Не считая двадцати матросов с «Язона», в группе прорыва было еще несколько десятков мужчин и подростков — соплеменников Каллериса. Они выстроились в линию, прижимая к плечам древние кремневые ружья, а кто и самодельные арбалеты. Смуглые лица сияли гордостью, за то что им выпала участь сражаться за свою свободу.
Капитан-лейтенант с русского корабля смотрел на этих бойцов скептически. Он понимал, что в этом штурме многие из них полягут, не принеся восстанию существенной пользы, но логика войны такова, что и не обстрелянные и плохо обученные новобранцы тоже могут сыграть свою роль в предстоящем сражении. В качестве — пушечного мяса.
Каллерис говорил по-русски, потому его Каратассос и назначил для взаимодействия с русским десантом.
— Действуем следующим образом, — сказал ему Ширинский-Шихматов. — Ваши люди должны открыть огонь по турецким позициям. Главная задача — плотность огня, чтобы неприятель и головы не мог поднять. Я же со своими людьми пойду на прорыв. И как только мы свяжем боем османов, вы со своим отрядом тоже переходите к рукопашной.
— Вас понял, господин капитан-лейтенант! — откликнулся грек и обратился к своим бойцам по-гречески.
Через десять минут, греки подняли пальбу по укреплениям турок, окружившим церковь. Ширинский-Шихматов только головой покачал. Огонь из старинных фузей и мушкетов нельзя было назвать особо плотным. Спасибо, что обороняющие крепость греки, ударили со своей стороны.
Туркам пришлось туго и они начали отступать. Капитан-лейтенант махнул платком. И на том участке прорыва, где расположился русский десант, дружественный огонь прекратился.
— Ну, братцы, — сказал командир «Язона», — с Богом!
Глава 10
Дождь стучал в высокие окна библиотеки, будто спешил сообщить нам что-то важное. Граф Буоль, утонченный и невозмутимый, разливал по бокалам токайское, а его пальцы — бледные, с тщательно подпиленными ногтями — на мгновение задержались на горлышке графина, когда полковник Монтгомери бросил на стол морскую карту.
— Ваш Нахимов не ушел из Средиземного моря, — британский атташе ткнул в синее пятно у берегов Сицилии. — Эскадра стоит на якоре здесь. Ваши донесения, граф Шабарин, — блеф.
Я медленно потянулся к сигаре, чувствуя, как шелк рукава скользит по локтю. Дым, горький и плотный, заполнил пространство между нами.
— Полковник, вы слишком доверяете своим купцам-шпионам, — я усмехнулся. — Они путают рыбацкие баркасы с линейными кораблями. Эскадра давным давно уже прошла Гибралтар.
Буоль поднял бровь, будто наблюдал за дуэлью в венском театре.
— Интересно… — он отхлебнул вино. — Англия утверждает одно, Россия — другое. Как же прикажете мне выстраивать внешнюю политику?
Монтгомери хлопнул ладонью по карте.
— Дайте мне фрегат, и я привезу вам Нахимова в трюме!
— Попробуйте, — я раздавил сигару о серебряное блюдо. — Только учтите — русские пушки бьют дальше ваших.
Тишина. Даже дождь за окном притих.
Буоль вздохнул:
— Господа, прошу вас…
Но Монтгомери уже вскочил, и его трость с свинцовым набалдашником — о, я знал эти модифицированные дубинки! — описала в воздухе крутую дугу.
— Вы назвали меня лжецом, сэр!
Моя рука сама потянулась к эфесу — надежный рефлекс, выработанный в многочисленных боевых схватках. И пусть в руках у меня был не тяжелый кавалерийский палаш, а так — дворянская шпажонка, спуску этому напыщенному британцу я давать не собирался.
— Нет, полковник. Я назвал ваши источники дерьмом.
Буоль ахнул. Трость Монтгомери просвистела в воздухе, едва не задев хрустальную люстру, отчего по стенам заплясали тревожные тени. Я уклонился, чувствуя, как свинцовый набалдашник чиркнул по плечу. Моя шпага блеснула, и вдруг — звяк!
Министр иностранных дел Австрии, оказавшийся между нами, ловко подставил серебряный поднос.
— Господа, умоляю! — его голос дрожал, но в серых глазах не страх, а любопытство и холодный расчет. — Вы в моем доме!
Монтгомери отступил, тяжело дыша. Его красный мундир — черт побери, как же я ненавижу этот цвет! — вздымался на груди от еле сдерживаемой ярости.
— Он оскорбил британскую корону!
Я медленно опустил клинок, но не вложил его в ножны.
— Я оскорбил ваших наемных болтунов, полковник. Если бы речь шла о короне, мы бы уже стрелялись.
За окном грянул гром, и дождь хлынул с новой силой. Граф, поправив воротник, разлил по бокалам вино.
— Выпейте. И… объяснитесь.
Он знал, что делает. Австрия балансировала между двумя империями, как циркач на канате. Наши войска и без того уже контролировали немалую часть ее территории, а Британия… Она готова на любую пакость. «Англичанка гадит» — ведь это крылатое выражение родилось именно в эту эпоху. Малейшая ошибка — и Вена рухнет в пропасть между Лондоном и Петербургом. А в этой пропасти ее поджидают штыки пруссаков.
