— Что? — спросил он тихо, но властно.
— «Принято. Курс прежний. Берегись „Орлов“. Избегай патрулей. Успеха. Ш.» — Бережной поднял глаза, в них читалось облегчение и новая тревога. — «Орлов»? Что это? Корабль? Агент?
Иволгин сжал челюсти. «Орлов». Наверняка — кодовое обозначение, но что оно несет?.. Угрозу?.. Предупреждение?.. О чем?.. В любом случае, следует помнить, что Шабарин слов на ветер не бросает.
— Отвечай: «Ветер принят. И.» — приказал он. — Быстро! И отключаемся!
Отключение прошло быстрее, но не менее нервно. Иволгин снова был на плечах Ушакова, отмотал просмоленную ленту, аккуратно отделил медный кабель, снова заизолировал надрез на магистральном проводе, замазывая его густой смолой из походной баночки. Следов не должно остаться. Внизу Бережной собирал и обертывал драгоценный аппарат, Калистратов сматывал кабель. Ушаков сканировал туман. Лай собаки снова, ближе? Или почудилось?
— Готово! В шлюпку! — Иволгин спрыгнул вниз.
Они отходили так же тихо, как пришли, стирая следы на мягком грунте у воды ветками. Вода в вельботе хлюпала под ногами. Гребли из последних сил. Туман начал редеть. Над скалами появился призрачный просвет. И в нем — силуэт! Небольшое судно с мачтой, двигавшееся вдоль побережья. В сторону их бухты.
— Греби! — прошипел Иволгин, наваливаясь на весло. — Греби, как на абордаж!
«Святая Мария» выросла из тумана словно спасительный призрак. Шлюпки подняли на талях. Горский встретил их на палубе.
— Баркас? — спросил Иволгин, сбрасывая промокший плащ.
— Ушел. Рыбачий, наверное. Махали нам, орали. Я им солью помахал в ответ. Поняли. Подходить не стали.
— Хорошо. Поднять якорь. Курс норд-вест. Полный вперед под парами и парусами, — приказал Иволгин и направился к трапу.
В каюте было немногим теплее, чем на палубе. Он скинул мокрые сапоги, брюки, рубаху. Все. Тело ломило от напряжения и холода. Он налил в стакан неразбавленного рома, выпил залпом. Огонь растекся по желудку.
Иволгин глянул в иллюминатор. Туман почти рассеялся. Открывался вид на суровое, серо-зеленое шотландское побережье, на скалы, о которые они едва не разбились. Операция прошла чисто. Связь установлена. Инструкции получены. Корабль цел. Но на душе не было покоя.
Была лишь ледяная усталость и гложущее чувство, что все они на борту лишь тени, промелькнувшие в тумане, а настоящая игра только начинается. Где-то там, на берегу, может, уже нашли следы их сапог на глине или уловили странную помеху на линии. А где-то впереди, в бескрайних просторах Атлантики, а может — на золотоносных землях Аляски, их уже ждет неведомый «Орлов».
Иволгин стукнул кулаком по столу.
— Курс норд-вест! — повторил он сам себе. — Полный вперед.
Ресторан «Донон» у Полицейского моста. Дорого. Сдержанно роскошно. Запах трюфелей, устриц и дорогого табака. В отдельном кабинете, обитом темным дубом, меня уже ждали. Не чиновники. Деньги. Живые, дышащие, пахнущие кожей, дегтем и амбициями.
— Василий Александрович! Почтеннейший Козьма Терентьевич! Никита Демидович! — Я широко распахнул руки, приветствуя их. — Благодарю, что откликнулись.
Василий Александрович Кокорев, откупщик, будущий нефтяной магнат, водочный король, уже скупавший земли под будущие железные дороги. Тучный, с умными, как бусинки, глазами, тонувшими в дородных щеках. Пахло от него дорогим коньяком и деньгами.
Козьма Терентьевич Солдатёнков, хлопковый король, меценат, владелец мануфактур в Москве и Богородске. Сухопарый, с бородкой клинышком, в очках в золотой оправе. Смотрел оценивающе.
Никита Демидович Демидов, потомок знаменитых горнозаводчиков, хозяин уральских недр. Моложе других, энергичный, с холодным, стальным взглядом. В его жилах текла кровь, людей привычных к власти над землей и людьми.
Сели. Заказали. Судак по-польски, расстегаи, «Столовое № 1» от Кокорева — его же водка, разумеется. Первые тосты — за Победу, за Государя, за здравие. Дежурные улыбки. Изучение друг друга. Я чувствовал их настороженность. Шабарин вице-канцлер — это сила. Шабарин организатор некой «научной» экспедиции на Аляску — это авантюра? Или… возможность?
— Господа, — начал я, когда съели суп, — вы все знаете. Крым — снова полностью наш. Англичане с французами присмирели. Теперь нам не просто нужно восстанавливаться. Нам нужно расти. Вширь и ввысь. Но казна… казна истощена этой победоносной войной. — Я сделал паузу, встретив их понимающие взгляды. Казна пуста — их любимая мелодия. — Государство готово дать концессии. Гарантии. Но ему нужны партнеры. Смелые. Дальновидные. Как вы.
— Интересно, Алексей Петрович, — промолвил Солдатёнков, аккуратно кладя вилку. — О каких… партнерствах речь? Хлопок? Шерсть? Торговые пути?
— О будущем, Козьма Терентьевич, — отчеканил я. — О стали и паре. Об электричестве и химии. О Русской Америке. — Я выдержал паузу, дав словам осесть. — Представьте: рельсы. Не ржавеющие, а из новой, обуховской стали. Тянутся через Урал, через всю Сибирь, к Охотскому морю. А там — пароходы, тоже наши, стальные, везут не пушнину, а кое-что повесомее, Козьма Терентьевич.
