— Проходим, проходим, Аристарх Орестович, не стесняемся, — сказал я, оценивая обстановку. Степан остался в дверях, совершенно расслабленным с виду, но взгляд, скользнувший по Верстовскому, был как удар хлыста. — Уютно у тебя. Тепло. И… гостеприимно, как вижу. Прервали, кажется, нечто душевное? Прости, старик, не знал, что ты такой шалун.
Я подошел к креслу у камина, где тлели угли, и непринужденно опустился в него, положив трость поперек колен. Степан, не дожидаясь приказа, шагнул к горничной, та съежилась.
— Ты Маша? — спросил он грубовато, но без злобы. — Иди-ка отсюда. В кухню. Или в свою каморку. Сиди тихо. Никуда не выходи. Поняла? И он том, что мы приходили, молчок. Иначе… Сама понимаешь…
Девушка, вся дрожа, кивнула и, прижимая к обнаженной груди кружевной передник, пулей выскочила из гостиной. Степан проследил за ней взглядом, затем вернулся к дверям, приняв прежнюю стойку.
Верстовский, между тем лихорадочно застегивал рубашку, поправлял жилет, его пальцы путались в пуговицах.
— Граф… Ваше сиятельство… Алексей Петрович… Каким ветром?.. Я не ожидал… такой чести… — он пытался улыбнуться, но получилась жалкая гримаса. — Чем обязан?.. Прикажете чаю? Маша! Ма-а-аша!
— Не тревожь девушку, Аристарх Орестович, — остановил я его мягко, но так, что он тут же осекся. — Чай подождет. Да и визит наш недолог. Просто проезжали мимо, вспомнили о тебе. Решили заглянуть. Посмотреть, как поживает наш… пламенный патриот…
Он побледнел еще больше.
— Я… я не понимаю, ваше высокопревосходительство… Патриот… конечно, всей душой за Отечество…
— Да, да, — кивнул я, делая вид, что рассматриваю безделушку на каминной полке. — Всей душой. Особенно когда передаешь через горничных записочки с благодарностями за «чай» и «сахар» своему куратору Андерсону. Очень трогательно. И… неосторожно, Аристарх Орестович. Крайне неосторожно.
Верстовский замер. Казалось, он перестал дышать. Веки задрожали.
— Это… это недоразумение… Клевета! — вырвалось у него хрипло.
— Клевета? — я приподнял бровь. — Милый мой, у меня в столе лежит пачка твоих записочек к этой самой Маше. Ну, знаешь, таких: «Милая Машенька, передай, что чай был отменный», «Дорогая, сахару не жалей для господина». Очень поэтично. И очень прозрачно для профессионала. Андерсон, конечно, оценил твою изобретательность. И твою… скажем так, снисходительность к слугам.
Я кивнул в ту сторону, куда скрылась горничная. «Пламенник» молчал. Похоже, слова у него кончились. Он стоял, понурив голову, как школьник, пойманный на шалости. Только шалость эта пахла виселицей.
— Не пугайся так, Аристарх Орестович, — сказал я, вставая. Степан мгновенно выпрямился. — Я сегодня не за тобой. Просто… напомнить хотел. Что ты не забыт. Что твои шалости — известны. Что даже твои… теплые отношения с господами Чернышёвым и Нессельроде — не остались без нашего внимания. — Я подошел к нему вплотную, глядя сверху вниз. Он съежился. — Живи пока. Пей свой чай. Ублажай Машеньку. Однако помни: мы рядом. Всегда рядом. И когда придет время… мы припомним все. Каждую записочку. Каждую монетку. Каждую встречу. Понял?
Он кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Глаза его были полны ужаса.
— Отлично, — я похлопал его по плечу. Он вздрогнул, как от удара. — И не вздумай убегать. Поймаем, сразу — концы в воду. Я не угрожаю, но ты наши методы знаешь.
— Я все понял, ваше сиятельство! Я отслужу. Вы только прикажите.
— Пожалуй… прикажу, — все тем же приторно-ласковым тоном произнес я. — Мне нужны доказательства измены Чернышёва и Нессельроде. Неоспоримые. Достанешь — я тебя может и отпущу… Кстати, где твое семейство? В Ницце? На вилле Пейон, кажется?.. Передать им привет?
Предатель был близок к обмороку.
— Ну-ну. Жду от тебя доказательств. Дабы не вызвать у своих хозяев подозрений, явишься на службу, как обычно.
— Я все сделаю, ваше высокопревосходительство.
Я кивнул благосклонно и поднялся.
— Не провожай. Дорогу знаем…
Развернулся и пошел к выходу. Степан, бросив на Верстовского последний, многообещающий взгляд, последовал за мной. Мы спустились по черной лестнице, вышли во двор. Игнат уже развернул коляску. Мы уехали так же быстро и незаметно, как и появились.
Верстовский, «Пламенник», был теперь не просто разоблаченным шпионом. Он стал двойным агентом. Глупостей не наделает, но после разоблачения господ Нессельроде и Чернышёва пользы от него больше не будет.
— Ты вот что, Степан Варахасьевич, — обратился я к подчиненному. — Как только надобность в «Пламеннике» отпадет, выпусти ненадолго нашего бомбиста… Егорушку и адресок ему подскажи.
Глава 10
Я стоял у окна, глядя на засыпанную снегом, покрытую льдом Неву. В руках у меня была депеша от резидента в Лондоне, доставленная с опозданием на две недели обычной почтой. Плотный, казенный конверт лежал на столе, рядом с глобусом.
