— Вы хотите поразить другую мишень? — удивился тот. — Какую?
— Нет. Я хочу, чтобы ракета поднялась вертикально. Без подрыва боезаряда.
Оба ученых уставились на меня.
— Вы хотите вывести боеголовку в мировое пространство! — догадался Зинин.
— Да, насколько это возможно. И сообщить об этом запуске в газеты, опустив, разумеется, технические подробности.
Константинов подозвал одного из своих инженеров. Передал ему мой приказ. Он бросился к ферме, удерживающей ракету на стартовом столе. Я наблюдал за ним в морской бинокль. Видел, как парень вскрыл головной обтекатель, влез в него по пояс.
Когда он вернулся и доложил о коррекции траектории, я дал разрешение на запуск. Главный конструктор кивнул командиру расчета. Техники бросились вращать штурвальчики и щелкать переключателями.
Послышалось шипение сжатого воздуха, открывающего клапаны. Потом раздался глухой, нарастающий рев, словно неподалеку пробудился вулкан. Из сопла в хвостовой части ракеты повалил густой белый дым, смешиваясь с испарениями жидких компонентов.
Пламени пока не было видно — только клубы пара и дыма, клубящихся с неистовой силой. Рев перешел в оглушительный, рвущий барабанные перепонки вой. Земля под ногами затряслась, мелкие камешки запрыгали.
— Зажигание! Пуск! — крикнул Константинов, перекрывая рев.
Раздался оглушительный гул. Ракета медленно поползла вверх. Огненный хвост ослепительно-желтого пламени, вырвался из сопла, осветив серый рассвет, лед, наши напряженные лица.
«Перун», оставляя за собой толстый шлейф дыма с гулом, переходящим в высокий, воющий свист, устремился сквозь низкое облачное питерское небо к безоблачной чистоте высокого космоса.
Металлическая сигара набирала скорость с немыслимой для этого века скоростью, пронзая низкие облака, становясь черной точкой, потом исчезая из виду. Мы следили за ней, задирая головы, щурясь от ветра и напряжения.
Тишина, после ракетного рева, казалась оглушительной. Только ветер выл да шипел пар, выходящий из отсоединенных патрубков топливной системы.
— Боже правый! — прошептал кто-то из инженеров. — Что же мы сейчас сотворили, господа?
Константинов молчал, задрав голову к небу, где исчезла его самая мощная ракета. На лице у него застыло выражение почти мистического экстаза. Зинин записывал что-то в блокнот, его брови были нахмурены, но на губах играла едва заметная улыбка удовлетворения.
— Сущие пустяки, — усмехнулся я. — Если ракета не взорвется на полпути, она достигнет, как минимум, верхней границы атмосферы.
А про себя добавил — на сто лет раньше, чем в мой версии истории.
Иволгин отказался бросить свое судно погибать во льдах. И командир «Ермака», капитан третьего ранга Михаил Валерьянович Егоров согласился взять «Святую Марию» на буксир. Разумеется, части команды пришлось остаться на борту старого барка.
Добровольцы, во главе с капитаном, продолжали вести потрепанный почти трехлетним плаванием корабль. Котлы его паровой машины работали лишь на обогрев кубрика и кают. Вахты стояли только у топок и руля.
Могучий ледокол, со странным яйцеобразным корпусом, не только тащил за собой «Святую Марию», но и прокладывал путь во льдах. Решено было довести барк до Ново-Архангельска, а там желающие могли продолжить службу в Русской Америке.
Остальные получат возможность вернуться в Россию. Меньше всего этого хотели ученые. Не потому, что их не тянуло на родину, к семьям, а потому, что «Ермак» был прежде невиданным инструментом для изучения Арктики.
Иволгин входил в число тех, кто собирался посетить дом родной и вернуться на Север. Он не просто привык к этой дикой красоте, которую видел за бортом день за днем, на протяжении более двух лет, не считая похода к Клондайку, но и полюбил ее.
Его уже не тянуло в суету столичных балов и толкотню в великосветских салонов. Хотя, по словам Егорова, Санкт-Петербург да и вся Империя за эти годы значительно изменились. В моде были уже не романтические, а фантастические романы, не парижские туалеты, а технические новшества.
За время своего недолгого пребывания на борту ледокола, капитан «Святой Марии» и сам мог убедиться в тех невероятных переменах, которые происходили в России. Отсеки «Ермака» были связаны телефонными аппаратами.
Каюты, кубрик, ходовая рубка, машинное отделение — все освещалось электрическими лампами. На камбузе была электрическая плита и вода для приготовления пищи и мытья посуды. Горячей и холодной водой снабжались офицерские каюты и баня для низших чинов.
Кают-компания на ледоколе была просторнее матросского кубрика на «Святой Марии». Здесь можно было послушать музыку — живую, если кто-нибудь из офицеров садился за фисгармонию — или механическую, извлекаемую специальным устройством из металлических в пупырышках и впадинках дисков.
Ходовые машины на ледоколе представляли собой смешение парового, электрического и двигателя внутреннего сгорания. Последний служил главным образом для того, чтобы вращать генератор, вырабатывающий электрическую энергию.
