— Позвони в гараж, пусть подадут «Руссо-Балт» во двор. И чтобы Седов был на месте через час.
Дождь уже вовсю лупил в окна, когда я вошел в помещение Особой группы при ИИПНТ. В лаборатория царил творческий хаос из книг, журналов, чертежей и разнообразной аппаратуры.
Менделеев, сгорбившись над столом, что-то яростно исправлял в расчетах. Циолковский, со своим вечным слуховым аппаратом, возился с какими-то проводами. Они даже не заметили моего появления, пока я не постучал тростью по металлическому штативу.
— Ваше сиятельство! — Менделеев вскочил, смахивая со лба седые пряди. — Мы как раз…
— Я знаю, Дмитрий Иванович. — Я снял перчатки, подойдя к столу. — Показывайте, что у вас есть.
Циолковский разложил передо мной чертежи. Его руки дрожали — не от страха, а от возбуждения.
— Вот схема цепной реакции. Если мы сможем контролировать процесс деления ядер…
— Сколько? — прервал его я.
— Пять килограммов урана двести тридцать пять дадут энергию, равную… — Менделеев начал что-то вычислять.
— Я спрашиваю не о формулах, господа. Когда будет готова бомба?
В комнате повисла тишина. Даже дождь за окном будто притих.
— Год, — наконец сказал Циолковский. — Может, полтора, но, ваше сиятельство, вы понимаете…
Я покачал головой.
— Может статься, что у нас не будет полутора лет! Пруссаки уже на пороге открытия. Об этом свидетельствует то, что их пресса перестала писать об этом. — Я развернул перед учеными свежий номер «The Times». — «Перспективы применения атомной энергии»… Англичане вкладывают миллионы в свои исследования, но раз уж появляются такие статьи, до практического результата им еще далеко… Так что, работайте, господа! Россия на вас надеется. Царь на вас рассчитывает. Я в вас верю. Любые ресурсы. Любые люди. Одно условие, самое позднее — к марту должны быть все расчеты по критической массе. При этом я буду вынужден разделить вас, господа. Дмитрий Иванович останется здесь, в Петербурге, а вам, Константин Эдуардович, придется отправиться на Урал. Там сейчас создается закрытый институт по ядерным исследованиям. Строится завод по обогащению урана и испытательный полигон.
— Я готов! — откликнулся Циолковский.
— Простите, что приходится отрывать вас от семьи, от работ по конструированию цельнометаллического дирижабля, но нам необходимо опередить западноевропейские державы в области атомной энергии. Ведь если пруссаки или, хуже того, англичане первыми создадут атомную бомбу, можно не сомневаться — против кого они ее применят в первую очередь. Собирайтесь, Константин Эдуардович, отправиться нужно будет уже завтра. У вас, Дмитрий Иванович, помимо работы над нашим «Прометеем», будет еще одна роль, но о ней мы поговорим позже.
Наши геополитические соперники не могли не понимать, что в Российской империи ведутся аналогичные исследования, а глухое молчание в отечественной прессе лишь подтверждало эту догадку.
Поэтому мы с Менделеевым разыграли целый спектакль. Пресс-конференции о — новых источниках энергии. Публикации в научных журналах и популярных журналах. Всюду писалось, что мы работаем над некими «атомными машинами».
Дмитрий Иванович по моему заказу разработал даже вполне убедительные схемы таких машин, а иллюстратор «Электрической жизни», художник Фитингоф, сын давно умершего министра финансов, которые так и не узнал, что был разоблачен, как предатель, нарисовал их для прессы — танки, самолеты, корабли.
Во время визитов ко мне, Менделеев показывал настоящие расчеты и схемы.
— Вот схема бомбы, — говорил он, разворачивая чертежи. — Вот примерные последствия взрыва… Ударная волна, световое излучение… Радиус поражения — пять верст.
Это было то, что нужно. Можно было дать команду на изготовление «Факела», так мы решили назвать нашего атомного первенца. И наконец, 15 мая я получил депешу. Всего три слова: «Факел» готов к испытанию'.
Я выехал на Урал немедленно. Литерный мчался без остановок. Хотя состав ничем не выделялся среди обычных пассажирских. Если не считать того, что ему всюду давали зеленый свет, пропуская в первую очередь. Тверь, Москва, Владимир, Казань — поезд шел на Восток.
Полигон встретил меня грязью и холодным ветром. Вокруг на десятки верст ни одного поселения. Только — тайга и каменистые осыпи. Циолковский, похудевший, с лихорадочным блеском в глазах, указал на вышку в полутора верстах от места, где мы с ним остановились.
— Изделие уже смонтировано, — сказал он, — но кабели пока что не подключены. Завтра все еще раз перепроверим. И будем ждать вашего приказа, Алексей Петрович.
— Прежде всего — безопасность участников испытаний, — сказал я. — Я привез новейшие костюмы химической и радиационной защиты и счетчики Вернадского. Каждый из сотрудников на полигоне должен быть снабжен ими. Без исключения. Кроме того, еще раз проверьте пункты дезактивации. И пусть госпиталь в Полыни находится в состоянии полной готовности.
Полынью был назван город, который находился в трехстах верстах от полигона. Разумеется — в честь Звезды Полынь из «Откровения Иоанна Богослова», а не горькой травы, известной также под названием чернобыль.