— Господа, ваши донесения противоречат друг другу, — Буоль коснулся карты. — Русские корабли у Сицилии… или уже у Дании? Где правда?
Монтгомери выхватил из портфеля бланк донесений секретной службы ее величества.
— Донесение капитана «Резистанса». Двадцатого октября он видел русские паруса у Мессины.
Я рассмеялся:
— Капитан, который три года назад принял китов за пароходы?
Британский атташе побледнел. В это время дверь распахнулась. И в комнату, запыхавшись, вкатился еще один персонаж разыгрывающейся драмы — барон Грюнвальд — австрийский морской агент, толстый, вечно слегка навеселе, но осведомленный лучше иных шпионов.
— Извините… я… — он вытер лоб, пахнущий ромом и потом. — Только что из Гамбурга. Русская эскадра… Ее видели у Гётеборга! Сведения верные.
Монтгомери остолбенел.
— Не может быть!
Я же почувствовал, как в висках застучало. Гётеборг — это уже почти Балтика. Значит, «Нахимов обошел британские дозоры»?
Буоль поднял руку:
— Барон, ваши источники?
— Мой шурин… телеграфист… — Грюнвальд икнул. — Перехватил русскую шифровку. «Входим в пролив».
Тишина воцарилась в охотничьем замке. Даже дождь стих. Вдруг Монтгомери бросился к камину и швырнул в огонь свои бумаги.
— Полковник! — изумился австрийский министр.
Но было поздно. Бумаги вспыхнули, и в дыму я разглядел обгоревший уголок с русским двуглавым орлом — наше секретное донесение, попавшее в его руки!
Я шагнул вперед, но тут… Звон разбитого стекла! Через окно в комнату влетела пуля и вонзилась в портрет Марии-Терезии над камином.
— Снайпер! — заорал Грюнвальд, падая за диван.
Мы все трое тоже бросились на пол. Монтгомери выхватил пистолет, я прикрыл Буоля телом — черт, не хватало, чтобы австрийский министр погиб во время моей секретной миссии! Второго выстрела не последовало. Я подполз к окну. В саду, среди струй дождя, мелькнула фигура в черном плаще.
— Кто это⁈ — прошипел Монтгомери.
— Не ваш человек?
— Не мой!
Барон Грюнвальд, дрожа, достал из жилетного кармана крошечный флакон.
— Они знали… что я вам расскажу…
Буоль медленно поднялся, поправил камзол и сказал то, что перевернуло все:
— Господа, похоже, против нас играет… третья сторона.
Майский, но отнюдь не теплый ветер бился в высокие окна канцелярии министра иностранных дел, заставляя пламя свечей в бронзовых канделябрах трепетать, как падшие души. В этом ведомстве намеренно не пользовались изобретением екатеринославского помещика — керосинками.
Истинная дипломатия творится при свечах. Ведь палочку сургуча плавят на свечном язычке, чтобы после обмазать им клапан конверта, а сверху придавить гербовой печатью, подтвердив тем самым государственную важность документа. Разве можно проделать то же самое с этой коптилкой? А какая дипломатия без тщательно запечатанного донесения?
Граф Карл Васильевич Нессельроде, сидя за массивным дубовым столом, покрытым зеленым сукном, медленно поигрывал ножом для бумаг с перламутровой рукоятью. Перед ним лежало телеграфное донесение из Вены о том, что Шабарин, этот выскочка, не только прибыл в австрийскую столицу, но и отправился в охотничий замок графа Боуля — министра иностранных дел в правительстве Франца Иосифа I.
Более всего злило министра то, что он не знал о подлинной цели визита Шабарина в австрийскую столицу, чувствуя, что за его спиной начинается какая-то непонятная ему возня. Хотя он прекрасно понимал, что в дипломатии — помимо расшаркиваний на приемах и переговоров в тиши кабинетов, есть и тайная сторона.
Официальные персоны улыбаются друг другу, но за их спинами стоят секретные агенты, либо добывающие нужные сведения у противника, либо, наоборот, подсовывающие ему их, но все это должно происходить с ведома и одобрения главы министерства иностранных дел — иначе, как выстраивать политику?
И вот кто-то, надо думать, сам император, отправляет Шабарина в Вену, не уведомив его, Нессельроде, который вот уже три десятка лет верно служит интересам Империи. Зачем? Не повторяется ли история к капитаном первого ранга Невельским, который самочинно основал на Амуре Николаевский пост, подвергнув Российское государство риску войны с Китайской империей?
«Где раз поднят русский флаг, там он спускаться не должен…» — наложил тогда Николай свою знаменитую резолюцию на решение Особого комитета, обласкав и наградив человека, который едва столкнул в вооруженном противостоянии два великих государства. Красиво сказано, но не всегда осуществимо на практике.
Да и к тому же Поднебесная далека от жизненно важных центров России, а Австрия, Англия, Франция, Турция — близко. Война и без того уже затягивается, а дилетантские действия разных авантюристов, таких как Шабарин, могут превратить ее в бесконечное противостояние. В войну всех против всех.
— Он становится слишком опасен, — прошептал Нессельроде, и его тонкие, почти бескровные губы искривились в подобие улыбки. — Николай им интересовался и у Александра он тоже в фаворитах… Сегодня он вице-канцлер, а завтра, глядишь, займет и его, Нессельроде место… Пора бы уже сбить эту птицу, покуда она не воспарила слишком вы