Я не соврал. Я верил в карту «Рассвета», в расчеты Аносова, в Иволгина, но вслух не сказал. Промышленники не дураки — сами догадаются, но промолчат. Уж они-то секреты хранить не умеют.
Демидов хмыкнул, поигрывая ножом:
— То, о чем ты умолчал, Алексей Петрович, оно в земле лежит. Его еще добыть надо. А рельсы… это мильоны пудов железа. Мильоны рублей. Риск.
— Риск? — перехватил инициативу Кокорев, его глаза заблестели. Он чувствовал большой куш. — Никита Демидович, риск — это когда ты стоишь в луже, а другие едут по рельсам мимо. Рельсы — это кровь новой торговли. Кто владеет сталью и путями — тот владеет всем. Алексей Петрович, вы говорите — концессии? Гарантии сбыта? Государственные заказы на дороги?
— Именно так, Василий Александрович. И не только на рельсы. На паровозы. На вагоны. Заводы под Петербургом, под Луганском, на Урале — на лучших условиях. Земля. Налоговые льготы. — Я видел, как в его голове уже крутятся цифры, проценты, будущие прибыли.
— А электричество, Алексей Петрович? — встрял Солдатёнков. — Вы — об освещении?.. Газовое оно — дорого и коптит. Того и гляди — полыхнет. А вот — Якоби, Яблочков… их опыты с электричеством… — В его голосе звучал практический интерес фабриканта, мечтающего удлинить рабочий день и снизить издержки.
— Электричество, Козьма Терентьевич, — подтвердил я. — Не фокусы. Освещение цехов, улиц, будущих вокзалов. Сила для станков. Якоби работает над динамо-машинами помощнее. Нужны кабельные заводы. Производство ламп. Тут и химия Зинина в помощь — изоляция, покрытия. — Я повернулся к Демидову: — Никита Демидович, ваши рудники… Представьте паровые экскаваторы. Электрические насосы для откачки воды. Не люди с кайлами — машины! Эффективность — в разы выше. Да и для других приисков — те же машины, те же технологии обогащения руды. Те, кто даст деньги сейчас на науку и машины, будут диктовать цены завтра. И получать львиную долю доходов…
Наступило молчание. Купцы переглядывались. Слышно было, как потрескивают свечи в люстре. Кокорев отхлебнул водки.
— Пароходное общество, — сказал он вдруг, четко, по-деловому. — По Каспию. С выходом на Персию, на Туркестан. Стальные суда. Если государство гарантирует поток грузов и охрану… я вхожу. И в рельсы — вхожу.
— Пусть Якоби ставит свои машины на мои мануфактуры, — заявил Солдатёнков. — Готов отчасти вложится в его опыты… При условии, что потом его машины для казенных фабрик первые пять лет я один буду поставлять.
Демидов долго смотрел на меня. Прикидывал. Он мужик ушлый. Его предки строили империю на уральском железе и серебре.
— Сталь, — сказал он наконец. — Обуховская сталь для рельс, для машин, для кораблей. Я расширяю Нижнетагильский завод. Строю новый, рядом. С новыми печами. Но хочу привилегию на казенные заказы. И… концессию на разведку в нужных мне местах Колымы. Слухи там ходят…
Я улыбнулся. Колыма? Милый Никита Демидович. Главное золото — дальше, но об этом пока молчок.
— Господа, — я поднял бокал. В нем искрилось шампанское. — За новое партнерство! За русский пар, русскую сталь и русское электричество! За Империю, которая шагнет из века пара в век электричества и химии! И за тех, кто не боится вложить рубль сегодня, чтобы получить червонец завтра!
Бокалы звякнули. Глаза купцов горели уже не осторожностью, а азартом первооткрывателей и расчетом акул. Золото Аляски, о котором не было сказано ни слова, служило им маяком. Я лишь указал путь. Они уже видели свои будущие дворцы, пароходы, акции новых заводов. Видели себя новыми Строгановыми, Демидовыми этого и будущего века.
Договорились о встрече с инженерами. О чертежах. О суммах. Я вышел из «Донона» поздно. Дождь кончился. Небо над Невой прояснилось, усыпанное холодными звездами. Воздух был свеж, пах речной водой и… будущим, которое теперь казалось еще более реальным, еще более необходимым.
В карете, покачиваясь на неровностях мостовой, я думал не только о стальных магистралях и динамо-машинах. Я думал о Лизонькином плаче в новой кроватке. О серьезных глазах Петруши, мечтающего о фрегате с пушками. О спокойном сне Алешеньки. Об усталых, но любящих глазах Елизаветы Дмитриевны. Их будущее — вот истинный Клондайк, ради которого стоит рисковать. Их безопасность и процветание — вот конечная цель всех этих рельс, телеграфов и золотых приисков. Купцы видели червонцы. Я видел лица своих детей.
Домой я вернулся поздно. В квартире царила тишина. В кабинете горела одна лампа. На столе лежал последний, еще не расшифрованный сигнал с ретранслятора в Ревеле: «Лох-Эйл. Цель видна. Жду ветра. И.»
Успех. Иволгин добрался до Шотландии. Связь установлена. Золото Аляски стало на шаг ближе. Я откинулся в кресле. За окном мерцали редкие газовые фонари. Скоро, думал я, здесь будет гореть электрический свет фонарей Яблочкова.
По этим улицам пойдут трамваи. По рельсам, за которые уже боролись Кокорев и Демидов, помчатся поезда. А мои дети будут расти в Империи, которую мы строим сегодня — из стали, пара, электричества и, да, золота.