Энн ничего и никому докладывать не собиралась. Допив шампанское, она еще некоторое время поломалась и, наконец, уступила настойчивому желанию «Джона Перкинса» продолжить вечер наедине.
Гершкович, разумеется, был в курсе проводимой в его заведении операции. Для чего и выделил комнату с потайным выходом в узкий, темный проулок, стиснутый между брандмауэрами двух четырехэтажных зданий.
Тарас Мисько окончательно утратил способность рассуждать здраво, когда оказался в этой комнате. За узким, тщательно зашторенным окном сгущался туман. А в узком пространстве, где помещалась лишь широкая кровать, вешалка для одежды и закуток с кувшином и тазом, слабо тлел огонек керосинки.
И в ее тусклом свете, «Молния» увидел, как Энн, нарочито медленно сбрасывает одну юбку за другой, расшнуровывает корсет, освобождая полные, но крепкие груди. Ее «клиент» тоже принялся поспешно раздеваться, опасаясь, что облажается, как мальчишка.
Через несколько томительно долгих минут, девушка обнажилась полностью, а Мисько все еще путался в завязках кальсон. Облизнув губы, Энн подошла к нему, и опустилась на колени, высвободив напряженное мужское естество бомбиста.
Тот и так был уже на грани взрыва. Сознание его туманилось от вожделения и глаза видели только алые губы девицы, которые тянулись к его возбужденному органу. Бомбист не заметил шприца в левой руке «проститутки».
Тарас Мисько даже не почувствовал укола, свалившись бесчувственной куклой на битый молью ковер. Энн выпрямилась. Подошла к окну, подняла раму, выбросила опустевший шприц в воду, протекавшего под стеной канала.
Потом неторопливо оделась. Не в соблазнительный наряд проститутки, а — в добротный дорожный мужской костюм. После чего постучала в замаскированную обоями потайную дверь. Та отворилась, пропустив в комнату «мистера Симмонса».
— Все, можешь забирать этого козла, — сказала ему агент по кличке «Игла».
Через десять часов, тело беспробудно спящего «Молнии» в специально для этого изготовленном ящике было доставлено в прибрежную рыбацкую деревушку на юге Англии, а там погружено на борт «Скромного», скоростного парового судна замаскированного под прогулочную яхту. Через неделю Тарас Григорьевич Мисько был уже в камере Алексеевского равелина Петропавловской крепости.
«Святая Мария» скрипела, стонала и плакала ледяными слезами. Она была похожа на израненного зверя, попавшего в капкан. Корпус, помятый льдинами в прошлые стычки, протекал. Паруса, изорванные штормами и ветром, висели жалкими лохмотьями. Дым из трубы паровой машины был жидким, едва заметным на фоне бескрайней белизны.
Машина работала на пределе, глотая последние пуды угля, выжимая из изношенных цилиндров каждую лошадиную силу. Скорость — не больше трех узлов. А вокруг — белое безмолвие, прерываемое лишь скрежетом льда о борта и зловещими трещинами, расходящимися по ледяному полю.
Иволгин стоял на мостике, втиснутый в меховую доху, поверх шинели. Его лицо, обветренное дочерна, покрытое ледяной щетиной, было похоже на маску из старого дерева. Только глаза горели — лихорадочно, устало, но с неукротимой решимостью.
В руках — подзорная труба. Он вглядывался в серую мглу на горизонте, где море сливалось с низким, свинцовым небом.
— Машина дышит? — спросил он хрипло, не отрывая глаза от окуляра трубы.
Механик Белов, в самоедской малице, мрачно кивнул:
— Еле-еле, господин капитан. Угля на донышке. Через час— другой машина встанет. А лед… — Он махнул рукой на белое царство вокруг. — Сжимается. Как тиски. Если не выберемся на чистую воду к ночи…
— Господин Орлов! — окликнул Иволгин.
Гидрограф Викентий Ильич Орлов, тоже закутанный в меха с головы до ног, стоял чуть поодаль с картой в руках, свернутой в трубку. На его не менее обветренном лице тускло поблескивали серые глаза. Он подошел.
— Ну, Викентий Ильич, каковы наши шансы? — спросил капитан «Святой Марии». — Тот проход, о котором вы говорили, он еще существует?
Орлов взглянул на карту, потом на ледяное месиво вокруг, на небо, словно читая по нему, как по книге.
— Должен, Григорий Васильевич, — сказал он и его голос был почти академически спокоен. — По моим расчетам, приливная волна и этот северо-западный ветер должны были разбить и разогнать лед в протоке у мыса Барроу. Это наш единственный шанс вырваться в Чукотское море. До устья Юкона — рукой подать, но… Проход весьма узок. Весьма. И если он забит льдом…
— Если он забит льдом, мы застрянем, — резко сказал Иволгин. — Назад нам ходу нет. Арктическое лето оказалось не лучше зимы. Так что, курс на мыс Барроу! Полный вперед, пока уголь есть!
Последние слова прозвучали неестественно громко в ледяной тишине, но они сработали. Усталые, обмороженные, измученные лица матросов оживились. Мелькнула искра надежды, или просто — азарта обреченных.
