Когда карета наконец остановилась у подъезда особняка, я сразу понял — что-то не так. Обычно в этот час дом погружался в тишину, но сейчас в окнах первого этажа горел свет, а у парадного стояла знакомая фигура.
На ступенях, кутаясь в шинель, топтался Седов. Теперь уже полностью оправдывая свою фамилию. Его обычно бесстрастное лицо было напряжено, а пальцы нервно перебирали рукоять карманного револьвера.
— Ваше сиятельство, — он сделал шаг вперед, снег хрустнул под сапогами, — произошло непредвиденное.
Я молча кивнул, чувствуя, как холодный декабрьский воздух заползает под воротник. Внутри все сжалось — Седов не стал бы ждать меня под дверью из-за пустяков.
— В кабинете, — коротко бросил я, снимая перчатки.
Кабинет был освещен лишь настольной лампой с зеленым абажуром, отбрасывающей тревожные тени на стены. На полированном столе лежала телеграфная лента — я сразу заметил, что бумага смята в нескольких местах, будто ее сжимали в кулаке.
— Полчаса назад, — Седов положил передо мной листок, его голос звучал неестественно ровно, — от нашего берлинского резидента.
Я пробежал глазами текст. Пальцы сами собой сжали бумагу, превращая аккуратные строчки в неразборчивый хаос.
— Черт возьми…
Прусские физики Шумахер и Вейль опубликовали в «Анналах физики» работу «О выделении энергии при ядерных превращениях». Пока только теоретические выкладки, но…
Седов кивнул, его глаза в полумраке казались совсем черными:
— «Щит» перехватил письмо Вейля к Круксу в Лондон. В нем они просили денег на эксперименты. И что хуже всего — британское Адмиралтейство уже выделило средства.
Я резко встал, подойдя к окну. За снежной пеленой угадывались огни города — где-то там, за этой мирной картиной, уже начиналась новая гонка, о которой пока знали лишь единицы.
— Сколько у нас времени?
Седов тяжело вздохнул:
— По словам экспертов — месяц до того, как все исследования на эту тему ТАМ полностью засекретят. Максимум два. Если пруссаки получат достаточное финансирование…
Я повернулся к Седову, резким движением распахнув шторы. Прижался лбом к холодному стеклу — нужно было остудить пылающую голову. А я ходил вокруг да около. Все думал, не рано ли?.. А европейцы так не думали…
— Два распоряжения. Первое — прикомандировать нового сотрудника по фамилии Циолковский к Особой группе ИИПНТа. Обеспечить допуск к проекту «Прометей».
— А Менделеев?
— Он присоединится позже. Сначала нужно…
В дверь постучали. Вошел камердинер с серебряным подносом — на нем лежала телеграмма в казенном конверте с императорским вензелем.
— Из Царского Села, ваше сиятельство. Курьер ждет ответа.
Я вскрыл конверт. Всего три слова:
«Завтра в девять. Александр»
Бумага упала в камин, мгновенно вспыхнув синим пламенем.
— Второе распоряжение, — сказал я, наблюдая, как пепел кружится в тяге, — к утру подготовьте все документы по проекту «Прометей». Полный комплект. Государь пожелал, чтобы я доложил лично.
Кабинет опустел. Я остался один с графином армянского коньяка и тяжелыми, как свинец, мыслями. На столе передо мной лежали два документа, освещенные дрожащим светом камина.
Последние расчеты Константинова по многоступенчатым ракетам — эти листы были испещрены пометками, некоторые формулы подчеркнуты красным — и запечатанный лаковым сургучом отчет о последнем опыте в лаборатории Особой группы — я знал его содержание наизусть: «При насыщении опытного образца веществом „Икс“ наблюдается интенсивное свечение. Возможно, это эффекты, предшествующие цепной реакции…»
Я налил коньяку, наблюдая, как янтарная жидкость играет в бокале. За окном начался настоящий снегопад — крупные хлопья кружились в свете фонарей, словно пытались замести все следы.
Где-то там, в ночи, ученые делали свой выбор. Шпионы передавали секреты. История переворачивала новую страницу. Завтра мне предстоит убедить самого могущественного человека империи, что мы должны сделать первый шаг в эту бездну. Что только так можно опередить других. Что иногда, чтобы спасти мир, нужно создать оружие, способное его уничтожить.
Я допил коньяк и потушил лампу. В темноте отчетливо проступили цифры на циферблате каминных часов — три ночи. Ночь действительно обещала быть долгой.
За окном где-то завыла метель, словно предвещая бурю, которая грядет не только над Петербургом, но и над всем миром. А я сидел в темноте, размышляя о том, станет ли завтрашний день началом новой эры — или началом конца этой версии истории.
Костяшки пальцев Епифания побелели, сжимая фарфоровую чашку. Чай расплескался по блюдцу, оставляя коричневые пятна на скатерти.
— Не хватайте, а бережно поднимайте! — резко одернула его Ксения Павловна, хлопнув линейкой по запястью. — Вы должны двигаться как аристократ, а не как голодный шакал!
Ефим, стоявший у двери, фыркнул. Его массивные плечи дрожали от сдерживаемого смеха.
— Опять! — девушка раздраженно тряхнула каштановыми локонами.
