— Мы привезли вам оружие, — сказал Ширинский-Шихматов, сходя на берег.
— А что мы вам дадим взамен? — спросил Каратассос.
Капитан-лейтенант устало улыбнулся.
— Взамен вы обретете долгожданную свободу.
В этот момент где-то в городе раздался пушечный выстрел. Турки не сдавались, но высоко на холме кто-то уже поднимал сине-белый флаг.
Почтовая карета подпрыгивала на торцах мощеного камнем шоссе. Весна в Европе приживалась плохо. Снаружи было холодно и сквозь запотевшие стекла кареты едва проглядывали силуэты деревьев, покрытых молодой, но пожухлой от повторяющихся заморозков листвой. Я кутался в подбитое бобровым мехом пальто, но холод проникал даже сквозь толстую ткань — словно сама Европа встречала меня ледяным безразличием.
— Ваше высокопревосходительство, — камердинер Фомка, сидевший напротив, с опаской выглянул в окно. — Впереди таможня. Австрийская.
Я кивнул, доставая из походного бюро паспорт с гербом Российской империи. Документ был подлинным — но кто знает, какие глаза будут его изучать? Карета резко остановилась. За дверцей раздались грубые голоса, говорившие на немецком.
— Papiere!
Я глубоко вдохнул, распахивая дверцу. Передо мной стоял австрийский офицер в вытертой шинели, его обмороженные пальцы нервно теребили темляк шашки. За спиной у него выстроились солдаты с ружьями наперевес — молодые, испуганные мальчишки, видимо, недавно мобилизованные.
— Граф Шабарин, чрезвычайный посланник его величества императора всероссийского, — я протянул документы, стараясь не смотреть на винтовки.
Графский титул мне пока не был присвоен и существовал лишь на бумаге, но откуда этому австрияке знать об этом? Офицер медленно прочитал бумаги, потом резко поднял голову:
— Вы один?
— С камердинером.
— Оружие имеется?
— Только — шпага — знак дворянского достоинства.
Он что-то пробормотал, но печать все же поставил. Протянул паспорт, приложил два пальца к лакированному козырьку:
— Willkommen in Österreich!
Карета тронулась, и только теперь я заметил, как дрожат мои руки. Боялся ли я чего-нибудь? Вряд ли. Скорее — волновался за успех своей миссии. Формально я действительно был особым посланником Александром II, но на самом деле мне предстояло выступить в иной роли. Причем, достаточно убедительно, чтобы австрияки мне поверили.
Вена встретила меня запахом жареных кафейных зерен и тревожными взглядами. Город, похоже, еще не оправился от революционных бурь 1848-го года, а тут еще война на два фронта. Не удивительно, что австрийская столица жила в странном напряжении — балы во дворцах Хофбурга ипатрули на каждом углу.
В особняке русского посольства на Йозефплац пахловоском и старыми бумагами. Посол Мейендорф, седой как лунь дипломат старой школы, ждал меня в кабинете, заставленном разнообразными часами его коллекции — все они тикали вразнобой, словно символизируя шаткость нашего положения.
— Ваше сиятельство, — он поднялся навстречу. — Наконец-то! Мы вас заждались. И не только — мы.
— Кто же еще?
— Граф Буоль. Министр иностранных дел.
Я кивнул. Все пока идет по плану, хотя не стоило забывать, что Буоль — хитрый альпийский лис, и с ним следовало держать ухо востро. А с другой стороны — онглавный инициатор идеи сохранения австрийского нейтралитета. Принципиальный противник войны, как таковой, а с Россией — тем более.
— Когда?
— Сегодня вечером. Приватно. В его загородной резиденции.
Бруннов многозначительно посмотрел на меня:
— Полагаю, он знает про Нахимова.
— Почему вы так думаете, Петр Казимирович?
— Трудно сказать определенно, Алексей Петрович, так какие-то шепотки.
— Понятно. Ну что ж, с удовольствием посещу загородный особняк австрийского министра.
Вечером мне подали к посольству карету самого графа Буоля, роскошную, с бархатными сиденьями и серебрянымигербами на дверцах. И не просто — карету, а самим министром иностранных дел Австрийской империи внутри. Когда мы тронулись, мне бросилась в глаза странная деталь: все стекла в карете были матовыми, непрозрачными.
— Чтобы не беспокоили любопытные, — заметив мое удивление, сказал Буоль, поправляя пенсне. — Вы ведь понимаете, ваше сиятельство, насколько… деликатна наша встреча?
Я лишь кивнул, разглядывая его лицо — бледное, с тонкими губами политика, привычного ко лжи. Резиденция оказалась небольшим охотничьим замком в стиле рококо. В камине потрескивали дрова, слуга принес бутылку токайского и два бокала.
— Итак, — произнес Буоль, лично разливая вино, — адмирал Нахимов.
Я сделал глоток — вино было сладким, как ложь.
— Что именно вас интересует, граф?
— Где он на самом деле? — Буоль вдруг резко поставил бокал.
В камине треснуло полено, осыпав черный зев искрами.
— В Средиземном море, — ответил я, глядя прямо в его глаза.
— Лжете! — Он ударил кулаком по столу. — Наши агенты в Константинополе…
— Ваши агенты видят то, что мы хотим показать, — я медленно достал из портфеля карту — ту самую, что видел у императора. — Двенадцать линейных кораблей. Четыре фрегата. Через неделю они будут у Гибралтара.