«…сообщают, отчет Клэйборна о том, что на Маккензи ничего нет, был получен Комитетом по русским делам и произвел фурор. „The Times“ вышла с заголовком „Русская афера раскрыта!“. Лорд Чедли и Монктон торжествуют. Положение „Тени“ неизвестно. Последнее сообщение от него датировано серединой ноября: он на „Персеверансе“, готовится к активной фазе. Вестей о бунте или иных событиях нет. Риск провала операции „Золото Маккензи“ высок из-за отсутствия подтверждения действий „Тени“ и реальной добычи на юге…»
Я усмехнулся. Торжество Чедли и впрямь зиждется на правде, но на правде устаревшей и неполной. Я уверен, что Клэйборн выполнил свою роль, но ценой, вероятно, плена. А Шахов… Где он? Успел ли поднять бунт, как было нами решено почти год назад? Довел ли мятежников до нужной точки? Без этого — «разоблачение» Маккензи работало против России, делая их следующее заявление о богатстве юга похожим на отчаянную ложь.
Весы качались, а я мог лишь ждать, связанный по рукам и ногам медленной связью. Ощущение было как в шахматах, когда противник делает ход, а ты понимаешь, что твой ответный ход уже сделан неделю назад, и неизвестно — попал ли он в цель.
Конверт с ответом лежал на столе, запечатанный сургучной печатью. Внутри, помимо письма самому резиденту, лежал конверт меньшего размера, с надписью: «Капитану Г. В. Иволгину. Шхуна „Св. Мария“. Устье реки Маккензи. Вскрыть лично». Внутри — всего несколько строк:
'Григорий Васильевич!
Письмо Ваше получил. Понимаю всю тяжесть положения «Святой Марии». И все же — упорствуйте в достижении нашей цели. Ищите решения на месте, используя свои внутренние возможности. Резерв угля использовать только в крайнем случае. Рассматривайте вариант с «Вороном», как единственным источником угля, продовольствия и боеприпасов. Риск оправдан пользой Империи. Действуйте по обстановке. Ш.'
Это была, разумеется, фальшивка. Никакой возможности передать послание на борт «Святой Марии», как не было, так и нет, но в Лондоне-то этого не знают. И резидент сделает все, чтобы письмо оказалось в руках Комитета.
А если бы это послание не было бы дезой?.. Легко составлять такие депеши, сидя в кабинете с видом на Неву. Вдруг Иволгин и впрямь решит брать «Ворон» на абордаж. Что значил этот ход для него и всего экипажа «Святой Марии»? Штурм, даже запертого во льдах броненосца с отчаявшимися людьми на борту? Это не просто кровопролитие, это риск, в случае поражения, потерять больше, чем удастся приобрести.
В разговоре с «Иглой», я сказал, что Иволгин свою задачу уже выполнил. И это правда. Даже если «Святая Мария» не доберется до цели, само знание о том, что русские способны приникнуть на Аляску не только с востока, но и с запада, будет для англичан уроком. Я знал, что посылаю команду парового барка почти в никуда, но на тот момент альтернативы не видел. План должен был сработать. Мы вложили в него слишком много — престиж, ресурсы, жизни таких личностей, как Иволгин, Орлов и других отважных русских людей. И если «Святая Мария» не вернется, семьи моряков не будут оставлены один на один со своей бедой.
Провал на Аляске означал бы для Империи не просто потерю золота. Он означал бы крах тщательно выстроенной многоходовки, дискредитацию России перед лицом мира, уже поверившего в «Эльдорадо», и триумф англичан, жаждущих реванша. Весы истории качались на острие ножа, а я мог лишь бросить гирю на свою чашу, не зная, о том, что происходит на другом конце земли.
Я подошел к окну. Город был погружен в предрассветную мглу, лишь редкие фонари мерцали, как звезды. Где-то на Васильевском острове, в лабораториях ИИПНТ, Озеров и его команда колдовали над двигателями, связью, материалами будущего. Золото — не Аляскинское пока, а — русское, из карманов наших толстосумов в соединении с золотыми умами творило чудеса. Однако сегодняшняя битва решалась здесь и сейчас, во льдах и в умах людей, с помощью золота, лжи, стальных нервов и старых паровых машин. И ставка в ней — могущество России.
В дверь постучали. Вошел секретарь с толстой папкой.
— Донесения из Лондона. Курьерским пароходом через Гамбург, ваше высокопревосходительство.
Я открыл папку. Среди бумаг — перевод статьи из «The Times»: «Экспедиция капитана Клэйборна подтвердила: река Маккензи — золотой мираж. Русская афера раскрыта!». И отдельная записка от нашего резидента: «Комитет в эйфории. Монктон торжествует. Готовят громкую публикацию и запрос в Парламент. О „Тени“ — ни слуху ни духу. Опасаемся худшего».
Хорошо, что англичане верят, будто Клэйборн выполнил свою часть МОЕГО замысла. Пусть думают, что это его отчет в Лондоне. Хорошо, если Монктон сейчас потирает руки. Хуже, что я не знаю, где Шахов? Жив ли он? Ведет ли мятежников к «Горелому Яру»? Или они уже там? А может, его тело лежит на дне реки Маккензи? Как бы там ни было, Монктон тоже ведь кое-что не знает. Например, то, что мы уже тайком подводим мину под его триумф. И она обязательно сработает, если только цепь не порвется там, в ледяной пустыне, между отчаянием Иволгина и смертельной авантюрой Шахова.