Раскольников стиснул зубы. Три недели в этом золотом плену превратились в ад. Утро начиналось с уроков французского — гортанные звуки резали слух. Затем танцы — его ноги в дорогих туфлях натерли мозоли от бесконечных поклонов и па. После обеда — фехтование. Сергей Иванович нещадно колол его рапирой, оставляя на теле багровые метки.
— Вы должны быть безупречны, — каждый день бубнил учитель. — Одна ошибка — и вас разоблачат.
Ночью Епифаний снова встал перед злополучным портретом. Надпись «Спасибо за сына» не давала покоя. Вчера, пока Ксения отлучилась, он рискнул осмотреть раму. За холстом оказался конверт. Дрожащими пальцами он достал пожелтевший лист:
«Алексей, прости старика. Твой мальчик жив. Когда придет время — верну его тебе. В. И. Л.» Дата — 1865 год.
— Ничего не понимаю… — прошептал Раскольников, пряча письмо обратно.
На четвертой неделе подготовки Епифания ввели прежде в запретную зону — библиотеку и архив Лопухина.
— Здесь собраны все речи Шабарина, — провела рукой по корешкам Ксения. — Вы должны знать их наизусть.
Она достала томик в кожаном переплете:
— Особенно это. «О будущем России». Ваша любимая книга.
Раскольников машинально открыл ее. На титульном листе — дарственная надпись:
«Дорогому Владимиру Ильичу в знак старой дружбы. А. П. Ш.»
— Они были друзьями? — не удержался он.
Ксения резко захлопнула книгу:
— Не ваше дело!
Однако в ее глазах мелькнуло что-то странное — почти… сочувствие? Ровно в полночь Епифания разбудил Ефим.
— Хозяин зовет.
Фиолетовая гостиная была освещена теперь электрическими лампами. Лопухин сидел в центре, обставленный медицинскими приборами.
— Подойди ближе, — проскрипел механический голос.
Старик протянул ему фотографию:
— Узнаешь?
Епифаний едва сдержал возглас. На снимке — он сам в роскошном костюме, обнимающий Ксению.
— Это…
— Фотомонтаж, — усмехнулся Лопухин. — Новейшая технология. Так мы создадим твою биографию.
Он нажал кнопку на подлокотнике. Из тени вышел человек в белом халате.
— Доктор внесет небольшие коррективы в твою внешность. Для полного сходства.
Раскольников очнулся в поту. Лицо горело, будто его опалили огнем. В зеркале отразился незнакомец — с чуть более высокими скулами, идеально ровным носом…
— Родинку добавим позже, — раздался голос доктора.
Ксения молча подавала ему инструменты. Ее пальцы дрожали.
— Зачем вам все это? — хрипло спросил Епифаний. — Вы же были друзьями!
Лопухин внезапно оживился. Его настоящий голос, хриплый и сломанный, прорвался наружу:
— Он отнял у меня ВСЕ! Карьеру! Семью! Даже…
Старик схватился за горло, где торчала дыхательная трубка.
— Ты не понимаешь, каково это — тридцать лет ждать мести!
Когда все вышли, Ксения неожиданно осталась.
— Слушай внимательно, — прошептала она. — Завтра тебя повезут на генеральную репетицию. Там будет шанс сбежать.
Раскольников остолбенел:
— Ты… предаешь хозяина?
— Я спасаю Россию, — в ее глазах горела странная решимость. — Шабарин нужен стране. А ты…
Она провела пальцем по его изуродованному лицу:
— Ты просто пешка в этой игре.
Утро встретило Епифания неожиданной тишиной. Вместо обычной суеты — в доме царило странное затишье. Из окна своей комнаты он увидел, как во двор въезжает закрытый экипаж.
— Готовься, — вошла Ксения. — Сегодня твой выход.
Она протянула ему маленький кинжал, искусно спрятанный в трости.
— Лопухин хочет, чтобы ты убил его этим. Не сегодня — потом.
Раскольников взял оружие. В голове стучало: «Бежать? Убить? Или…» Он посмотрел на портрет Шабарина. Своего возможного отца. Экипаж тронулся. Ксения сидела напротив, нервно теребя складки платья.
— Кто ты на самом деле? — спросил Епифаний.
Девушка устало улыбнулась:
— Не важно. Тебе важнее знать, что никогда наш хозяин и граф Шабарин друзьями не были. — Она наклонилась ближе: — Однако главная тайна в другом… Ты действительно можешь быть его сыном.
Экипаж резко качнулся, выезжая на Невский проспект. Голова Раскольникова шла кругом, а где-то впереди уже виднелись огни комитетского дворца. Игра входила в решающую фазу.
Глава 20
Карета подпрыгивала на неровностях мостовой, и каждый толчок отдавался в висках Епифания резкой болью. Он сжал подлокотники до побеления костяшек, чувствуя, как электрических фонарей казалось вырезанным из мрамора — красивым, но безжизненным.
— Ты должен запомнить каждое слово, — шептала она, поправляя перчатку. Ее муаровый ридикюль лежал на коленях, прикрывая маленький револьвер. — Ты — внебрачный сын Шабарина, рожденный в тысяча восемьсот шестьдесят пятом году от балерины Мариинского театра Натальи Аркадьевны Воронцовой. После рождения тебя отправили в Швейцарию, в пансион доктора Мюллера. Теперь ты вернулся, чтобы найти отца.
Раскольников сглотнул ком в горле. Его руки дрожали, хотя он изо все