В этом я был уверен, как и в том, что «Тень» сумеет вывернуться из самого отчаянного положения. И покуда он или Иволгин или оба не выйдут к ближайшему нашему форпосту в Русской Америке, нечего было и мечтать о том, чтобы узнать об их судьбе. Да и после этого пройдет как минимум несколько недель, прежде чем курьер с депешей доберется до Казани, куда мы с огромными усилиями протянули телеграфную линию и прокладывали теперь железнодорожную ветку.
Впрочем, сожалеть о том, что все равно нельзя пока изменить, пустое дело. Поэтому я отмахнулся от мысли об Аляске, золоте и той буре, что бушевала сейчас не только на Британских островах, но и на континенте. Даже двух, если считать Северную Америку. Шанс, что англичане попытаются не пустить нас на свою территорию был не велик. Правда, у нас там было не больше войск, чем у них, а если джентльмены из Лондона начнут усиливать свое вооруженное присутствие в Канаде, это может не понравиться джентльменам из Вашингтона. И, думаю, в Форин-офисе это превосходно понимают.
Ладно, хватит пока об этом. Сосредоточимся на том, что под боком. «Игла», моя агентесса в высших кругах петербургской знати и чиновничьей элиты, выявила Фитингофа, завербованного Андерсоном. От министра финансов ниточка тянулась к Чернышёву и Нессельроде. Эти двое притихли после того, как сумасшедшая Шварц убила Лавасьера-Левашова, а особенно — после того, как «Щит» выявил и ликвидировал главарей «Народного действия», этих псевдореволюционеров на британские деньги.
Поняли господа, что мои эскадроны смерти однажды могут придти и за ними. И придут, дайте срок. Они все еще на свободе лишь потому, что столь высокопоставленным сановникам я не могу вынести приговор и привести его в исполнение самолично. Здесь требуется решение императора. А следовательно необходимо собрать весьма весомые доказательства их вины. И вот теперь, когда выяснилось, что оба сановника связаны с подкупленным наглосаксами Фитингофом, осталось лишь затянуть петельку на шее обоих. Пожалуй, пора нанести один, давно откладываемый визит.
Я побрякал колокольчиком. Дверь отворилась и в кабинет вошел мой секретарь.
— Миша, вызови-ка ко мне Степана.
— Сию минуту, ваше высокопревосходительство.
Степан и впрямь вломился через минуту. Он был сегодня дежурным «Щита» в нашем департаменте и потому изнывал со скуки. По глазам было видно, как ему хочется рыскать сейчас по темнеющим улицам с двумя револьверами в подмышечных кобурах, со значком агента Особого комитета на отворот лацкана. Там он чувствовал себя нужным и незаменимым. Что ж, сегодня он разочарован не будет.
— Вот что, Степан Варахасьевич, — сказал ему я. — Пора нам навестить «Пламенника».
Он потер ладони в предвкушении.
— Неужто брать будем, Алексей Петрович?
— Нет, — разочаровал его я. — Пусть пока гуляет… Пьет чай со своей Машей у самовара…
— Да, но…
— Но обозначим наше знакомство.
— Я готов, ваше высокопревосходительство!
Поправив кобуры под мышками и застегнув реглан и взяв трость, я сказал:
— Пошли!
Мы вышли через черный ход, спустились в подворотню, где на этот случай стояла дежурная коляска, ничем не отличающаяся от других наемных экипажей, если не считать резиновых колес, железных рессор и орловского рысака, запряженного в эту облегченную по сравнению с другими повозками конструкцию.
Кучер — а по мере надобности — великолепный стрелок, щелкнул вожжами и застоявшийся рысак прянул, с места набирая приличную скорость. Ехать было по питерским меркам сравнительно недалеко. На Английский проспект. И вскоре мы уже остановились у доходного дома, где наш «друг» арендовал приличную квартиру на британские фунты.
— Присматривай за парадным входом, — велел я кучеру.
— Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство, — пробормотал он.
Мы со Степаном не стали тревожить швейцара у парадного, а тут же прошли во двор. Дворник в этом доме тоже был моим человеком. Он вынул из кармана ключи, отворяя вход на черную лестницу. И через несколько минут мы уже входили в теплую, уютную петербуржскую квартиру, застигнув ответственного съемщика, как станут называть таких в следующем веке, в весьма пикантной ситуации.
— Ну здравствуй, «Пламенник», — сказал я с улыбкой, когда сей благообразный господин стремительно отшатнулся от горничной, под юбку которой он только что запустил холеные лапы.
Дельта реки Маккензи. Время — растянутые, серые сумерки, которыми обозначался переход от полярной ночи к полярному дню. Капитан Артур Клэйборн стоял почти неподвижно, как один из ледяных торосов, громоздившихся вдоль берега, лишь чуть-чуть покачивался с ноская на пятку, прислушиваясь к хрусту снега, смешанного с галькой, выброшенной наледью.
Перед ним расстилалась река — не широкая голубая лента, а бескрайнее, хаотичное поле серого льда, разбитое темными трещинами и засыпанное свежим снегом. Воздух, насыщенный влагой с незамерзающего моря, обжигал лицо не столько холодом — минус двадцать — не рекорд для этих широт, сколько пронизывающей сыростью, которая пробиралась сквозь самую теплую одежду.