Машинный телеграф звякнул, стрелка застыла на словах «Полный вперед». «Святая Мария» дрогнула и, скрипя всеми шпангоутами, поползла вперед, впиваясь окованным железом форштевнем в нагромождения льда, расталкивая небольшие льдины бортами.
Час. Два. Три. Машина взревела в последнем усилии. Угольная пыль висела в воздухе машинного отделения. Лед становился реже. Появились разводы зловеще-черной воды. Мыс Барроу — темный, угрюмый утес — показался впереди по правому борту. И рядом с ним — узкая, как горловина бутылки, протока, ведущая на свободу.
Надежда вспыхнула и… тут же погасла. В угольных бункерах не осталось и пыли. Правда, был запас дров, который они доставили с берега, когда возвращались с Клондайка. Дровишки предназначались не для обеспечения хода, а для того, чтобы не замерзнуть в случае вынужденного дрейфа.
Израсходовать их сейчас, значит, рисковать жизнями экипажа. И все-таки капитан барка не отдал приказа стопорить машину и в топки полетели чурбачки, напиленные из еловых стволов. «Святая Мария» прибавила ходу, кренясь и едва не царапая клотиком выступ скалы.
Жертва оказалась не напрасной. Барк вырвался в относительно чистые воды, но в топке его паровой машины сгорели не просто дрова — сам шанс на горячую пищу и теплый кубрик. Матросы, под командованием боцмана Бучмы латали паруса, без них «Святая Мария» лишенная топлива, останется игрушкой ветра и морских течений.
Иволгин, однако, держал еще один вариант про запас. Барк был сделан в основном из дерева, так что в случае крайней нужды в топку пойдет все, что может гореть, но душа капитана не лежала к тому, чтобы ободрать свой корабль.
— Рискованный маневр, сэр! — сказал капитан Маккартур, поднимаясь на мостик.
— Не жалеете, что не перешли на «Персеверанс» вместе со своими людьми? — спросил Иволгин.
— Нет, — ответил британец. — В противном случае, мне бы пришлось вызвать Клэйборна на дуэль. Вот только мне бы она не принесла чести.
— Почему?
— Потому, что этот человек не знает чести. Когда-то он поднял мятеж против своего командира и избежал виселицы только потому, что имеет покровителей в верхах. Как только я узнал, что Клэйборн командует этим пароходом, сразу понял, дело здесь нечисто.
Русский капитан улыбнулся в покрытые инеем усы. Он не стал напоминать собеседнику, что почти два года назад тот сам преследовал «Святую Марию» как пират. Дуглас Маккартур, в качестве военнопленного, вел себя весьма прилично.
Не чванился, не избегал работы, подменил заболевшего штурмана Горского. Вместе со всеми мыл золото, обнаруженное на Клондайке, до которого экспедиция Иволгина смогла добраться с огромным трудом. И при этом — не рассовывал песчинки желтого металла по карманам, как некоторые.
Мысли Иволгин прервал крик впередсмотрящего:
— Вижу дымы на горизонте!
Лиза постепенно оттаяла. Она видела, что я каждую свободную минуту уделяю семье. Хотя свободных минут у меня почти не было. Дети росли здоровыми, во многом благодаря тем усилиям, которые я прилагал для развития медицины.
Люди этой эпохи привыкли к высокому уровню детской смертности, но я не собирался терять ни одного своего ребенка. Спасибо Пирогову, он проявлял недюжинный ум и энергию, внедряя передовые для этой эпохи методы профилактики детских заболеваний. Делались и прививки.
Супруга моя стала в петербургском обществе законодательницей мод не только в одежде и аксессуарах. Куда важнее, на нее стали равняться в уходе за детьми. В отличие от большинства дам высшего света, Елизавета Дмитриевна не сбросила детишек на попечение нянек и гувернеров, она сама занималась с ними.
Да и дом наш стал примером высоких технологий в быту. Пока небольшая электростанция, работавшая на торфе, снабжала его электричеством. В жару у нас работали вентиляторы, а в холод — специальные тепловые пушки, нагнетавшие печной жар в помещениях, где печей не было.
В комнатах были установлены телефоны, по которым можно было вызвать слуг, заказать на кухне обед и так далее. Внешняя линия связывала дом с Особым комитетом. Вообще телефон произвел фурор. Пришлось создавать специальную компанию, которая вовсю ставила по городу столбы, строила телефонную станцию, уже для коммерческой сети.
Купцы смекнули, что вкладывать средства в развитие технологий и техническое образование выгодно. Не только в столице, но и во всех крупных городах Империи стали открываться училища для подготовки заводских и фабричных кадров. Я настоял, чтобы принимали талантливых пацанят всех сословий. Особенно — из крестьян.
Нужно было готовить отмену крепостного права. И следовало позаботиться о том, чтобы те крестьяне, которые не сумеют выкупить свою землю у бывших помещиков, не остались без доходов. Поэтому, параллельно с широкомасштабной кампанией по ликвидации безграмотности, открывались курсы для взрослых по освоению рабочих специальностей.
Понятно, что не все шло гладко. Многие помещики боялись, что грамотные мужики затаскают их по судам. Да и сами мужики не понимали, зачем им в мастеровые идти? Пришлось создавать структуру земских агитаторов из разночинцев, радеющих за народные судьбы. Агитаторы