— Как вы назвали это стальные колесницы? — обратился Сомерсет ко мне. — Наверное «troyka»?
— Нет, — с усмешкой произнес я. — Из уважения к вашему языку, языку Шекспира и Мэлори, мы решили назвать это механизм танком.
— Танком? — еще больше изумился англичанин. — Бочкой?
— Есть некоторое сходство, не правда ли, сэр?
— Пожалуй, но… как-то несолидно.
— Не могли бы вы помочь мне, адмирал? — спросил его я.
— С удовольствием, сэр! — тут же надулся этот индюк.
— Видите ли вы вон то судно?
— Трехмачтовую шхуну, что лежит в дрейфе за кромкой льда?
— У вас превосходное зрение, господин Сомерсет. Передайте ее капитану любую команду. Разумеется, выполнимую.
— Вы пригласите сигнальщика?
— Нет. Вы сообщите вашу команду вот этому молодому офицеру.
Я указал на лейтенанта Ефремова, что сидел на ключе небольшого телеграфного аппарата. Адмирал усмехнулся в седые усы, наклонился к уху русского телеграфиста и что-то прошептал. Что именно — я спрашивать не стал. Я ждал когда у заносчивого бритта вытянется его и без того длинная физия, когда он убедится, что экипаж русского судна, расположенного в двадцати кабельтовых от берега, точно выполнит его команду.
Лондон окутала привычная, густая, желтоватая декабрьская мгла. В кабинете председателя Комитета по русским делам, лорда Чедли, однако, царила атмосфера, близкая к эйфории. Тяжелые портьеры были раздвинуты, но вид на Темзу лишь подчеркивал тепло и роскошь интерьера. Камин пылал, отражаясь в полированных поверхностях массивного дубового стола и в бокалах с хересом, которые Чедли и Монктон подняли в немом, торжествующем тосте.
— Наконец-то, Персиваль! — голос Чедли, обычно сухой и надменный, вибрировал от сдержанного восторга. Он поправил монокль, лежавший на стопке документов — том самом, долгожданном отчете. — Капля терпения, и она переполнила чашу. Русские перехитрили сами себя!
Монктон, чье лицо обычно носило выражение вечной озабоченности, сейчас сиял. Он нервно потер руки.
— Да, милорд. Отчет капитана Клэйборна. Доставлен на прошлой неделе курьерским пароходом из Галифакса. Путь занял… Господи, почти шесть недель! Но оно того стоило. — Он ткнул пальцем в развернутый документ. — Маккензи — пустыня! Несколько крупинок, следы давних попыток его добыть, возможно, оставленные индейцами. Никаких пластов, никаких жил. И это после месяцев наглого бахвальства этих русских! Клэйборн все зафиксировал: пробы грунта, расчеты ученых, карты. Доказательства железные. Русский обман доказан!
Чедли отхлебнул херес, чувствуя, как сладковатая жидкость согревает горло и душу.
— Обман века, Персиваль. Они пытались подорвать нашу экономику, посеять панику, выманить капиталы. И все это — это в буквальном смысле построено на песке!
— Клэйборн молодец. Выбрался из этой ледяной ловушки, добыл истину. Его ждет награда. А нас — триумф. Мы опубликуем этот отчет так, что весь мир ахнет. «The Times» уже заждались сенсации. Завтра утром…
— Минуточку, милорд, — Монктон понизил голос, хотя в кабинете, кроме них, никого не было. — Доставка отчета… Она сопровождалась странными обстоятельствами. Его принес не моряк и не наш курьер. Некий мелкий клерк из судоходной конторы, утверждал, что получил пакет от некого «уцелевшего члена экспедиции», который спешил и не мог зайти лично. Сам пакет… выглядел потрепанным, будто побывал в переделке.
Чедли махнул рукой, отбрасывая сомнения.
— Это Арктика, Персиваль! Чего вы хотите? Главное — содержание. Подлинность подписи Клэйборна сомнений не вызывает. И факты — они говорят сами за себя. Русские посрамлены. Их афера раскрыта. Мы… — он снова поднял бокал, — мы спасли честь Англии и ее биржу.
Они не знали, что пока они праздновали победу над бумагами, датированными началом ноября, в ледяных просторах на другом конце света судьба экспедиции Клэйборна сложилась совершенно иначе. И что человек, доставивший отчет, был лишь мелким винтиком в чужой, куда более грандиозной игре. И, кстати, он никогда не бывал севернее Эдинбурга.
Слухи появились тихо, как всегда. В клубах для джентльменов, где курили сигары и обсуждали политику за столами для виста. В редакциях оппозиционных газет, вечно ищущих сенсацию, чтобы уязвить правительство. В салонах влиятельных светских дам, где сплетни легко перетекали в политические интриги. Болтали разное.
Например, о том, что в Лондоне появился некий человек. Оборванный, изможденный, чье лицо было изуродовано обморожениями и глубокими шрамами, один из них совсем свежий, будто от удара казачьей сабли, но с невероятно живыми, пронзительными глазами. По-английски он говорил отлично, с легким, неуловимым, похоже, славянским акцентом, который объяснял временем, проведенным в русском плену. Себя он называл Тимом Паттерсоном.