Буоль схватил карту, его пальцы дрожали.
— Зачем вы мне это показываете?
— Потому что Австрия еще может выбрать правильную сторону.
Я встал, подошел к окну. За туманной пеленой угадывались огни Вены.
— Англия вас непременно предаст, — продолжал я. — Франция — тоже.
Вдруг где-то в доме хлопнула дверь. Послышались шаги — быстрые, нервные.
— У вас еще гости? — осведомился я, оборачиваясь.
Буоль побледнел.
— Нет, — проговорил я. — Может это кто-то из слуг?.. Я никого боле не жду.
Дверь приотворилась.
— Ваше сиятельство… — развел руками лакей, — я не…
Оттолкнув его, на пороге вырос высокий мужчина в английском мундире.
— Полковник Монтгомери, военный атташе ее величества, — представился он с легким поклоном. — Кажется, я прервал интересную беседу.
Я напрягся. Англичанин улыбнулся, проговорив вкрадчиво:
— Кстати, адмирал Нахимов передает вам привет. С Мальты.
Буоль в ужасе смотрел то на меня, то на англичанина.
Игра усложнялась.
Эгейское море было покрыто дымкой рассвета, словно серебристым саваном, накрывшим могилы погибших кораблей. Оба турецких корабля исчезли из виду, превратившись в обломки и всяческий сор, плавающий на поверхности воды.
«Язону» тоже досталось. Матросы снимали изорванные вражеской картечью паруса и ставили запасные. Латали поврежденные ядрами борта и рангоут. Бриг был одним из последних рыцарей уходящей эпохи парусников. Его залитая кровью палуба словно свидетельствовала об отмщении за муки, перенесенные греческим народом.
Капитан-лейтенант Ширинский-Шихматов осматривал горизонт, стараясь увидеть глазами опытного моряка любые признаки опасности. Вчерашняя выгрузка оружия и боеприпасов прошла успешно. Греческие повстанцы были чрезвычайно благодарны русским братьям, но «Язон» не спешил покидать воды Эгейского моря.
Задуманное капитаном-лейтенантом не входило в его обязанности, вмененные Главным Морским штабом. Скорее — наоборот. Если Ширинский-Шихматов выполнит свой замысел и при этом потерпит неудачу — это может стоить ему карьеры. Если — не хуже. И все же, просто доставить оружие и наблюдать с моря, как греки насмерть сражаются за свою свободу, истекая кровью, ему не позволяла честь русского морского офицера.
И потому он принял решение разделить экипаж своего корабля. Половина команды останется на борту, для того чтобы поддерживать повстанцев артиллерией с моря, а другая, во главе с самим капитаном-лейтенантом, высадится на берег в качестве десанта.
Он подозвал лейтенанта Гурина.
— Вот что, Аполлон Юрьевич, — начал командир брига. — Я высаживаюсь на берег с отрядом матросов, для того, чтобы поддержать наших православных братьев в сухопутном сражении. Вы остаетесь за командира. Ваша задача, по возможности, поддерживать нас огнем и заодно стеречь от возможного нападения с моря. Как поняли, господин лейтенант?
— Вас понял, ваше благородие!
— И если я не вернусь живым, приведете «Язон» в Севастополь, напишите рапорт и расскажете обо всем Софье Николаевне, моей супруге.
— Я это сделаю, Василий Владимирович, но лучше уж вы возвращайтесь живым.
— Как Бог даст.
Через час два баркаса с русским десантом отбыли к берегу. Каратассос встретил Ширинского-Шихматова на причале торжественно и одновременно напряженно. Он понимал всю важность момента, осознавая, что теперь судьба восстания зависит не только от оружия, привезенного русскими братьями, но и от того, как они — греки — будут мужественно сражаться плечом к плечу моряками, прибывшими из далекой России.
— Мы привезли еще немного оружия, — сказал командир «Язона» Ширинский-Шихматов, глядя на лица мятежников, отражавших смесь страха и надежды. — И намерены помочь вам в деле. Так что, прошу вас, доложите диспозицию.
Каратассос невольно посмотрел туда, где повстанцы сдерживали натиск турецкого гарнизона. Оружейная и пушечная пальба доносилась оттуда. Османы готовы былисломить сопротивление греческих патриотов. Нужно было действовать быстро.
— Наши закрепились у храма Николая Чудотворца, — мрачно заметил Каратассос. — Турки окружили их. Нужно разорвать кольцо о освободить наших героев.
— Тогда пойдем вместе, — ответил Ширинский-Шихматов, кивнув своим подчиненным. Матросы спешно выгрузили оружие и боеприпасы, передавая все, что смогли спасти во время жестокого сражения с двумя турецкими фрегатами.
Утро следующего дня застало окрестности городаПолигирос, объятыми хаосом битвы. Русская корабельная артиллерия вела интенсивный обстрел турецких позиций, пытаясь оттеснить врага подальше от берега.
Воспользовавшись суматохой, отряд капитан-лейтенант-лейтенанта Ширинского-Шихматова, бок о бок с повстанцами, во главе с Митрофаноисом Каллерисом, коренастым греком с золотыми серьгами в ухе и турецким ятаганом за поясом, подступил к церкви Николая Чудотворца.