностей не возникнет, — произнёс я.
Пока Горчаков распылялся в благодарности, я подумал о том, говорить ли ему, какие именно трофеи были взяты в крепости. Всё же стоило. Несмотря на то, что этот трофей по договорённости с казаками вроде бы как их, доложиться я обязан.
А почему именно казаков? Да потому, что им разрешено трофеить всё то, до чего доберутся их руки. И никто не имеет никакого права покушаться на законные трофеи казаков. Думаю, что и на мои трофеи покушаться не стоит, но мой статус всё так же не определён.
— Ваше высокопревосходительство, у меня будет две ответных просьбы к вам. Прошу официально зачислить мой полк в состав русской армии, как и дивизию Воронцова. При этом полагаюсь, что мы останемся под командованием генерал-лейтенанта Сельвана. И второе — я очень вас прошу, чтобы всё то оружие, которое я вам безвозмездно передам, чтобы оно стреляло и убивало врага, а не пылилось на складах и магазинах!
— Я обещаю посодействовать и в первом вашем вопросе, и во втором, — после некоторой паузы, глядя мне прямо в глаза, ответил он.
Елизавета Дмитриевна Шабарина стояла, раздевшись, у зеркала и крутилась, рассматривая свой округлившийся животик. Сегодня выдался день более-менее спокойный, и Лиза позволила себе немного отдохнуть и выспаться. Напомнила себе данное мужу обещание, что будет беречь себя и будущего их ребёнка, как и пристально заниматься воспитанием старшего сына.
— Как ты там, любимый? — тихо задала вопрос Лиза.
Ответа она не получила, хотя чувствовала, что с её мужем всё в порядке. Позавчера ей было тревожно, сегодня же настроение отличное.
Несмотря на свою беременность, Лиза работала, сделала всё, что только от неё зависело, чтобы все начинания мужа не остались без внимания. Даже требовала отчёты от Емельяна Даниловича, доверенного лица её мужа, чтобы тот постоянно отчитывался о делах в поместье, как и на заводах.
— Барыня, к вам посетительница. Госпожа, — после того как постучалась и, как Лиза накинула халат, в комнату вошла служанка.
— Охрана с ней? — спросила Лиза, не забывая о том, что у неё могут быть враги — скорее враги мужа — и поэтому наличие охраны обязательно.
Уже через пару минут в комнате стояла холёная девица, всё-таки скорее молодая женщина, которая всем своим видом демонстрировала гордыню и даже презрение.
— Чем обязана? Признаться, у меня не так много времени, чтобы принимать вас, — сказала Лиза, злясь на то, что вошедшая даже не представилась.
Впрочем, охрана должна была переписать все её данные, только после этого сопроводить в комнату Елизаветы Дмитриевны.