Эпилог
Холодное утро встретило нас серым туманом. На полигоне спешно завершали строительство городка — два десятка домов, в том числе — и каменных. В сараях — скот, зараженный сибирской язвой. Вокруг — два ряда колючей проволоки, а по дальнему периметру — блокпосты. И никаких случайных свидетелей.
Циолковский вышел мне навстречу. За сутки он словно постарел на десять лет — глаза красные от бессонницы, пальцы в ожогах от работы с ураном.
— Все готово, — его голос звучал хрипло. — Кабели подключены.
Я посмотрел в сторону бетонного бункера, который находился в семи верстах от эпицентра.
— Вы уверены, что изделие сработает?
Константин Эдуардович усмехнулся:
— Нет. Никто не может быть в этом уверен, пока это… не произойдет.
— С полигона всех убрать. Я буду наблюдать из бункера. Вместе с вами.
С этими словами я направился к вездеходу на танковом шасси. Корпус его был обшит свинцовыми пластинами. Тяжело переваливаясь на неровностях уже изрядно разбитой дороги, вездеход доставил нас к глубокой бетонированной траншее, что вела к дверям.
По ней, мы спустились в бункер. Толстенные бетонные стены, крошечные смотровые амбразуры с затемненными стеклами. На столе — пульт управления. На стенах — шкалы приборов, которые должны будут зарегистрировать перепад давления, сейсмическую активность и уровень радиации.
Заквакал полевой телефон. Циолковский взял трубку. Выслушал. Повернулся ко мне.
— Персонал полигона эвакуирован, ваше сиятельство.
Я кивнул.
— Начинайте.
Он кивнул. Включил микрофон. Его голос, усиленный громкоговорителями, полетел над полигоном:
— Внимание, начинается проведение испытания. Напоминаю, находится в зоне смертельно опасно. Если вы остались в ней, немедленно воспользуйтесь защитными траншеями. Даю отсчет с девяти до ноля… Девять, восемь, семь…
Даже сквозь стены снаружи донесся душераздирающий вой сирены. Палец человека, который приехал в столицу Империи, чтобы строить дирижабли, а теперь возглавляет испытание атомной бомбы, чуть подрагивал над кнопкой.
— Шесть, пять, четыре…
Я надел поверх защитного шлема с забралом из освинцованного стекла, беспросветно черные очки. Подошел к одной из амбразур.
— Три, два, один, ноль! Пуск!
Вспышка в полной тишине. Даже через темные стекла он резал глаза, как будто кто-то поджег само солнце. Я инстинктивно зажмурился, но ослепительная белизна прожгла веки. А потом пришла ударная волна, грохот которой поглотил все иные звуки.
Бункер содрогнулся, будто по нему ударил гигантский молот. Стекла амбразур треснули, с потолка посыпалась пыль. Где-то далеко, за толщей бетона, ревел ветер, вырывающий деревья с корнями.
Я открыл глаза. На горизонте, там, где секунду назад была вышка с бомбой, теперь поднимался столб огня. Он рос с каждой секундой, превращаясь в гигантский гриб, черный, маслянистый, уродливо-прекрасный. Его верхушка уже касалась пылающих облаков.
Я снял очки. Циолковский — тоже. Его трясло.
— Боже, Алексей Петрович, что мы с вами сотворили⁈
Я не ответил. В мозгу у меня все еще пылало новое солнце, огненным столбом пожирающее небо. Я думал только об одном — не сделай мы этого, такое «солнце» могло бы взойти над Санкт-Петербургом, Москвой, Екатеринославом. Теперь мы будем диктовать условия.
Мы молча ехали обратно. Циолковский не мог говорить — потерял голос от потрясения. Я смотрел в узкое оконце вездехода, где закатное солнце пробивалось сквозь пепельное небо.
В Петербурге меня ждал Седов.
— Ну что, ваше сиятельство? — спросил он.
Я достал из портфеля пачку фотографий, сделанных сразу после взрыва. На ней — выжженная земля, черное небо и этот гриб, нависший над миром, как тень будущего.
— Разошлите это всем посольствам. Без комментариев.
Он взял фото, побледнел, но кивнул.
— А что дальше?
Я подошел к окну. Где-то там, за тысячу верст, Берлин, Париж, Лондон еще не знали, что недавно родилось на Урале, но скоро узнают.
— Дальше, Степан Варахасьевич, они будут говорить с нами иначе.
Через неделю кайзер Вильгельм отменил военные маневры у нашей границы. Через месяц английский флот ушел из Балтики. Меня же тревожили иные мысли. Я думал о своих детях и внуках.
Петр Алексеевич Шабарин водил на ледоколе «Святогор» полярные конвои и очень ждал появления ходового атомного реактора. Ведь «атомные машины» не просто придумка для отвода глаз.
Алексей Алексеевич Шабарин в Ракетном институте, под началом старика Константинова, работает над новыми сверхмощными ракетами, мечтая достичь мировых пространств. Ведь та первая «бегущая звездочка» была лишь случайностью и мелькала в небе недолго.
Елизавета Алексеевна Шабарина занимается медицинскими исследованиями, мечтая спасти человечество от всех тяжелых заболеваний разом. Пирогов был ее первым наставником.