Его история была леденящей душу и безупречной в деталях. Он описывал ледяной ад, безнадежность поисков в устье реки Маккензи. Самое главное, — упоминал о том, что могло быть известно лишь капитану Клэйборну и, следовательно, Комитету по русским делам. Паттерсон клялся, что еще до отправки экспедиции на север, в руки Комитета попали неопровержимые данные о фантастически богатых россыпях золота на юге, в Британской Колумбии!
Данные он якобы получил от надежных агентов, от индейских вождей и русских перебежчиков. И намекал на то, что Комитет по русским делам, алчный и бесчестный, решил скрыть эти факты! Зачем делиться богатством с независимыми старателями, с народом Англии? Зачем укреплять экономику канадских колоний?
Члены Комитета, утверждал Паттерсон, послали экспедицию Клэйборна к заведомо пустым землям на севере, в устье Маккензи — с единственной целью: дискредитировать русские заявления, чтобы потом, тайно, под прикрытием своей лжи, монополизировать разработку южных россыпей для узкой кучки лондонских воротил! Дескать, Клэйборн был пешкой, искренне верившей в свою миссию, но его отчет об отсутствии золота на севере Аляски был нужен Комитету, как ширма.
Чедли был взбешен. Он велел Скотланд-Ярду изловить распространителя крайне вредных слухов. Опытные сыщики и сотни рядовых бобби рыскали по всей британской столице, тщетно пытаясь отыскать смутьяна, но это было все равно, что попытаться задержать туман. Опрашиваемые и даже допрашиваемые очевидцы уверяли, что Паттерсон был «здесь только что, но уже вышел». А слухи, между тем, разрастались, как чума, и пароходные компании опять были завалены заказами на билеты до канадских берегов.
Глава 11
— Как вы смогли передать мою команду без сигнальщика и телеграфного кабеля? — недоумевал адмирал Сомерсет. — Ведь нельзя протянуть к кораблю проволоку, чтобы тот в ней не запутался, совершая такие эволюции?
— Все просто, сэр, — улыбнулся Озеров. — Проволоки нет. Есть лишь вибрации мирового эфира. Таким образом можно будет осуществлять мгновенную связь на сотни верст. Независимо от погоды. Корабли никогда не будут отрезаны от базы. Эскадры станут действовать, как единое целое. Представьте это в масштабах флота! А — Империи!
Я улыбнулся. Озеров недаром был одним из умнейших людей России. Говоря о флоте — он имел ввиду русский флот, упоминая Империю, он имел в виду Российскую империю, однако звучало так, что как будто речь шла о Британии и ее флоте.
Британские адмиралы побледнели. Мгновенная связь в море! Это перечеркивало все их тактические наработки, основанные на задержках связи, на независимости действий командиров эскадр. Это давало русским невероятное преимущество в управлении флотом, войсками, государством. Паллизер сглотнул. Его надменность начала давать трещины.
— Впечатляюще, — процедил он сквозь зубы, — но это лишь… лабораторные игрушки. Где мощь? Где сила, способная остановить линейный корабль? Ваши электрические катера? Допустим, вы начините их взрывчаткой, сделаете эдакими брандерами второй половины девятнадцатого столетия. Чем они лучше наших торпед?
— Силу, сэр Морис, вы увидите сейчас, — сказал я. — Начинается главный акт нашего представления.
Все взгляды устремились в указанном мною направлении. На берегу, на специальных направляющих, лежала стальная стрела длиной с церковный шпиль. Ее острие было нацелено далеко в залив, где на чистой воде, в нескольких милях от берега, стоял на якоре старый, выведенный из состава флота фрегат «Варяг», превращенный в мишень. Рядом с ракетой суетились русские инженеры.
— Наша новая боевая ракета 'Игла-три, — сказал я. — Уже не фейерверк. Оружие.
— Ракеты всегда будут уступать в точности современной артиллерии, — проявил осведомленность в вопросе Сомерсет.
— Давайте дождемся конца испытания, — не стал спорить я, и снова махнул платочком.
Раздалась команда. Последние приготовления. Затем — оглушительный, рвущий барабанные перепонки, адский рев. Он был таким мощным, что стекла в окнах павильона задрожали, а англичане инстинктивно пригнулись. Из хвостовой части ракеты вырвался сноп ослепительно белого пламени и клубы едкого дыма.
Стрела рванула с места с невероятной, пугающей скоростью, оставляя за собой толстый шлейф выхлопа. Она не летела — она пронзала воздух, набирая высоту с угрожающей стремительностью. За несколько секунд «Игла-3» превратилась в стремительную черную точку, несущуюся к мишени.
Британцы, забыв о сдержанности, впились глазами в бинокли. Адмирал Сомерсет что-то бормотал, следя за траекторией. Лорд Паллизер стоял неподвижно, его лицо было каменным, но пальцы судорожно сжимали рукоять трости.
Ослепительная вспышка, не уступавшая по яркости солнцу, озарила серое небо. Через мгновение донесся глухой, тяжелый удар, словно гигантская кувалда ударила по льду. Столб огня, дыма и обломков взметнулся над фрегатом. Когда дым немного рассеялся, стало видно, что корпус «Варяга» разорван пополам. Носовая часть исчезла, а корма быстро погружалась в воду. Вскоре от большого корабля остались лишь обломки и огромное масляное пятно.
На полигоне воцарилась гробовая тишина. Даже привычные к ракетным испытаниям русские инженеры смотрели на дело рук своих с благоговейным ужасом. Рев мотора самоходки, который запустили в этот момент, казался жалким писком.