Клэйборн наблюдал за доктором Элсвортом и мистером Фоком. Они работали футах в пятидесяти, у края промоины, где черная вода лениво текла под нависающим панцирем льда. Элсворт, закутанный как мумия, методично колол киркой мерзлую почву у кромки воды. Фок, менее терпеливый, уже промывал набранное в тяжелом железном лотке, яростно раскачивая его в ледяной воде. Их движения были резкими, экономичными — каждый жест на счету в этом пожирающем силы месте.
Капитан подошел ближе. Фок выплеснул воду из лотка, оставив на дне тонкий слой темного ила и гравия. Ткнул в него закоченевшим пальцем.
— Вот, сэр, — его голос был хриплым от холода и раздражения. — Смотрите. Песчинки. Да, желтые. Пара десятков, не больше. В лучшем случае. — Он перевернул лоток, высыпая жалкие крошки на кусок брезента. — Как и вчера. И позавчера. Россыпь — скудная. Даже прииском это место назвать язык не поворачивается. Кто здесь будет ковыряться? На таком расстоянии от цивилизованных мест, в этом проклятом климате? Никакие расходы здесь не окупятся, а убытки будут астрономические. Это что угодно, только не Эльдорадо, капитан. Скорее — насмешка.
Элсворт, отложив кирку, присоединился. Он снял рукавицу, достал из внутреннего кармана увесистую лупу и склонился над брезентом. Его движения были точны, как хронометр. Он разворошил гравий, извлек несколько песчинок, поднес их к мутному свету.
— Мистер Фок, к сожалению, прав, — заключил он после минуты молчаливого изучения. Голос был ровным, профессиональным, но в глазах читалось разочарование, граничащее с усталостью. — Присутствие золота установлено. Аллювиального происхождения. Однако концентрация… На порядок ниже промышленно значимых количеств. Экономически нецелесообразно. Это… географический курьез, капитан. Холодная пустошь, притворяющаяся сокровищницей.
Клэйборн не ответил сразу. Он нагнулся, сгреб пригоршню мерзлого песка и мелкого гравия с того места, где стоял. Растер комок в рукавицах. Несколько тусклых желтых точек мелькнули на темном фоне. Не сияющее богатство. Прах. Обман. Тот самый, о котором твердили в Комитете, ради которого затеяли эту проклятую экспедицию.
Капитан «Персеверанса» должен был почувствовать торжество, удовлетворение от почти выполненной миссии, но вместо этого — он ощущал лишь пустоту, тяжелую и холодную, как свинец в желудке. Он поднял взгляд от жалких крупиц. На берегу, метрах в трехстах, темнел силуэт его корабля, намертво вмерзшего в припай.
У его борта копошились фигурки матросов, занятых бессмысленной в этой пустыне работой. А на корме, отчетливо видимый даже на таком расстоянии, стоял Макферсон. Опираясь на леер, он что-то оживленно рассказывал собравшейся вокруг него кучке людей. Жестикулировал. Указывал куда-то на юг. Клэйборн почувствовал, как знакомый холодный комок злобы сжался у него под сердцем.
Этот «старый друг», был сейчас опаснее любой ледяной трещины или внезапного шторма. Он подпитывал в команде то самое разочарование, которое вот-вот должно было перерасти в нечто неконтролируемое. Будь его воля, капитан давно бы приказал выбросить этого смутьяна за борт. Да вот только кто этот приказ выполнит? Клэйборн, который когда-то сам поднял бунт против своего командира, прекрасно знал, чем может закончиться попытка арестовать популярного на борту человека.
— Тщательно задокументируйте все, — его собственный голос прозвучал чужим, резким в тишине ледяной пустыни. — Пробы — с точными координатами и глубиной залегания. Условия отбора — температуру, состояние льда, все. Фотографии этой… бесплодной красоты во всех ракурсах. Нам нужны неопровержимые доказательства. Железные. Чтобы в Лондоне, в их теплых кабинетах, не возникло ни малейшего сомнения в масштабах русского надувательства. — Он бросил последний взгляд на группу у борта «Персеверанса». Фигура Макферсона казалась центром притяжения самых ложных и темных надежд. — Соберите образцы. И возвращайтесь на судно. Стемнеет скоро.
И Клэйборн направился к сходням, как вдруг его привлек крик вахтенного матроса, который мерз на марсе.
— Ship, on the left side! — Корабль, слева по борту!
Эффект был велик. Верстовский вздрогнул всем телом, как от удара тока. Его глаза, широкие от вожделения секунду назад, стали огромными от животного ужаса. Он буквально отскочил от девушки, потеряв равновесие и шлепнувшись на ковер задом. Горничная, увидев двух незнакомых мужчин в дверях, а особенно внушительную фигуру Степана, вскрикнула и юркнула за спинку дивана, стараясь прикрыть вываленную из лифа грудь.
— Ваше высокопревосходительство⁈ — выдохнул Верстовский, пытаясь встать, но его ноги, казалось, отказали, лицо его стало землистым, а рука с массивным перстнем тряслась, указывая на меня. — Вы… вы как?.. Что?..
Степан поднял его за шиворот, как мешок с дерьмом и поставил на ноги. Пинком отворил дверь в другую комнату.