Поразила Иволгина установка беспроволочного телеграфа, которая могла передавать и принимать депеши через мировой эфир. Егоров рассказал, что с помощью азбуки Морзе или кода Якоби можно, при удачно сложившихся погодных условиях, связаться с Главным Морским штабом в Санкт-Петербурге.
Как любой русский морской офицер, капитан «Святой Марии» был человеком широко образованным и понимал, чтобы создать такой чудо-корабль, как ледокольный пароход «Ермак», нужно произвести подлинный переворот в промышленности.
Новые металлические сплавы требовали кардинально перестроить литейное производство. Создание таких сложных машин, какими были ДВС конструкции Озерова или электродвигатели Якоби невозможно было без точнейшей обработки металлов.
А это означало изменения в станковой промышленности. Каким образом за считанные годы удалось этого добиться, Иволгин не понимал, но в кают-компании висели два портрета — государя императора Александра II и канцлера Российской империи Алексея Шабарина.
С императором Григорий Васильевич был знаком. Они нередко встречались на великосветских вечеринках. А вот с канцлером капитан Иволгин был не просто знаком — именно воля этого человека вела его и команду «Святой Марии» через льды и непроходимые дебри.
— Знаете, Григорий Васильевич, — сказал командир «Ермака», — в столице ходит такой анекдот. Разговаривают как-то британский посланник и наш Алексей Петрович. Англичанин выдвигает некий ультиматум, который по мнению Форин-офиса должен вынудить Россию пойти на уступки, но граф Шабарин с легкостью отвергает сей ультиматум. Посол ее величества королевы Виктории, с возмущением восклицает: «Вы что же, граф, второй человек в Российской империи, коль можете отклонять такие демарши?» Алексей Петрович, скромно парирует: «Ну почему же — второй?»
Капитан сдержано улыбнулся. Анекдотец-то был сомнительного свойства, на грани государственной измены. И все же суть происходящего в России он отражал верно. До Шабарина должность канцлера была скорее синекурой, почетным отстранением государственных старцев от действительно важных дел.
Алексей Петрович, которому до старости было еще очень далеко, превратил эту «синекуру» в орудие истинной власти. Именно он заставил врагов Русского царства отступить и готовиться теперь, по словам капитана третьего ранга Егорова, к подписанию капитуляции.
Да и переворот в промышленности, который не только выдвинул Россию в ряд передовых стран мира, но и заставил их считаться с нею — целиком и полностью заслуга графа Шабарина.
И теперь, стоя на мостике вверенного ему корабля, капитан «Святой Марии» думал о том, что партия противников канцлера, которую, увы, до сих пор возглавляет Иволгин-старший, сенатор и влиятельный человек, должна бы сейчас самораспуститься.
Санкт-Петербургская мирная конференция началась на исходе сентября 1858 года. Часть ее участников и гостей прибывала морем — на пароходах и личных яхтах, часть — по Варшавско-Петербуржской железной дороге.
Помимо дипломатов, в столицу Российской империи хлынули богатейшие и знатнейшие семьи Европы. И простые обыватели, наслышанные о чудесах главного города «варварской России».
Выбравшие железнодорожное сообщение выгадали больше, нежели те, что предпочли путешествовать морем. Осенняя Балтика явила свой капризный нрав. От Варшавы же шли на удивление быстроходные составы, собранные из комфортабельных вагонов.
Даже пассажиры третьего класса не должны были ютится в продуваемых всеми ветрами деревянных клетях. Во-первых, вагоны были утеплены и снабжены системой обогрева, а во-вторых — полки были обиты мягкой тканью, а для снавыдавали матрасы и постельное белье. Что уж говорить о вагонах для состоятельных путешественников.
Остекленные своды вокзального дебаркадера, электрические фонари на улицах, железная дорога посреди Невского проспекта, по которой скользили механические вагончики, которые не были впряжены лошади. Все это было только началом.
Самых ожидаемых гостей конференции Санкт-Петербургвстретил холодным, но ясным утром. Небо, будто вымытое ночным дождем, сияло бледной голубизной, а золотые шпили и купола сверкали так, словно их только вчера покрыли свежей позолотой. Я стоял у окна своего кабинета в Особом комитете, наблюдая, как по набережной Мойки тянутся экипажи с гербами самых влиятельных домов Европы.
— Ваше сиятельство, — тихо произнес секретарь, — поезд, в котором следует герцог Веллингтон и сопровождающий его лорд Пальмерстон скоро пребудет на вокзал. Вы по-прежнему намерены их встретить?
Я кивнул. Мне хотелось доставить себе удовольствие видеть вытаращенные глазки чванливых наглосаксов.
Герцог действительно выглядел ошеломленным. Его обычно невозмутимое лицо, привыкшее скрывать любые эмоции за маской британского высокомерия, теперь выдавало смесь изумления и досадливого любопытства. Он медленно вышел из вагона первого класса, подтянул перчатки и окинул взглядом вокзал.